Евгений Сухов - Жестокая любовь государя
В прошлом месяце тысячу пищалей из Варшавы посыльные доставили, так на трех дюжинах трещины нашли. Малость эдакая, толщиной с волосок, однако после третьего выстрела ствол напоминает распустившийся бутон.
Высекли всех, а старшего признали в злом умысле. Его судьбу решал боярин Вяземский.
— Стало быть, не усмотрел? — хмуро поинтересовался Афанасий Иванович.
— Не усмотрел, боярин, не усмотрел. Где же там усмотришь, ежели на словах одно, а на деле совсем иное выходит? Бес меня с разума свел!
— Бес, говоришь? А может, не бес, может девки попутали? Мне сказывали, что ты из кабаков не выходил и на гулящих девок государево добро тратил. Видно, не нужны тебе глаза, если порчу ружей не усмотрел. Кликните палачей, пускай выковыряют холопу очи.
Набежали заплечных дел мастера, скрутили пушкаря, и под страшный ор на земляной пол выпали два скользких комка.
Афанасий Иванович был выходцем из древнейшего рода, предки которого владели вяземской землею. Сытый край. Богатый. Воткнул осенью лопату в чернозем, а весной она листочками взойдет. Некогда в волости князья были такие же безраздельные господа, как сейчас Иван Васильевич в стольном городе. Спину они держали прямо и перед старшим братом московским шапок не ломали. Бывало, и сами великие князья наведывались в гордую Вязьму для того, чтобы склонить хозяина удела на свою сторону. И не однажды от вяземских дружин зависел исход сечи. Но претерпели и немало обиды вяземские князья от московских, которые могли пройтись по смоленским землям разбойниками, разоряя зажиточные города.
Однако и вяземская земля не умела жить без лукавства, поскольку граничила с сильной Польшей и кичливой Литвой. А иначе нельзя — прахом пойдет нажитое.
Среди соседей вяземский народ слыл большим хитрецом, таким же был Афанасий Иванович Вяземский. Даже прищур глаз у князя особенный, будто располагал он таким секретом, от которого зависела если не судьба всемогущего самодержца, то, по крайней мере, окружавших его вельмож.
Князь был красив. Строен. Не брился наголо, как это заведено при московском дворе среди бояр, и редко ровнял свои пепельного цвета кудри, ниспадающие на его широкие плечи.
Род Вяземских не отличался многочисленностью, зато сиживал на лавках, занимая почетные места, совсем малым уступая в именитости Шуйским. И, едва попав в Думу, отрок Афанасий оттеснил на самый край скамьи бояр, которые служили еще отцу нынешнего самодержца. Князь горделиво посматривал на плешивые головы старцев и думал о том, что кровь Вяземских будет погуще, а потому и места им достаются познатнее.
Афанасий без боязни, не оглядываясь на премудрый опыт старых мужей, высказывал государю собственное суждение, ехидно ковыряя каждого старого сумасброда, возомнившего себя первым чином в Думе. Вяземский полюбился царю за едкую речь, которая, как перец, припекала спорщиков.
В окольничих князь задержался ненадолго, скоро Иван Васильевич поставил любимца боярином в Оружейный приказ. А страсть к оружию у Афанасия Ивановича была давняя, с той поры, когда он, будучи подростком, таскал ружья у подвыпивших стрельцов, а потом на реке, спрятавшись где-нибудь в густых камышах, выслеживал с ним осторожных выдр.
Афанасий состоял в окружении царя Ивана еще тогда, когда юный самодержец шастал по посадам со своей чумазой свитой и со смехом задирал девкам платья. Княжич был одним из самых горячих сторонников всех затей самодержца, вот потому, созрев для государевых дел, Иван Васильевич приблизил к себе князя Вяземского в числе первых.
Черкесскую княжну Афанасий заприметил куда раньше своего государя — это произошло, когда он выехал на Ордынскую дорогу травить зайца. Охота в этот день не удалась: собаки нагнали страху на трех русаков, да упустили их в кустах боярышника. День был бы потерян, если бы на дороге не появился отряд старшего князя Кабарды Темрюка. Старик ехал так горделиво, будто ему принадлежали не только вороной жеребец, поднимавший на дороге клубы пыли, а, по крайней мере, территория от Кавказских гор до Москвы.
Кученей обращала на себя внимание прямой осанкой и необычайной хрупкостью. Да тем, что держалась на лошади куда изящнее многих джигитов.
— Поди к Темрюку, скажи ему, что князь Вяземский к себе на постой зовет… ежели остаться на Татаровом дворе не хочет, — послал на дорогу Афанасий Иванович рынду. — И шапку скинь. — Князь не отрывал глаз от юной черкешенки. — Почтение окажи, по-иному Темрюк слушать тебя не пожелает. Горд шибко!
