Коглин - Деннис Лихэйн
— Да ну? И какого ж ирландцы цвета?
Она улыбнулась:
— Цвета мерзлой картошки.
Лютер засмеялся и указал на себя пальцем:
— А я цвета размокшей глины. Рад познакомиться.
Нора слегка присела в реверансе:
— Очень приятно, сэр.
После одного из воскресных обедов Маккенна стал очень уж настаивать, чтоб подвезти Лютера до дому, а Лютер не сумел вовремя придумать отговорку.
— Холод страшный, — объявил Маккенна, — а я обещал Мэри Пэт, что вернусь засветло. — Он поднялся из-за стола, поцеловал миссис Коглин в щеку. — Не подашь мне пальто, Лютер?.. Молодчина.
Дэнни на этом обеде не было, и Лютер, оглядев комнату, увидел, что больше никто на него особого внимания не обращает.
— Ну, до скорого, ребята, — попрощался Маккенна.
— Доброй ночи, Эдди, — проговорил Томас Коглин. — Доброй ночи, Лютер.
— Доброй ночи, сэр, — отозвался Лютер.
Они сели в машину и покатили по Ист-Бродвею, затем свернули на Вест-Бродвей, где даже в стылый воскресный вечер обстановочка была не дай господи, точно в Гринвуде пятничным вечерком. Тут играли в кости прямо на улице, из окон высовывались шлюхи, навалившись грудью на подоконник, из каждого бара орала музыка, и баров этих было не сосчитать. Продвигались вперед они медленно, даже в этом огромном, тяжелом авто.
— Огайо? — произнес Маккенна.
Лютер улыбнулся:
— Да, сэр. Вы почти угадали, когда сказали — Кентукки. Я уж тогда решил, вы вот-вот назовете, да только…
— А-а, так я и знал. — Маккенна щелкнул пальцами. — Просто на другом берегу реки. А город какой?
Снаружи машину со всех сторон осаждали звуки Вест-Бродвея, его огни плавились на ветровом стекле, точно тающее мороженое.
— Жил у самого Колумбуса, на окраине, сэр.
— Бывал когда-нибудь раньше в полицейской машине?
— Никогда, сэр.
Маккенна громко фыркнул, словно выплевывал камушки:
— Ах, Лютер, может быть, тебе трудно будет в это поверить, но до того, как мы с Томом Коглином стали собратьями по дубинке, мы немало времени провели по ту сторону закона. И в полицейских фургонах посидели, и в вытрезвителях. — Он махнул рукой. — Так уж водится у иммигрантов, в молодости положено перебеситься. Вот я и подумал, может, и ты прошел через это.
— Я не иммигрант, сэр.
Маккенна глянул на него:
— Что-что?
— Я тут и родился, сэр.
— На что ты намекаешь?
— Ни на что, сэр. Просто… вы говорили, что это заведено у иммигрантов, а я сказал…
— Ты сказал, что так оно и есть, что по иммигрантам тюрьма плачет.
— Нет, сэр, я такого не говорил.
Маккенна потянул себя за мочку уха:
— Значит, у меня уши залиты воском.
Лютер ничего не ответил, просто пялился в ветровое стекло; они остановились перед светофором, на углу Ди-стрит и Вест-Бродвея.
— Ты что-то имеешь против иммигрантов? — спросил Эдди Маккенна.
— Нет, сэр. Ничего.
— Думаешь, мы еще не заработали себе место за общим столом?
— Не думаю я ничего такого.
— И мы должны подождать, пока наши внуки заслужат эту честь, так?
— Сэр, я сроду не имел в виду…
Маккенна погрозил ему пальцем и громко расхохотался:
— Вот я тебя и поймал, Лютер. С ручками и с ножками, уж поверь мне.
Он хлопнул Лютера по колену; на светофоре зажегся зеленый, и Маккенна снова от души рассмеялся.
