Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

Пошел в столовую. Бросил грохочущий поднос на дюралевые направляющие, положил на него алюминиевые ложки и вилку. Стал толкать вперед, продвигаясь в небольшой очереди. Есть особенно не хотелось. Взял четыре стакана компота и полную тарелку борща, подумал и добавил еще порцию кальмаров под майонезом.

Стоявший сзади незнакомый, коротко остриженный парень покосился на его поднос и вдруг засмеялся:

– Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты…

– Ну кто? – лениво повернулся к нему Люсин.

– Вы, товарищ, имели отношение к плавсоставу, где, кроме как пить компот или перетягивать канат, делать абсолютно нечего.

– Почему же? Можно еще в домино сыграть.

– Во-во! – обрадовался парень. – Забить «козла», а после кукарекать под столом… И еще вы, товарищ, жили в высоких широтах.

– А это откуда видно?

– Вы взяли одно только первое.

– Может, я есть не хочу?

– Нормальный человек – я имею в виду жителей средней полосы, – когда не очень голоден, берет все-таки второе.

– Обычно.

– Совершенно верно: обычно. Полярник обычно берет первое.

Люсин рассмеялся.

– Ладно, ваша взяла. Меня Люсин зовут, Володя.

– Очень приятно, Володя. – Он пожал протянутую Люсиным руку. – Гена Бурмин.

Люсин слегка поморщился.

– Ну и хватка у вас, Гена! – сказал он, помахав ладонью. – Дзюдо небось какое-нибудь?

– Подымай выше – карате.

– Это что – когда кирпичи ладонью разбивают?

– Можно и кирпичи.

Они сели за один столик.

– Очень вы подготовленный товарищ, – сказал Люсин.

– К чему это? – ухмыльнулся Гена, поднимая глаза от тарелки.

– К нашей работе.

– Промах, товарищ Люсин. Я здесь случайный гость. Я, видите ли, редактор. Редактирую приключенческие книги. Поскольку же в последнее время многие из ваших коллег подались в литературу, я вынужден их время от времени навещать. То они ко мне в редакцию приходят, то я к ним в этот богоугодный дом – так и живем.

«Занятный парень», – подумал Люсин. Гена ему определенно понравился.

– А вы, случайно, не пишете? – спросил Гена, вытирая губы салфеткой.

– Не пишу, – сокрушенно вздохнул Люсин, – не умею. У меня товарищ пишет. С историческим уклоном.

– Кто же это, если не секрет?

– Юрий Березовский. Может, слыхали?

– Ну как же! – Гена всплеснул руками. – Это же мой автор и приятель.

«Занятно», – подумал Люсин, не очень удивляясь привычному коловращению жизни.

Только вчера он думал о том, что надо бы повидаться с Березовским, и вот – пожалуйста, случайная встреча: за столом сидит человек, который отлично знает Березовского. Что это – чудо? Или свойство мира, который, как уверял один ученый чудак, есть только воля и представление?

Люсин знал, как иные случайные совпадения укладывают человеческую жизнь в такую железную прямую, что только разводи пары и дуй по ней, словно по рельсам.

В сущности, ведь ничего не меняется. Все равно даже без этого знакомства в столовой встреча с Березовским состоялась бы. Потому что это необходимо, потому что, кроме Юрки, ни один человек в мире с этим делом не справится. Тут все ясно. Но если этот коренастый, черноглазый парень – Юркин приятель, то и с ним тогда рано или поздно пришлось бы встретиться. Вот в чем скрыта страшнейшая диалектика. Как будто случайность, а попробуй избегни ее. Минуешь один закоулок, где она подстерегает тебя, так она все равно столкнется с тобой нос к носу за ближайшим поворотом.

– В таких случаях говорят: мир тесен, – сказал Гена.

– Он и вправду тесен, – согласился Люсин. – Только ты в нем как иголка в стогу, ищущая другую иголку.

Они рассмеялись и встали из-за стола.

– Ну, рад был познакомиться с вами, проницательный мастер карате, – улыбнулся Люсин и пожал на прощанье Генину железную руку. – Думаю, встретимся еще, и не раз.

– При нашей работе да еще Юрка Березовский – и не встретиться? – Гена свистнул. – Это, как говорят в Одессе, надо уметь.

И они расстались. Гена умчался в свою редакцию или еще куда-нибудь навстречу приключениям, которые редактировал, а Люсин прошел к себе в кабинет, куда вскоре должна была прийти Женевьева Овчинникова.

На столе его ожидали дактилоскопические отпечатки. На стакане и на пробке от графина иностранец оставил-таки капиллярные линии четырех пальцев правой (если, конечно, он не был левшой) руки. Остальные отпечатки оказались смазанными. Люсин повертел фотографии и убрал их в папку. Пока они были ни к чему, но, конечно, могли пригодиться в дальнейшем.

