Майкл Кокс - Смысл ночи
С полчаса я сидел у камина, попыхивая сигарой, а потом лег спать в состоянии подавленного беспокойства. Перед моим умственным взором проплывали разные образы: предсмертная улыбка Лукаса Трендла; слоны в Зоологическом саду; Белла, смеющаяся в лучах осеннего солнца; карета, катящая по пустынной улице.
Когда я наконец заснул, мне привиделся сон, по сей день преследующий меня.
Я иду по невообразимо огромному подземному залу, эхо моих шагов теряется в бескрайнем мраке, что сгущается по обеим сторонам от прохода или нефа, ограниченного рядами исполинских каменных колонн. Свеча в моей руке горит ровным пламенем, освещая открытое пространство между колоннами, границы которого неразличимы во тьме.
Я сворачиваю туда и долго иду, почти физически ощущая гнетущую пустоту, окружающую меня со всех сторон. Потом я останавливаюсь, и гулкое эхо моих шагов замирает вдали зловещим диминуэндо. За пределами круга света от свечи простирается без конца и края кромешная тьма. Внезапно я понимаю, что я здесь не один, и в душу медленно вползает удушливый страх. Я явственно чувствую чье-то пугающее незримое присутствие. Вокруг царит мертвая тишина; я не слышал никаких шагов, помимо собственных, но все же знаю, что опасность совсем рядом. Потом, к своему неописуемому ужасу, я чувствую легкое прикосновение к плечу, теплое дыхание на щеке и слышу слабый шипящий звук. Кто-то стоящий у меня за спиной задувает свечное пламя. Я роняю погасшую свечу и падаю, исполненный отчаяния и отвращения.
Три или четыре раза я просыпался от этого кошмара — с бешено стучащим сердцем, обливаясь холодным потом, терзая пальцами сбитые простыни. Наконец, едва начало светать, я встал с постели, с пересохшими губами и дикой головной болью. Я увидел его сразу, как только вышел в гостиную: прямоугольник белой бумаги, подсунутый под дверь, пока я спал.
Это оказалась карточка с траурной рамкой, написанная тем же почерком, что и послание, полученное Беллой. Она подтвердила все мои опасения.
[21]
Цитата из погребальной молитвы поначалу показалась просто уместной, но по дальнейшем размышлении она вызвала у меня воспоминания о другом времени и месте — в памяти всплыло лицо, уже подернутое мраком забвения, обитель скорби, дождь и торжественно-печальная музыка. Это озадачило и встревожило меня, хотя я не понимал почему. Потом я решил, что придаю значение вещам ничего не значащим, и отложил открытку в сторону.
Семь дней. У меня оставалось время, чтобы подготовиться. Дальнейших посланий я не ожидал: несомненно, следующий свой ход шантажист сделает в день похорон — вероятно, представ передо мной собственной персоной. А если он не пожелает предстать собственной персоной, то для достижения своей цели всяко будет вынужден хоть немного раскрыться в очередном послании — тогда, возможно, я и получу необходимое преимущество над ним. Пока же я положил выбросить из головы всю эту историю. У меня имелись другие неотложные дела. Ибо близился час расплаты с моим врагом, Фебом Даунтом.
4 Ab incunabulis[22]
Вечером 2 ноября 1854 года, когда Белла вернулась из Дьеппа, я повел ее поужинать в гостиницу «Кларендон».[23] Миссис Ди пришла в восторг от дома, который они смотрели, и осталась во Франции, чтобы заняться оформлением бумаг для покупки.
— Она хочет перебраться туда при первой же возможности, — сказала Белла. — А это означает, что мои собственные обстоятельства переменятся раньше, чем мы ожидали.
Она изо всех сил старалась держаться непринужденно, но я видел, что это дается ей с трудом. Наконец она перестала притворяться.
— Ты прочитал записку?
Я кивнул.
— Что она означает, Эдди? Ты наверняка знаешь правду.
— Какую еще правду? — сердито воскликнул я. — Правду о лжи? Правду о туманной и беспочвенной клевете? Здесь нет никакой правды — никакой, уверяю тебя.
— Но кто прислал мне ее?
— Кто-то, кто желает мне зла по непонятной причине; кто-то, кто держит обиду на меня — или на тебя…
Белла опешила.
— На меня? О чем ты говоришь?
— Подумай хорошенько, любимая: нет ли у кого-нибудь из членов «Академии» причины мстить тебе? Может, кто-нибудь получил визит от мистера Брайтуэйта из-за тебя? — спросил я, хотя знал наверное, что история с запиской не имеет ни малейшего отношения к «Академии».
— Да нет. — Белла на мгновение задумалась. — Сэр Мередит Гор — ты его помнишь? — был недавно исключен, но на него жаловалась не одна я. В настоящее время он путешествует по Европе и еще не скоро вернется, так что я думаю, он здесь ни при чем. Кроме того, какую пользу он может извлечь из этого? И разве ты знаком с ним?
