Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов
Вы не верите?! Сходите, посмотрите!
А ночь все темней. Свод небесным черным куполом надвинулся над спящей землей…
* * *
Электричество погасло… В тумане дрожат фонари… Сыро… холодно… непривычна Киеву такая зима, не по характеру ему…
Извозчиков нет… Запоздалые пешеходы… Какая-то намалеванная женщина идет, шатаясь из стороны в сторону, стараясь придерживаться стенок… Спящие ночные сторожа… Вереница откуда-то появившихся собак… Покрытые льдом проволоки телеграфов и телефонов, передающие с быстротой молнии слова и мысли человека… и так тихо, тихо было кругом… Все уснуло… слезы… радость… горе… богатство… бедность… помутившийся разум… все!!
Глава V
ЗА ДОБЫЧЕЙ
Получив деньги, Хрящиха стала еще разговорчивей.
— Милые мои, дорогие, — говорила она Пантуху и Ку-рилич, — надо так устроить, чтобы кто другой не перехватил. Там уже справлялись и от Керпеля, и от Коржевой. Только их дело не налажено. Мое же в полном ходу. Так план мы такой выкинем: я отправлюсь к ней и как будто войду в положение барышни. А уж какие глаза! Так мол и так, место нашла — чтицы; желаете деньги получать — получайте… А фигура! Прямо — изваяние! Только смотрите: одним задатком не отделайтесь, а то я… знаете меня… слуга верная, а если насчет обмана, так и донесу…
— Ну, ты, старая карга, не говори глупостей! — оборвал ее Пантух. — Донесешь! Подумаешь, испугала!… А сама-то чиста, что ли? Так пристегну, что и перьев не соберешь.
— Ну-ну, не сердись… пошутила, а уж он и впрямь сердце разволновал. Что говорить — все мы под одну масть, всех нас на любом фонарике; а только меня все же и обойти этим угощением можно… Я добываю вам товарец, а зачем — мне знать не нужно… Вам надобно помоложе да поприличней, мы и добываем, а на что, разве знаем?… Ведь читать я ее приглашаю или в гувернантки… а куда вы ее поставите и что над ней сотворите, разве знать я должна… Моя хата с краю и я ничего не знаю!
Хрящиха говорила приторно-ласково, прищурив глаза и шамкая вставными зубами. Пантуху все это надоело, и он, озлясь, крикнул:
— Молчи, чертова перечница! Подавай деньги назад! Не надо мне никого! Вези свою прелесть куда хочешь, а я сейчас же дам знать полиции, какими ты делами занимаешься. Ишь, напугать меня вздумала, ворона общипанная, песья кровь! Давай деньги назад! Слышишь, что говорю? Чего съежилась, точно яблоко печеное? Подавай деньги!
От этого требования старая мошенница вся вошла в себя. Казалось, все суставы вошли внутрь и только костлявые руки суетливо прятали деньги в ридикюльчик…
— Полно, полно! расшумелся и невесть отчего. Денег я тебе не дам обратно. Уж если пенензы попали ко мне, так назад не отнимут… Не-ет. И пугать друг друга нечего… Коли по правде сказать: ни ты меня, ни я тебя не выдам! Потому обязательно друг друга запутляем… Ну, будет! Я сейчас лечу тудою, обделаю дельце в лучшем виде: сами знаете, лучше меня никто не оборудует… Много кредиточек и червончиков через Хрящиху прикопили, да в сундучки попрятали… Много мы птичек уму-разуму обучили, в обиход пустили… Ну, молчу, пан ясновельможный, молчу и лечу, а через часок сюдою вернусь и доложу, когда, в какое время жар-птица с золотыми перышками заявится, и что и какое ей облачение послать надо… Нужда вопиющая! Ни платьишка, ни ботиночек, ни шубочки, ни белья; словом, гола, как огурчик… Иду, иду…
Хрящиха подбежала к Пантуху с почтением и низким поклоном, взяла его руку двумя руками и, выразительно пожав, быстро вышла из комнаты и направилась к намеченной жертве…
— Убралась, окаянная, всю печенку мою изозлила, — обратился Пантух к Курилич, которая все время невозмутимо слушала разговор и что-то такое вязала из бисера…
— Стоит волноваться! Не знаешь ты ее, что ли? Никто ей так не платит, как мы, а за деньги она черту на рога полезет, да не один раз, а сколько потребуем.
Благородная, благоденствующая чета направилась в столовую пить кофе с густыми сливками и заедать горячими пончиками поварского приготовления…
Глава VI
В МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТАХ
По лестнице, ведущей в меблированные комнаты под громким названием «Эр — таж», подымалась женская фигура, одетая, несмотря на очень сильный мороз, в совершенно легонькую кофточку. Это была очень стройная, с замечательно красивым и симпатичным лицом девушка лет девятнадцати. Страшная усталость чувствовалась и в медленной походке, и в выражении больших глаз, и в чертах начинавшего бледнеть личика и, казалось, — в каждой складке измятого серенького шерстяного платьица. Расплетясь и тоже, точно усталая, болталась по спине коса, спускаясь много ниже талии. Поднявшись на три лестницы, девушка остановилась, тяжело переводя дыхание, опершись левой рукой о стену, а правой поправляя спустившиеся на лоб волосы. Ноги ее видимо отказывались служить и дрожали, обутые в изорванные прюнелевые ботинки. «Господи, что же это? как же?..» — задала она самой себе вопрос и, снова преодолевая усталость, стала подниматься выше. Пройдя еще пять лестниц, Улюшка Хрюбина дотащилась до самого верха и отворила стеклянную дверь, ведущую в коридор затрапезных, грязных меблированных комнат, несмотря на то, что эти комнаты помещались на углу Кре — ка. Ее обдал спертый, пропитанный не то лекарствами, не то чем-то другим воздух. Отворив дверь одного из номеров, Улюшка вошла в него и, не раздеваясь, тяжело опустилась на расшатавшееся, обитое серо-грязной пеньковой материей кресло. Долго сидела она, застыв в бессильной позе. Обстановка ее маленькой полутемной, выходящей на двор комнатки была убога. Голубенькие обои с мелкими цветочками, диван, два кресла, три стула, комодик, жестяной умывальник, платяной шкаф, дверцы которого были открыты и показывали, что он пуст, маленький раскрытый чемоданчик, тоже пустой, если не считать каких-то бумаг, валяющихся на дне, да двух-трех штук белья. На комоде лежала наполовину порожняя восьмушка чаю, мешочек с несколькими кусками сахару, почти очерствелый полубелый кусок хлеба и оловянная чайная ложечка. Жестяная лампочка с закоптелым стеклом, кончик которого быль отбит, довершала убранство комнаты. Пыль всюду, клочки бумаги, сломанное стальное перо и какой-то синий лоскуток на полу. На столе баночка с чернилами, ручка от пера, к которой оно было привязано суровой ниткой, огарок свечи, вставленной в бутылку, вот и все…
Улюша продолжала сидеть в кресле и мало-помалу стала засыпать.
* * *
Дочь средней руки чиновника, она провела свое детство, отрочество в достатке. Ее отец, кроме жалованья, имел свои деньги, доставшиеся ему по наследству; горячо
