Утятинский летописец - Евгения Черноусова
– Эта страшная старуха – мать такой милой симпатичной женщины?!
– Видел бы ты эту страшную старуху в юности! Она была первой красавицей в школе. Если бы в те времена проводились конкурсы красоты, она была бы как минимум мисс Утятин. Но тяжелая семейная жизнь, гормональные сдвиги, неустойчивая психика – и вот результат. Девчонки от такой мамы выскакивали замуж прямо со школьной скамьи. Надин Вадик неплохой был, но больной – сердце. Умер молодым, детей не было. А свекровь уже лет пять лежит.
– Инсульт?
– Если бы… а то обиделась на невестку, легла и не вставала неделю. А потом мышцы ослабли – и встать уже не смогла. Она ее любит по-своему, но орет и ругается. В общем, поменяла девочка шило на мыло.
– Совсем уйти некуда?
– Она не может уйти от тех, кому нужна. К матери ходит два раза в неделю. Прибирается, готовит, а та на нее тоже орет. Верочка-то, младшая ее сестренка, ни разу родного порога не переступила.
– Не в сестру, не святая?
– Но бабку Гашу купать помогает. И сумки с продуктами к ним таскает.
– Какая интересная вокруг тебя жизнь. Мне кажется, Ирочка, я в Утятине больше людей знаю, чем в Успенске, где я живу почти двадцать лет.
Глава 6
– Где я живу почти двадцать лет. Я дом здесь построил, дочерей вырастил. Не браните провинцию! Мы в столице хуже жили, – улыбаясь, говорил старик Шпильман дочерям и зашедшей к ним Маше Тумбасовой. – И люди здесь очень хорошие, добрые здесь люди. Есть учёные, как друг мой Гофман. Есть поэты, как талантливейший наш Василий Михайлович. Есть люди деловые, и имя им легион.
Говорили, конечно, о кавалерах. Собственно, жених был только у одной из присутствующих, у Нюты. Перед отъездом Лёве посватался формально и получил согласие родителей. Партия была незавидной: у жениха ничего и у невесты почти ничего. Поэтому свадьбы пока не намечали, ожидая каких-то неопределённых перемен: то ли жених продвинется по службе, то ли откуда-нибудь наследство свалится. Ни того, ни другого, впрочем, не предвиделось.
Родители давно связывали матримониальные надежды с телеграфистом Гофманом, любившим говорить о науке, к которой барышни Шпильман питали отвращение, и не признававшим поэзии, которую они обожали. Вот и сейчас добрейший Франц Карлович пытался сгладить возмущение Нюты от слов Гофмана, что поэзия – это нечто неважное, а в провинции вообще невозможна.
Гофман, раздосадованный явным пренебрежением к своей особе со стороны Нюты, вскоре откланялся. Маша подумала, что не так уж он плох, а было бы вообще прекрасно, если бы он обратил взор на Марту. Переведя свой взгляд на старшую сестрицу, она решила, что Гофман ей не нравится, но, если бы посватался, предложение бы приняла. Марте уже двадцать девять. Тем временем появился новый гость, женатый на племяннице Франца Карловича Николай Иванович Петров. Заехал он к ним, возвращаясь из деловой поездки, и сразу стал звать барышень в гости. Нюта обрадовалась, Марта решительно отказалась. Тогда Франц Карлович начал уговаривать Машу. Маша колебалась. Марта отозвала её в сторону и серьёзно попросила сопровождать сестру: «Нюточка молода и многого не понимает. Я с тобой могу быть вполне откровенна. Там нехорошо в их семействе. Сама увидишь. Вдвоём вам будет легче и приличнее. Ну, я прошу, Маша!»
– Хорошо, – сказала Маша. – Папенька в отъезде, возражать некому…
Так решилась их поездка. Вечером Маша написала Ките пространное письмо:
«Дорогая моя Кита!
Спешу поздравить Вас всех с Новым годом и новым счастьем. Вот всё, что я могу сказать, но в столь немногих словах заключается многое, когда они высказываются от души.
Уже три месяца прошло, как тётушка Марья Афанасьевна увезла тебя в столицу. Сколько событий произошло в твоей жизни, сколько знакомств! А я по-прежнему живу в Утятине в родительском доме. Теперь, когда я лишилась единственной подруги, жизнь моя более чем когда-либо тосклива и скучна. Софья Анисимовна по-прежнему язвит, папенька по её наущению бранится, дети не ставят меня ни в грош. Единственное развлечение моё в воскресенье после заутрени в гости к крёстной зайти и посидеть в покое. О. Василий поварчивает на детей, матушка хлопочет по хозяйству, детки шалят и проказничают, а у меня на душе так-то покойно! Здесь ругают не всерьёз, а потчуют от души. Давеча крёстная парасольку подарила, я её Анисье велела прибрать до лета. Мне, право, и брать-то было неловко. Знаю я, что тяжело о. Василию семейство содержать, приход его не из богатых. А она всё пытается меня одарить, что детишек учу. Вещица миленькая, а куда с ней выйти? По Дворянской до лавки Кузнецова или по Набережной с детьми пройти? Так Вася непременно изорвёт и сломает. А Софья Анисимовна будет бранить, что я такая неловкая и неаккуратная, вещи не берегу…»
Назавтра Нюточка влетела ни свет ни заря:
– Ах, какие сани за нами присланы! С медвежьей полостью! А конь какой! Машенька, поехали же, поехали!
– Откуда у Николая Ивановича такая красота?
– Это Михаила Васильевича привезли на какую-то комиссию. И назад, Николай Иванович сговорился, нас отвезут!
В Конь-Васильевке Маше раньше бывать не доводилось. С Софи, женой Николая Ивановича, она была знакома, а вот Зизи, дочь Петрова от первого брака, увидела впервые. Это была очень странная барышня. Яркая большеглазая брюнетка, похожая на цыганку, при встрече в упор уставилась на Машу так, что той стало страшновато. Но потом она вдруг зевнула, не прикрываясь, и сказала отцу:
– Хочу верхом!
Николай Иванович мягко ответил ей:
– Нельзя, Зиночка, холодно!
– Хочу!
– Нет, Зина, нельзя!
Скоро Маша убедилась, что Зизи вполне добродушна и все окружающие относятся к ней бережно. Не только отец, но и мачеха терпеливо отвечали на её нелепые вопросы. Чтобы убедить её в чём-то, достаточно было повторить это два-три раза. Вот и сейчас она успокоилась, дала няньке застегнуть на себе тёплый салоп и отправилась бродить по заснеженной улице.
Маша ушла в комнату, где их с Нютой поселили. Она села с книгой у окна. Читала невнимательно, часто отвлекаясь на вид за окном. Благодаря этому и увидела сценку, после которой поняла, почему Марта говорила, что в семействе Петровых нехорошо.
Мимо дома неслись сани. Вдруг Зизи бросилась им напеперез. Ездок едва успел остановить коня. Цепляясь за сани, Зизи что-то говорила ему. Из дома выбежала неодетая Софи. Она взяла падчерицу за руку и что-то стала говорить ей. Не сразу, но она послушалась и пошла к дому. Кутаясь в платок и улыбаясь,
