Джинн Калогридис - Невеста Борджа
Мы должны были бежать двадцатого августа, перед рассветом.
За два дня до этого, восемнадцатого августа, утро выдалось спокойным, что меня вполне устраивало. Мысленно я уже оставила позади все свое имущество, которым обзавелась в Риме. Я не смела рисковать и просить Джофре принести мне что-нибудь, что я могла бы забрать в Неаполь. Он будет страдать из-за того, что я покинула его. Но если он и вправду любит меня и хочет быть со мной, он найдет способ воссоединиться с женой.
Ну а так я вполне готова была уехать в Неаполь, не имея с собой ничего, кроме двух платьев. Мне даже было все равно, увижу ли я когда-нибудь свои драгоценности.
Так что тем утром я была веселой, Альфонсо — встревоженным, а Лукреция — мрачной. Я думала, что она уже начала скучать по своей семье и Риму. Мы старались вести себя как можно естественнее, чтобы никакой посетитель не заподозрил, что наше пребывание в Зале сивилл подходит к концу. Лукреция попросила принести в наши покои маленького Родриго, и мы все утро играли с ним; малыш дал нам прекрасную возможность отвлечься: он уже начал ползать, и мы гонялись за ним по всем покоям, чтоб не дать ему чего-нибудь натворить. В конце концов малыш уснул у отца на руках, а Лукреция некоторое время смотрела на них с такой любовью, что я была тронута.
Однако к обеду она отослала маленького Родриго в детскую, чтобы его там покормили, и нам снова оказалось нечем заняться, кроме наших мыслей.
После обеда мы с Лукрецией отправились в спальню и рухнули на свои тюфяки; после бессонной ночи, заполненной мыслями о Неаполе, меня клонило в сон. Я почти сразу же уснула, а вот Лукреция — вряд ли; помнится, перед тем как погрузиться в сон, я слышала, как она беспокойно ворочается.
Меня разбудил грохот шагов и голос какого-то человека, отдававшего приказы, а потом снова шаги, на этот раз — уходящих солдат. Этот шум так встревожил меня, еще даже до того, как я полностью проснулась, что сердце заколотилось у меня в груди. Я вскочила с постели и бросилась в прихожую.
Папские стражники, охранявшие нас, исчезли. На их месте обнаружился отряд незнакомых солдат и темноволосый офицер в красной шляпе; его горделивая выправка напомнила мне покойного Хуана де Кервиллона.
Большинство солдат стояли с клинками наголо. У меня на глазах двое из них подошли к дону Клементе и дону Галеано и сковали им руки за спиной.
— Мадонна Санча, — вежливо произнес офицер и поклонился. — Могу я узнать, где находится ваш брат, герцог?
— Я здесь, — отозвался Альфонсо.
Я обернулась. Мой брат стоял в дверном проеме, держась рукой за стену. В другой руке у него был кинжал, а взгляд его был взглядом человека, готового сражаться насмерть.
Лукреция выбежала в прихожую и встала рядом с мужем.
— Дон Микелетто, — произнесла она с нескрываемым презрением. — Вы не имели никакого права отсылать нашу стражу — они находятся здесь по приказу его святейшества. Немедленно верните их и уведите своих людей.
Хоть я не узнала этого человека в лицо, но его имя было мне знакомо: Микелетто Корелла был правой рукой Чезаре.
— Донна Лукреция, — произнес он все с той же спокойной учтивостью, как будто в руках у его людей были принесенные в дар цветы и фрукты, а вовсе не мечи, — боюсь, я не могу вас послушаться. Я получил приказ от моего господина, гонфалоньера, и обязан исполнить его. Я пришел арестовать всех этих людей, включая герцога, по обвинению в заговоре против дома Борджа.
Меня объяло тошнотворное ощущение, леденящее и жгучее. Очевидно, заговор против Чезаре раскрыт — и приписан моему брату.
— Это ложь, — сказал Альфонсо, — и вы сами прекрасно это осознаете, дон Микелетто.
Микелетто не стал оправдываться.
— Я просто выполняю свой долг, дон Альфонсо. Мне сказали, что вы вместе с прочими заговорщиками задумали убить дона Чезаре и святого отца. Я обязан препроводить вас в тюрьму.
— Мой отец никогда этого не дозволит! — возразила Лукреция. — Он обещал дону Альфонсо свою защиту! Более того, он уже заявил, что не поддерживает Чезаре в этом вопросе, и он будет в ярости, когда узнает, что вы тут пытаетесь арестовать моего мужа! Попробуйте только прикоснуться к нему — и вы заплатите за это жизнью! Я сама об этом позабочусь!
Микелетто всерьез задумался, и на лице его появилась некая неуверенность.
— Я нисколько не желаю выказать неповиновение его святейшеству, ведь он — мое высшее начальство. Я с радостью подожду, если вы пожелаете посоветоваться с ним.