Отрок вернулся быстро, лихо осадил рядом с князем коня, едва не разодрав удилами чуткие брыли.[63] Тряхнул головой жеребец от боли и простил непутевому рынде.
— Князь согласен, Афанасий Иванович.
— Вот и ладно, веди его в мой терем, — улыбнулся боярин, предвкушая нескучные денечки.
Ожидания оправдали себя сполна.
Афанасий Иванович выделил для черкешенки несколько комнат. Неделю они встречались только в коридорах, во дворе и во время ужина, а потом князь Вяземский не выдержал — проник к девице через потайные покои. Юная княжна увидела Афанасия с горящей свечой в руке. Она застыла, видно, думая о том, что так должен выглядеть бог: высокий, русоволосый, с серыми глазами. А когда Вяземский приблизился к юной красавице вплотную и ухватил крупными руками ее острые плечи, она не сумела оттолкнуть его. Разве можно обидеть божество!
Князь тешился с Кученей целую ночь: пропустил заутреню, проспал завтрак, а к обеду страсть загорелась с новой силой. Кученей была неутомима в любви и скоро высушила Афанасия так, что он стал пожухлым и вялым, словно осенний лист.
— Вот что, Афанасий, ты мне эту княжну черкесскую приведи! — строго наказал Иван Васильевич подоспевшему Вяземскому.
— Непросто это, государь. Ежели княжна не захочет, так никаким арканом не утащить. — Жаль Афанасию Ивановичу было делить такую девку, пускай даже с царем. — А что еще князь Темрюк скажет, если увидит, что дочь сильничаешь? Не простит! Войной такое сватовство может обернуться. А нам сейчас ссора никак не нужна. Насилу с Ливонией справляемся, а тут еще орды черкесов с юга нагрянут!
— Пожалуй, ты прав, князь, — согласился Иван Васильевич. — Пускай Темрюк дочь во дворце представит.
Последняя попытка Сукина
Федор Сукин выезжал в Польшу наутро после пира. Голова болела, а в висках стучало так, словно два дюжих кузнеца молотили кувалдами. Окольничий хотел покоя и проклинал царское сватовство. Куда приятнее сейчас лежать на перине и лечить похмелье пивом.
Окольничего спас бы сейчас огуречный рассол, который он брал с собой во всякую дорогу, да надо было случиться такой лихой беде, что ключник упился едва ли не до смерти и утопил отмычки в канаве.
Икнул Федор Сукин с горя и велел вместо рассола взять бочку квашеной капусты. Оно хоть и не совсем то, но похмелье делает мягче.
Всю дорогу Федор Иванович лечился: ел капусточку из огромного ковша, смаковал сладковатый рассол. За питием и едой незаметно проносились версты. Совсем неутомительным было ожидание на таможне, где отрок, признав прежнего знакомого, приветливо кивнул.
— Супостат ты эдакий! Государев чин зря обижаешь. Я ведь не холоп какой, а посол! — выставил Сукин вверх палец, и произносил он это так, как обычно царь говорит: «Я есть государь всея Руси!» — Пакостник ты. Вот ты кто! Грамоту читай, — развернул свиток перед наглыми глазами отрока окольничий. — Посол я, а потому и обхождение ко мне должно быть особенным.
— У меня своя грамота на сей счет имеется, — дерзко возражал молодец, которого никак не смущал боярский чин посла. — Указ государя имею, чтобы проверять на границе крепко, невзирая на чины, а кто досмотру будет препятствовать, так сажать в яму!
Федор Сукин теперь не сомневался в том: возрази он отроку, так тот наденет на кисти пудовые цепи и упрячет под замок. А еще письмо государю отпишет — дескать, вор! А царь Иван в гневе суров. И, уже не пытаясь ссориться с главой таможни, повелел ехать прочь от границы.
Перед самым отъездом Федор имел разговор с царем.
Трапезная была пуста. Бояр и окольничих холопы развезли по домам, а в самом конце стола, уткнув лицо в тарелку с горькой подливой, уснул всеми забытый гость. Басманов с Вяземским о чем-то громко спорили и, не остуди государь любимцев строгим взглядом, вцепились бы друг другу в глотки.
— Федька, ты вот что, к Екатерине проберись и посмотри тайком, какая она из себя. Ежели крива, так не женюсь, у меня другая девка на примете имеется! По возможности добудь портрет принцессы. Будут просить во дворце деньги, особенно не сори. Не такая она великая особа, чтобы на нее золото попусту тратить.
— Слушаюсь, государь, — ударил челом окольничий, понимая, что задача не из простых.
— И не забудь, что в приданое мне нужна Ливония.