— Славно, сэр. Вот уж точно, поймали.
— Еще как! — Маккенна хлопнул по приборной доске. Они въехали на Бродвейский мост. — Нравится тебе работать у Коглинов?
— Да, сэр, нравится.
— А у Жидро?
— Сэр?..
— У Жидро, сынок. По-твоему, я про них не знаю? Исайя в наших краях прямо-таки негритянская знаменитость, черная-пречерная. Говорят, он главный советчик у Дюбуа. Мечтает установить в нашем богоспасаемом городе расовое равенство, не что-нибудь. Вот выйдет штука, а?
— Да, сэр.
— О, это будет просто великолепно. — Он задушевно улыбнулся. — Конечно, кое-кто станет утверждать, что эти Жидро — никакие не друзья твоему народу. Более того, что они ему враги. Что их мечта о равенстве будет иметь пагубные последствия, что кровь представителей вашей расы зальет здешние улицы. Так скажут некоторые. — Он приложил ладонь к груди. — Кое-кто. Не все, не все. Какая жалость, что в этом мире никуда не деться от разногласий, ты не находишь?
— Да, сэр.
— Какая жалость. — Маккенна покачал головой и сокрушенно поцыкал, сворачивая на Сент-Ботольф-стрит. — А твоя семья?
— Сэр?..
Маккенна посматривал по сторонам, пока они медленно катились по улице.
— Семья у тебя осталась там, в Кантоне? [58]
— В Колумбусе, сэр.
— Да-да, в Колумбусе.
— Нет, сэр. Я один.
— Что же тебя тогда занесло в такую даль, в Бостон?
— Вот он.
— Что?
— Дом Жидро, сэр, вы его только что проехали.
Маккенна нажал на тормоз.
— Ну ладно, — проговорил он. — До следующего раза.
— Буду с нетерпением ждать, сэр.
— Не мерзни, Лютер! Закутывайся потеплее!
— Обязательно. Спасибо, сэр.
Лютер вылез из машины. Он обогнул ее и подошел к тротуару, но тут услышал, как Маккенна опускает стекло.
— Ты о нем прочел, — сказал Маккенна.
Лютер повернулся:
— О чем это, сэр?
— О Бостоне! — Маккенна смотрел на него, радостно подняв брови.
— Не совсем так, сэр.
Маккенна кивнул, точно для него все это было понятно и логично.
— Восемьсот миль.
— Что?
— Расстояние, — пояснил Маккенна. — От Бостона до Колумбуса. Спокойной ночи, Лютер.
— Спокойной ночи, сэр.
Стоя на тротуаре, Лютер смотрел, как отъезжает Маккенна. Он посмотрел на свои руки. Дрожат, но не очень-то. Совсем слабо. Особенно ежели учесть обстоятельства.
Глава семнадцатая
Дэнни в воскресенье встретился со Стивом Койлом в таверне «Заповедник» с намерением пропустить стаканчик. Стив отпустил несколько шуточек насчет его бороды и все расспрашивал о деле, которое Дэнни ведет. Тому приходилось, извиняясь, повторять, что он не имеет права обсуждать незавершенное расследование с частным лицом.
— Но это же я, не кто-нибудь, — проговорил Стив, но тут же поднял ладонь: — Шучу, шучу. Я понимаю. — Он улыбнулся Дэнни широкой беспомощной улыбкой. — Понимаю.
Так что они просто поболтали о старых делах и старых деньках. Пока Дэнни выпивал одну кружку, Стив успевал осушить три. Стив жил сейчас в Вест-Энде, в подвале доходного дома, разбитом на шесть закутков без окон.
— Внутри, между прочим, никаких удобств, — рассказывал Стив. — Представляешь? Всё во дворе в сарайчике, как в десятом году. Словно мы в негритянской лачуге. — Он покачал головой. — А если не явишься до одиннадцати, старый хрыч запирает двери, и ты ночуешь
