Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа
Аспазия охотно согласилась приютить Необулу, пока та не найдет себе жилье. Вопрос о возвращении в «Миле-зию» был решен в один момент: хозяйка дома свиданий была рада заполучить обратно лучшую гетеру Афин. Необула не возражала: знакомое ремесло сулило немалую выгоду. Кроме того, ей не терпелось снова испытать свою власть над мужчинами.
— Ты должна рассказать мне обо всем, что с тобой приключилось, — весело заявила Аспазия.
— А ты расскажи мне, что приключилось здесь, пока меня не было.
— С чего начать?
— С тех пор, как я покинула Афины.
— Что ж, рассказывать почти нечего. Бесконечная череда проигранных войн, хотя кое-кто считает, что это тянется все та же война, а мы все так же стараемся украсить жизнь наших мужчин.
— «Милезия», конечно, по-прежнему открыта?
— «Милезия» вечна. Правда, мне пришлось принять двух новых девушек, обе совсем молоденькие, зато неутомимые: их зовут Тимарета и Эвтила. Они будут счастливы с тобой познакомиться. Как видишь, за всем приходится следить самой, охотников взять на себя мои заботы что-то не находится. Я открыла было школу, чтобы обучать женщин грамоте, но смогла найти только одну ученицу; остальные побоялись. Ты ведь знаешь, что про нас болтают в городе; мало какой муж решится отпустить ко мне свою жену. Зато вдова Периктиона[43] научилась читать в один момент и больше в моих уроках не нуждается. Так что теперь я занимаюсь только с новенькими гетерами.
Аспазия не стала расспрашивать подругу об Алкивиаде и ни словом не обмолвилась о собственной жизни. Владелица «Милезии» старалась соблюдать в отношениях с гетерами разумную дистанцию. Кроме того, она легко могла вообразить, каково это — быть подругой Алкивиада. За эти годы Необула стала сдержаннее, сильнее, женственнее и, определенно, соблазнительнее. В свои двадцать два года она могла бы привлечь куда больше мужчин, чем любая молоденькая девчонка. Смех Необулы журчал, словно лесной родник; она располагала всем, что уже успела утратить сама Аспазия: крепким и гибким телом, гладкой кожей, от которой исходил едва уловимый пьянящий женский запах, волнистой черной гривой, очарованием музы и цепким, живым умом.
У Необулы была привычка спать допоздна, а по вечерам выходить на прогулку, любоваться закатом и наслаждаться редкими часами свободы. Чтобы защитить себя от оскорблений и домогательств, она скрывала лицо под покрывалом и брала с собой могучего раба, бывшего камнетеса. Необула любила вечерние часы, когда все вокруг дышало умиротворенной гармонией. Во время одной из таких прогулок она забрела в богатый квартал Скамбонидаи и оказалась невольной свидетельницей семейной сцены, разразившейся во дворе богатой виллы. Ссорились отец и сын, в их голосах сквозила такая жгучая, непримиримая ненависть, что Необуле стало страшно. Воздух наполняли страшный грохот, звон битой посуды, жалобные стенания какой-то женщины, должно быть, матери семейства, отвратительная брань и леденящие душу угрозы. В конце концов, юноша с глухим рыком бросился прочь. Он не глядя проскочил мимо гетеры и, сжимая кулаки, побежал вверх по улице. На краткое время воцарилась тишина, которую нарушали только судорожные женские всхлипывания. Потом хозяин дома позвал сына, безуспешно пытаясь придать своему голосу теплоту и отеческую нежность. Юноша давно скрылся, но отец продолжал выкрикивать его имя, уже не скрывая гнева. В свете луны Необула прекрасно разглядела его лицо. Это был Анит — тот, кто десять лет назад, в «Милезии», лишил ее невинности, унизил и осквернил.
Необула и сопровождавший ее раб двинулись вслед за молодым человеком и вскоре оказались в квартале победнее. Гетера едва ли смогла бы объяснить, зачем ей понадобилось преследовать юношу; она действовала, подчиняясь внезапному порыву. Женщину заинтриговали гнев незнакомца, его страстная, мятежная натура, отчаяние, с которым он выкрикивал оскорбления и обещал то убить отца, то навсегда сбежать из дома. Слежка привела гетеру в тесный и дымный кабак, где подавали вино с пряностями; судя по приветствиям, которыми разразились завсегдатаи таверны при виде юноши, он бывал здесь и раньше. Необула предпочла не входить в кабак и отправила к юноше раба. Получив неожиданное приглашение, молодой человек обернулся к дверям и увидел на пороге силуэт закутанной в покрывало женщины. Он одним глотком допил вино, поднялся на ноги, расплатился и вышел.