Глава 3

Святая «Троица»

Женевьева явилась точно в 15.00, ну, может, было каких-нибудь три-четыре минуты четвертого. Люсин вышел из-за стола, поздоровался, усадил гостью на диванчик.

Она закинула ногу на ногу, расстегнула молнию своей стратосферной сумки и, достав сигареты, спросила, можно ли курить.

«Ну конечно, можно, Женевьева. Конечно, можно. Отчего бы и нет? Суть в том, Женевьева, что пока только ты одна, быть может, хранишь ключ к разгадке этой нелепой истории. Ты сама даже можешь не знать об этом. Но то, что видели твои голубые глаза, слышали твои хорошенькие ушки, розовеющие сейчас в прямом свете окна, не могло исчезнуть бесследно. Пусть неосознанно, но ты впитала это в себя, и оно спит сейчас где-то в таинственных глубинах, которые называются подсознанием. Как разбудить тебя, Женевьева? Как сделать, чтобы сумела ты рассказать то, что нужно, то, что ты, возможно, знаешь? Человек человеку рознь. Одни и те же вопросы рождают совершенно различные ответы. Фантазия освежает слабые следы в памяти, позднейшая догадка оборачивается вдруг истинно пережитым эпизодом. Но где же здесь истина, позвольте спросить? И это все, Женевьева, когда люди не имеют основания лгать, скрывать истину. Если же есть у них такие основания, то тут уж совсем нелегко докопаться до правды. Но сейчас тебе нечего скрывать, Женевьева. В этом деле нет и не может быть у тебя никаких интересов. Так как же спросить тебя поудачней, чтобы ты могла рассказать, что знаешь, что видела и слышала, вовсе не думая в тот момент, как какие-нибудь сутки спустя все это станет удивительно важным.

С чего же начать? Допустим так: «Сколько времени, Женевьева Александровна, вы работаете с этой делегацией?» Конечно, очень оригинальный вопрос. Его так трудно было найти. Вот оно и получается, что весь сложный, живущий в тебе мир вдруг выливается в бледный стереотип. И ты думаешь, что этот стереотип способен пробудить не менее сложный мир чужой души? Каков же будет ответ тогда? Впрочем, все это философия. С чего-то надо начать. Пусть это что-то будет определенным и однозначным. Однозначный вопрос и однозначный ответ. Плавание всегда начинается от твердой земли, от берега».

– Вы давно работаете с этой делегацией, Женевьева Александровна?

– Неделю… Восемь дней, если быть точной.

– И за неделю этот господин уже сумел откопать древнюю иконку!

– Это еще вопрос! – усмехнулась Женевьева, смяла недокуренную сигарету.

– То есть?

– В смысле древности… Я, знаете, не верю, что можно так запросто купить пятнадцатый или шестнадцатый век. Даже если речь идет о семнадцатом, то и здесь легко нарваться на подделку.

– Мы отправили иконку на экспертизу.

– Не сомневаюсь в ответе.

– Думаете, фальшивая?

– Нет, что вы! – Женевьева пожала плечами. – Подлинный Рублев или в крайнем случае его ближайший ученик. У нас же такие вещи на улице не валяются.

– Понимаю вашу иронию, Женевьева Александровна, – беспомощно развел руками Люсин. – Вы уж Бога ради простите мое невежество. В этих вещах я совершеннейший профан.

– Тогда тем более не стоит вам возиться с этой иконкой. Она вряд ли поможет отыскать иностранца.

– Вы думаете? – Люсин забарабанил пальцами по столу. Краем глаза он следил за тем, как Женевьева достала новую сигарету и осторожно прикурила от газовой зажигалки, выбросившей неожиданно высокое пламя.

«Что-то задела тебя эта иконка, Женевьева… И чего ты сердишься, чего нервничаешь? Я-то, конечно, в этом деле ни бум-бум, но тебе-то чего волноваться? Или это настолько очевидная фальшивка, что ты как профессионал-искусствовед возмущаешься моей непроходимой тупостью? Нет, Женевьева, тебе бы больше пошла снисходительная усмешка и короткая, полная тонкой иронии разъяснительная лекция. Чего же ты сердишься на простоватого милиционера? Просвети его… Впрочем, разве я знаю тебя? Может, так и нужно: молчаливо негодовать на тупые действия профана и дубаря, который только теряет время, возясь с какой-то фальшивой иконкой?»

– Дайте-ка я отрегулирую вам пламя, Женевьева Александровна.

Люсин взял ее изящную перламутровую зажигалку и осторожно повернул блестящее рифленое колесико.

– Вот теперь в самый раз! – сказал он, любуясь крохотным голубоватым огоньком.

– Спасибо, – холодно кивнула ему Женевьева. «Это-то вы можете…» – подумал за нее о своей персоне Люсин.