Георгий Метельский - Тайфун над пограничной заставой
— Сидеть нельзя! Надо согреться, двигаться надо! Глупо будет — спастись от потопа и умереть от пневмонии.
Он достал из кармана плоскую флягу со слабо разбавленным спиртом, отвинтил пробку и протянул Анне Михайловне.
— Выпейте два-три глотка и передайте Тоне.
Спирт обжег Тоне рот, горло, внутренности, она закашлялась, слезы потекли из глаз, но вслед за этим сразу же зашумело в голове и стало теплее.
— А теперь двигаться! Можете бороться, кто кого повалит... Или со мной давайте. Вдвоем на одного... Эх, дров нету, костерок бы развели. Пока...
— Что пока? — спросила Тоня.
— Пока на полу нашей квартиры не покажется вода. Но это не страшно, на полметра поднимется, не больше.
Примерно в полночь вода подошла к подножью пещеры, затопила нижнюю ее часть, и они взобрались на камень. Изредка через щель яростно врывалась волна, дробилась о стенки и падала вниз холодным соленым ливнем.
— А нам нипочем! — нарочито весело кричал Иван.
Сам он с тревогой прислушивался к доносившемуся снаружи шуму, который нарастал, и это пугало Ивана. В пещеру стал залетать, врываться ветер и дико свистел, разбиваясь об острые края щели.
Вода продолжала прибывать, она уже затопила камень и доставала до колен.
— Когда же это кончится, когда? — испуганно спросила Тоня.
— Скоро, скоро, Тонечка... — ответил Иван.
— Переменился ветер? — спросила Анна Михайловна.
Иван кивнул, и хотя этого кивка никто не увидел в темноте, Анна Михайловна почувствовала, что дело плохо. Ветер теперь дул с океана и помогал приливу, нагоняя в пещеру воду.
Одно время Ивану почудились чьи-то голоса, и он сразу же радостно крикнул.
— Слышите? Уже прибыла тревожная группа!
Он совсем не был уверен в этом, но вдруг где-то недалеко, на уровне пещеры прочертил светлую полосу луч фонаря.
— Видите! Я ж говорил! — Иван стал зажигать спичку за спичкой — авось заметят огонек.
Вода уже дошла почти до пояса. Немели и отнимались ноги, бил озноб, и лишь сознание того, что помощь близко, где-то рядом, поддерживало женщин. И еще Иван.
— П-прыгайте!.. Н-не ст-тойте на м-месте! Двигайтесь! — кричал он, тормоша Анну Михайловну и Тоню.
Обе они потеряли всякое представление о времени и лишь тупо шевелили ногами. Бороться за жизнь становилось все труднее, овладевала апатия, все чаще хотелось сдаться и погрузиться в воду с головой.
Их ослепил яркий луч света, ударивший в глаза.
— Эй там, в пещере! Живые есть? — спросил кто-то гортанным голосом.
Иван узнал солдата с заставы.
Когда Бочкарев очнулся, ярко светило, било в глаза теплое солнце. Некоторое время он не решался открыть глаза, но уже слышал негромкие голоса солдат во дворе. Постепенно возвращалась память. Он вспомнил ночь, веревку, раскачиваемую ветром, мелькнувший в темноте огонек и скалу, которая стремительно надвигалась на него. Дальше вспоминать было нечего, дальше был провал, пустота — ничто.
Чья-то рука, явно женская, а не грубая солдатская, тихонько и нежно дотронулась до его лба. Он решил, что это жена старшины — Надежда Петровна, других женщин на заставе не было.
— Порядок. Пульс, температура, все в самой норме, — услышал он голос Стародубцева и укрепился в своем мнении — Надежда Петровна.
Женщина облегченно и глубоко выдохнула в ответ одно короткое слово.
— Да?..
Нет, это была не Надежда Петровна, но кто-то очень знакомый. Бочкарев открыл глаза.
Над ним склонилась Тоня.
...Бочкарев поднялся с постели в тот же день, оперся руками о койку, сел, потом встал — голова еще кружилась, все плыло перед глазами — блаженно улыбнулся и распахнул руки. Тоня осторожно, чтобы не сделать больно, обняла его.
Врач не прилетел на заставу — не было погоды, а высланный в ту ночь корабль, на котором тоже находился доктор, так и не смог никого высадить на берег.
Но все обошлось хорошо, даже так хорошо, что Тоне не верилось, что такое может случиться наяву, а не во сне, не в ее пылком воображении. Не потребовалось никаких объяснений — до них ли было после того, что случилось и с ним, и с нею? Вася был несказанно рад её приезду, счастлив, все время улыбался; даже при встрече с солдатами всеми силами пытался скрыть, погасить эту улыбку — все-таки неудобно! — но не мог, она против воли появлялась на его лице, и солдаты тоже, правда едва заметно, улыбались в ответ, глядя на своего счастливого начальника. Бочкарева это смущало, и он старался сделать серьезное лицо, принять вид, который полагается иметь при разговоре с подчиненными, но не мог.