Мне пришлось признать, что все мое знакомство с упомянутым господином сводилось к одной случайной встрече с ним на лестнице в Блайт-Лодж однажды вечером; но, упорствуя в своем стремлении направить Беллу по ложному следу, я заявил, что и без личного знакомства со мной он вполне мог измыслить какую-нибудь клевету на меня, чтобы отомстить ей за свое изгнание.
— Нет, нет. — Белла энергично потрясла головой. — Это слишком неправдоподобно… попросту невозможно. Нет, сэр Мередит здесь явно ни при чем.
Она умолкла, когда подошел официант с шампанским.
— Ты говоришь, что туманные обвинения против тебя беспочвенны, — продолжала девушка, вертя бокал за ножку. — Но могу ли я быть уверена? В конце концов, должна же быть причина, почему мне прислали записку. Я знаю, что твой отец умер еще до твоего рождения, а твоя мать, которую ты, по твоим словам, нежно любил, была писательницей; и ты часто рассказывал мне о годах своей жизни, проведенных за границей. Но в твоем прошлом есть вещи — вероятно, важные, — которые ты умышленно от меня скрываешь и к которым, возможно, отсылает записка. Коли так — прошу тебя, расскажи мне все сейчас.
— Я думал, тебе довольно любить меня таким, какой я есть здесь и сейчас, — угрюмо промолвил я.
— Обстоятельства изменились, — ответила Белла, откидываясь на спинку кресла. — Когда Китти переберется в Дьепп, я займу ее место в «Академии» и таким образом получу возможность прекратить общение со своими джентльменами. — Она устремила на меня пристальный взгляд. — Во вновь сложившихся обстоятельствах, Эдди, мне важно знать все о человеке, которого я люблю.
Она впервые открыто призналась в своих чувствах ко мне, впервые произнесла слово «люблю». Я видел, что она ждет от меня ответного признания. Но как я мог сказать Белле то, что она хотела услышать, когда мое сердце по-прежнему безумно страдало по другой женщине, теперь навсегда для меня потерянной.
— Так тебе нечего сказать? — спросила Белла.
— Только одно: ты мой лучший друг на свете, как я часто говорил, и мне больно видеть тебя расстроенной.
— Значит, ты любишь меня всего лишь как друга?
— Всего лишь как друга? Разве этого не достаточно?
— Ну ладно, раз ты пускаешься в философию, значит, я получила ответ на свой вопрос.
Я взял ее руку.
— Белла, милая, прости меня. Если тебе угодно называть мои чувства к тебе любовью, я не возражаю. Это меня более чем устроит. Сам же я предан тебе как самому лучшему, самому дорогому другу, какого только может иметь мужчина. Если это любовь, значит, я люблю тебя. Если ощущение покоя и безопасности, неизменно владеющее мной в твоем присутствии, — это любовь — значит, я люблю тебя. Если сознание, что я безмерно счастлив, когда ты берешь в ладони мое лицо и целуешь меня, — это любовь — значит, я люблю тебя. Если… — И я продолжал заговаривать Белле зубы, покуда не выдохся.
Потом я улыбнулся — в высшей степени обаятельно, как мне хотелось верить — и был вознагражден за старания слабой улыбкой, тронувшей уголки ее губ.
— В таком случае, мистер Эдвард Глэпторн, я удовольствуюсь — до поры до времени — вашими многочисленными изобретательными определениями любви. — Она отняла у меня руку. — Но ради нашего прошлого и ради нашего возможного будущего ты должен рассеять все мои тревоги — раз и навсегда. Эта записка…
— Там все ложь. — Я твердо посмотрел в глаза девушке. — Наглая ложь, измышленная человеком, который желает мне — нам — зла по какой-то причине, пока неизвестной нам. Но мы возьмем верх над нашими врагами, милая Белла. Обещаю: ты узнаешь обо мне все — и тогда они утратят власть над нами. Тогда мы будем в безопасности.
Ах, если бы так! Белла, как я искренне утверждал, была самым лучшим моим другом; и допускаю, я питал к ней чувство сродни любви. Но я хотел уберечь девушку от душевного потрясения, а возможно даже, от серьезной опасности, а потому никак не мог рассказать ей, что совсем недавно убил одного человека, готовясь к убийству второго, или что я не тот, за кого себя выдаю, и что сердце мое навек принадлежит другой женщине. Но она вправе узнать обо мне больше, чтобы успокоиться до времени, когда я разоблачу шантажиста и навсегда отведу от нас угрозу. А что потом? Когда я наконец одолею своего врага и отомщу за несправедливость, мне причиненную, сможет ли Белла, пусть и милая моему сердцу, заменить мне то, что я потерял?