Необула шагнула навстречу юноше, откинув покрывало. Некоторое время молодые люди пытливо рассматривали друг друга, и каждый читал в глазах другого неподдельный интерес. По расчетам гетеры, юнцу было лет семнадцать, не больше, он обладал непокорным и вспыльчивым нравом и, надо полагать, совершенно не имел опыта по части общения с женщинами. Переждав немного, Необула поманила юношу за собой. Они двинулись по улице рука об руку; раб предусмотрительно держался поодаль.
— Ты ведь гетера? — Необула кивнула. — Я так и знал, — заключил юноша с какой-то ребяческой серьезностью. — Ты слишком красивая и слишком храбрая.
— Ты разочарован?
— Вовсе нет. Я ни разу не бывал в публичном доме, но теперь непременно загляну. Ты ищешь мужчин?
Он цедил слова с показной надменностью, стараясь выглядеть взрослым мужчиной.
— Ну да, — солгала Необула. — Молодых и красивых, вроде тебя. Кстати, как тебя зовут?
— Антемион, внук Антемиона.
— Почему ты называешь имя деда, а не отца?
— Нет у меня никакого отца, — резко выпалил Антемион и торопливо добавил: — Сколько это стоит?
— Все зависит от мужчины и его желаний. — Гетера старалась держаться беззаботно и весело, чтобы не спугнуть собеседника. — С уродов я беру двойную плату.
— Правда? Но это же нечестно.
— Ты думаешь? — Она громко расхохоталась, немного напугав юношу. — Иной раз я вовсе не беру с гостей плату, чтобы они заглянули еще раз.
Антемион пожирал девушку глазами, словно пытался вообразить ее нагой. Необула усмехалась про себя, представляя, каким премудростям она могла бы обучить этого юнца всего за одну ночь.
— У тебя, наверное, нет отбоя от поклонников.
— Не жалуюсь. Работы хватает.
— Тогда зачем ты бродишь по улицам? Необула ухмыльнулась: щенок только что поймал ее на слове. Что ж, в следующий раз она будет осторожнее.
— На самом деле я просто гуляла. Сейчас я свободна. Проходя мимо твоего дома, я услышала, как вы с отцом орете друг на друга, и подумала, что тебе не помешает небольшая разрядка. Я хочу тебя немного порадовать.
— А почему ты думаешь, что сможешь меня порадовать?
— Мое призвание — дарить мужчинам радость, ты что, забыл?
— Забудешь, пожалуй! — расхохотался Антемион. Беседуя, они достигли поросшего яблонями холма, с вершины которого открывался вид на убогие лачуги, освещенные луной и тусклыми факелами. В воздухе пахло черемицей. Усевшись на траву и прислонившись к ограде, гетера и юноша ждали наступления ночи. Из-за линии горизонта, цепляясь за ветки, вылезала огромная, надменная луна. Необула чувствовала, что ее спутника пробирает дрожь.
— Знаешь, меня долго не было в Афинах, — проговорила она. — Здесь у меня почти не осталось друзей.
— Где же ты была?
— Где меня только не было. Я путешествовала с одним человеком, купцом. Он умер.
— А мне так хочется сбежать из Афин и отправиться странствовать, посмотреть, как живут люди в чужих краях. Едва ли намного хуже, чем здесь.
— Ты не воевал?
— Воевал, в Эгоспотамах[44] и еще кое-где, но это вряд ли можно считать настоящим путешествием.
— Ты ведь достаточно богат, чтобы отправиться, куда тебе заблагорассудится.
— Это отец богат, а не я. Будь у меня деньги, я давно убрался бы подальше от него и от этого города.
— А чем занимается твой отец?
— Торгует кожей. Он унаследовал дело от своего отца и увеличил оборот втрое. Шкуры, рога, краски — в общем, все, что только можно содрать с бедной скотины. Хочет, чтобы я работал на него, а когда он состарится и уйдет, взял бы все в свои руки и продолжал семейное дело.
— Что ж, вполне естественно. Я здесь не вижу ничего плохого.
— Конечно. Впереди безоблачная жизнь. Я же не буду сам дубить шкуры — мне придется только их продавать. Обрасту связями, стану богатым и уважаемым человеком.
— Но тебя, похоже, такая жизнь не прельщает, — произнесла Необула, стараясь придать голосу задушевные, даже материнские нотки.
— Так ведь это же навсегда. Даже если я стану богачом, мне уже не удастся изменить свою жизнь, выбрать иной путь, побывать в других странах; семейное дело будет держать меня на привязи, придется отдать ему всего себя, а потом передать сыну, как мой отец мне. — Антемион тяжело вздохнул. Привыкнув к обществу гетеры, он осмелел и разоткровенничался. — Но я не смогу торговать, у меня нет отцовского чутья, кожевенное ремесло меня нисколько не интересует, и, кроме того, я сыт по горло его приказами и придирками.