Эта мысль была вполне разумна: ведь Александр находился сейчас в двух залах отсюда.
— Если его святейшество отошлет нас, я охотно уйду без арестованных.
Лукреция направилась к распахнутым дверям, оставленным без охраны. Проходя мимо меня, она ухватила меня за руку.
— Пойдем! — велела она. — Вдвоем мы убедим отца. Я уверена, что он придет сюда и сам поговорит с доном Микелетто.
Я выдернула руку, пораженная ее наивностью. Неужто она, умница Лукреция, вправду верит, что безопасно оставлять Альфонсо без присмотра, с одним кинжалом и несколькими безоружными слугами обороняться против отряда людей Чезаре?
— Я останусь, — твердо заявила я.
— Нет, пойдем! — не унималась Лукреция. — Вдвоем мы скорее уговорим его.
И она снова попыталась схватить меня за руку.
«Она сошла с ума, — подумала я. — Или она обезумела, или она куда глупее, чем я всегда считала». Я отступила назад и сказала:
— Лукреция, если кто-нибудь из нас не останется с моим братом, он погиб.
— Пойдем! — повторила Лукреция, и на этот раз ее голос прозвучал как-то глухо и странно.
Она снова протянула руку, и, внезапно уразумев, что столкнулась с неописуемым предательством, я в ярости потянулась за стилетом.
И тут меня охватила паника: оружие, некогда подаренное мне Альфонсо, исчезло. Кто-то — когда я спала или была чем-то отвлечена — украл его у меня, кто-то, заранее знавший о приходе Кореллы и о том, что должно произойти.
Но о существовании стилета знали всего три человека: Альфонсо, давший его мне, Эсмеральда, одевавшая меня… и Чезаре, спасший меня в ту ночь, когда я пустила кинжал в ход против его пьяного отца.
Я взглянула на Лукрецию с невыразимой яростью, взбешенная ее предательством. Она отвела взгляд.
Я кинулась между Микелетто и моим братом. Мне не оставалось ничего иного, кроме как заслонить Альфонсо собственным телом.
И тут же двое солдат оказались рядом со мной. Они вытолкнули меня в коридор, мимо дона Микелетто и его людей. Я зашаталась и упала на холодный мрамор, сильно ударившись.
Я пыталась подняться, но запуталась в юбках; мне удалось встать лишь тогда, когда Лукреция вышла из наших покоев.
Дверь захлопнулась за ней, и этот стук эхом пронесся по длинному ватиканскому коридору.
А Лукреция медленно опустилась на колени. Из-за двери донесся звук задвигаемого засова.
Я с ненавистью смотрела на Лукрецию. Чудовищность ее деяния просто не помещалась у меня в голове. Но Лукреция не смотрела на меня. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, и глаза ее были мертвыми — в них не было ни капли надежды.
Я закричала на нее с такой силой и яростью, что у меня заболело в груди и засаднило в горле:
— Почему?!!
Я метнулась вперед и опустилась на пол, чтобы быть на одном уровне с Лукрецией. Если бы стилет был при мне, я сейчас убила бы ее. А так я набросилась на нее с кулаками — но без особого успеха, потому что горе поглотило все мои силы и ослабевшие руки не слушались меня.
Лукреция вяло пошатнулась, словно труп; она даже не пыталась защищаться.
— Почему?! — снова закричала я.
Она на миг вернулась из неведомой дали и прошептала:
— Родриго.
И, произнеся это единственное слово, она заплакала — безмолвно, с застывшим лицом, как будто лед таял.
Сначала мне подумалось, будто она имеет в виду Папу, и я преисполнилась отвращения: так значит, этот заговор замыслили они с ее отцом-любовником?
Но потом, увидев неподдельность ее горя, я с внезапным ужасом осознала, что Лукреция имеет в виду свое дитя.
Ребенок. Должно быть, Чезаре нашел ту угрозу, которая могла заставить Лукрецию предать своего мужа, ибо малыш был единственным на всем свете, кого Лукреция любила больше, чем Альфонсо.
В этот момент я ненавидела ее сильнее всего — и лучше всего понимала.
Выкрикивая имя брата, я билась о тяжелую дверь, пока руки мои не покрылись синяками, а Лукреция тихо плакала.
Глава 34
В запертых покоях царила жуткая тишина, нарушаемая лишь моими криками и тихими всхлипываниями Лукреции.
Наконец дверь отворилась, и вышел дон Микелетто.
Я встала и попыталась пройти мимо него, чтобы собственными глазами увидеть, к чему в конце концов привело возвращение моего брата в Рим, но солдаты загородили вход, не давая мне ни пройти, ни заглянуть внутрь.
— Донна Лукреция, — скорбно произнес дон Микелетто, — произошел несчастный случай. Ваш муж упал, и у него открылась рана. Я глубоко скорблю о том, что вынужден сообщить вам столь печальную весть, но герцог Бишелье скончался от внезапного кровотечения.