У Ивана и Анны Михайловны тоже все обошлось благополучно: они своим ходом добрались до лагеря — отказались от лошадей, которых им предложили пограничники, и пошли пешком, чтобы как следует разогреться. Тоне тогда ничего не сказали о муже — его уже унесли на носилках — и она, снова хлебнув спирту и расхрабрившись, уселась бочком на коня впереди Гоберидзе, который с явным удовольствием поддерживал ее, чтобы она не свалилась.
То ли помог спирт, то ли молодой организм взял свое, но Тоня даже не простудилась, только страшно перепугалась, когда уже на заставе от добрейшей Надежды Петровны узнала о своем Васе. Бочкарев лежал без сознания. Вызванный на переговоры по рации госпитальный врач велел класть на голову лед, а где его взять, этот лед? Клали пузырь с холодной ключевой водой. Еще врач наказал делать внутривенные вливания глюкозы и Тоня со страхом и трепетом проделала эту процедуру: в институте все девчата прошли курсы медсестер и даже получили звание старших сержантов медицинской службы.
После укола Бочкарев перестал метаться, заснул и спал долго, чуть не сутки.
Первые три дня он не работал — запретил начальник отряда полковник Михайлов. Он несколько раз справлялся по рации о состоянии старшего лейтенанта, и все на заставе старались обеспечить Бочкареву абсолютный покой. Даже младший лейтенант Невиномысский, если и включал свою «Спидолу», то не на полную мощность.
Бочкареву было непривычно находиться на заставе и ничего не делать, но рядом была Тоня, и он занимался тем, что показывал ей свое «личное хозяйство».
— Как тебе нравится наш «дворец»? — спросил он.
За годы, проведенные на Дальнем Востоке, Бочкарев впервые получил отдельную квартиру; на Курилах с жильем было трудно, и он, тогда еще заместитель начальника заставы, жил вместе с таким же холостяком старшиной. Тоня же все еще мысленно находилась в своем Орле, «на материке», как тут говорили, и все меряла теми мерками.
— Да, да, очень неплохо... — поспешно ответила она на вопрос о квартире.
Уже не одна, а с мужем она снова обошла все три комнаты, обставленные подержанной мебелью. Мебель завезли на заставу лет пять назад, и прежние жильцы изрядно обшарпали ее, но Тоня не показала виду, что заметила это и хвалила вкус своего Васи, как он хорошо и удобно расставил обстановку.
Шифоньер с зеркалом посередине был заперт, и Бочкарев торжественно и с затаенной радостью сам поспешил распахнуть перед женой его дверцы. Внутри на самодельных плечиках висели женские платья, кофточки, пальто... Бочкарев тайком от сослуживцев покупал их, когда приходилось бывать в Петропавловске, привозил на заставу и вешал в шифоньер — авось приедет жена... И вот Тоня была здесь, и наряды наконец- то дождались своей владелицы.
— Ой, это все для меня!? — спросила она восторженно и, чмокнув Бочкарева в щеку, принялась примерять платья.
Платья были разных размеров, потому что Бочкарев не знал, какой размер она носит. Сейчас он признался ей в этом, и Тоня громко хохотала, надевая то одно, то другое.
— Ничего, это можно перешить, — утешала она мужа, глядя на себя в зеркало. — А это мы кому-нибудь подарим... Неужели ты думал, что я такая маленькая?
После общежития, тесной, однако ж уютной комнаты, в которой она жила вместе с тремя подругами, новая квартира показалась ей невероятно большой, а мебель старомодной — двухтумбовый буфет, кожаный диван с валиками по бокам, платяной двухстворчатый шкаф, а в спальне металлическая кровать с сеткой и четырьмя никелированными шарами по углам.
— Мебель, правда, не модерн, но удобная, прочная, — сказал Бочкарев, словно оправдываясь перед Тоней.
— Ничего, мы тут повесим несколько картин и сразу станет уютно.
— Да, завтра сходим в комиссионный и купим... — Бочкарев рассмеялся, думая, что Тоня шутит. — Или в выставочный зал...
— У вас есть на заставе художник, Гоберидзе. Я его попрошу, и он нарисует.
Бочкарев улыбнулся.
— Ты, я вижу, уже полностью в курсе всех дел.
— А ты как думал!
С непривычки Тоню поражал здешний, совершенно не похожий на обычный, уклад жизни, рассчитанной по часам и минутам. Казался странным порядок, когда солдаты без конца козыряли при встрече с ее Васей, просили у него разрешения обратиться к старшине или к младшему лейтенанту, и даже останавливались и спрашивали, могут ли они пройти мимо Бочкарева.
