Линдсей Дэвис - Заговор патрициев, или Тени в бронзе
Казалось, он меня не слышал.
— Тит хочет знать, как зовут эту лошадь.
Потрясающе. Я вернулся в Рим всего шесть часов назад, а новости о том, как мне ужасно повезло, уже дошли до старшего сына императора!
— Малыш. Скажите Титу, чтобы он сохранил свою ставку! Я выставляю эту лошадь на скачки только ради одолжения принимающим ставки, которые говорят, что в последнее время они мало смеются…
— Как честно для владельца лошади!
— О, император, я бы хотел иметь крепкие нервы, чтобы воровать и лгать, как другие люди, но в тюрьме ужасные условия, и я боюсь крыс. Когда я хочу посмеяться, я говорю себе, что мои дети будут мной гордиться.
— Какие дети? — агрессивно бросил в ответ император.
— О, десять маленьких авентинских мальчишек, которых я не могу себе позволить признать!
Веспасиан повернул свое большое, квадратное тело, в это время его бровь поднялась, а рот сжался, чем он был знаменит. Я всегда знал, что когда у него менялось настроение, и он переставал насмехаться, то наш разговор достигал своего самого главного вопроса. Господин мира заговорил со мной так мягко, словно большой добрый дядя, который позволял себе забыть, как сильно меня осуждал.
— То, что ты сделал с кораблями зерна — замечательно. Префекта по продовольствию попросили доложить о подходящем размере вознаграждения… — Я знал, что это значило: я никогда больше об этом не услышу. — Я дам тебе тысячу за Гордиана — и предлагаю еще десять, если ты разберешься с Пертинаксом Марцеллом без огласки.
Маловато; хотя по шкале государственного вознаграждения Веспасиана безумно щедро. Я кивнул.
— Официально Пертинакс мертв. Не нужно будет снова сообщать об этом в «Ежедневной газете».
— Чего бы мне действительно хотелось, — предложил Веспасиан, — так это какоенибудь доказательство его вины.
— Вы хотите сказать, что дело может дойти до суда?
— Нет. Но если мы справимся с ним без суда, — сухо сообщил Веспасиан, то, возможно, есть даже больше причин иметь доказательство!
Я был республиканцем. Я всегда пугался, когда встречал императора с моральными ценностями.
На этом последнем этапе было почти невозможно найти улики против Пертинакса. Единственной его жертвой, кто выжил, был Петроний Лонг, и даже ему нечего было сказать суду. Тогда оставался один важный свидетель — Мило, управляющий Гордиана. Мило был рабом. Что означало, что мы могли принять его показания, только если они будут получены с помощью пытки.
Но Мило был таким глупым здоровяком, который в ответ на вызов профессионального палача только стиснет зубы, напряжет свои могучие мускулы — и умрет раньше, чем расколется.
— Я сделаю все возможное, чтобы чтонибудь найти! — торжественно пообещал я императору.
Он улыбнулся.
* * *Я уходил из дворца с едким привкусом, который остался у меня во рту от этого разговора, когда ктото саркастически поздоровался со мной в дверях.
— Дидий Фалько, ты позорный попрошайка! Я думал, что ты, не жалея ног, бегаешь за женщинами вокруг Неаполя!
Я осторожно повернулся, поскольку во дворце всегда был начеку, и узнал грозную фигуру.
— Мом! — Надсмотрщик, который помогал распределять имущество Пертинакса. Улыбаясь своими наполовину беззубыми челюстями, он казался еще более неряшливым, чем обычно. — Мом, меня начинает нервировать это широко распространенное предположение, что я все свободное время прелюбодействовал! Ктонибудь говорил чтото такое, с чем я захотел бы поспорить?
— Многое! — подшутил он. — Кажется, твое имя в эти дни слышится везде. Ты виделся с Анакритом?
— А должен был?
— Постарайся не натыкаться на него, — предупредил Мом. Между ним и главным шпионом больше не осталось любви; у них были разные приоритеты.
— Анакрит меня не беспокоил. Последний раз, когда я его видел, его понизили до счетовода.
— Никогда не доверяй счетоводу! Он хвастается, рассказывая, что хочет проверить тебя насчет коекакой потерянной партии казенного свинца… — Я застонал, хотя убедился, что сделал это про себя. — Дело в том, что Анакрит заказал койку на имя Дидия Фалько в многолетней камере в Мамертине.
— Не беспокойся, — сказал я Мому, словно сам в это верил. — Я в этом участвую. Тюрьма — это всего лишь уловка, чтобы убежать от возмущенных отцов всех тех женщин, которых я соблазнил…
Он улыбнулся и отпустил меня. Остановился только, чтобы крикнуть мне вслед:
— Кстати, Фалько, что там насчет лошади?
— Его зовут Неудачник, — ответил я. — От Плохого Питания, из рода Потерпеть Неудачу! Не ставь на него; он обязательно сломает ногу.
Я вышел из дворца на северную сторону Палатинского холма. На полпути обратно в мой квартал я прошел мимо открытого винного погреба. Я передумал, свернул в него, и, наконец, напился.
LXXIX
Меня разбудил звук очень шустрого веника. Это говорило о двух вещах. Ктото посчитал своей обязанностью разбудить меня. И прошлой ночью я нашел дорогу домой.
Когда падаешь в канаву, люди оставляют тебя там в покое.
Я застонал и несколько раз поворчал, чтобы предупредить, что могу встать; веник обиженно затих. Я натянул тунику, решил, что она грязная, поэтому закрыл пятна второй. Я умылся, прополоскал зубы и причесался, но ничто из этого не помогло мне почувствовать себя лучше. У меня пропал пояс, и я с трудом нашел один ботинок. Спотыкаясь, я вышел из комнаты.
Женщина, которая считала своим делом поддерживать мою квартиру в порядке, какоето время творила чудеса в тишине, прежде чем начала эту ерунду с веником. Ее знакомые черные глаза обожгли меня пронизывающим отвращением. Она убрала комнату; теперь примется за меня.
— Я пришла приготовить тебе завтрак, но скорее это будет уже обед!
— Привет, мама, — сказал я.
Я сел за стол, потому что ноги отказывались держать меня. Я уверил свою мать, что хорошо быть дома и иметь приличный обед, приготовленный для меня моей любящей мамой.
— Значит, у тебя опять проблемы! — проворчала она, не обманувшись лестью.
Мама кормила меня обедом, а тем временем отмывала балкон. Она сама нашла свое новое бронзовое ведро. А также мои ложки.
— Красивые!
— Мне подарил их красивый человек.
— Ты виделся с ней?
— Нет.
— Ты виделся с Петронием Лонгом?
— Нет.
— Какие планы на сегодня?
Большинство людей с моей работой разумно избавляются от внимания их любопытных семей. Какой клиент захочет нанять сыщика, которому приходится предупреждать свою мать каждый раз, когда он рискует выходить на улицу?
— Нужно коекого найти. — Сила моего сознания была ослаблена обедом.
— Почему ты такой раздраженный? За что тебе нужен этот бедняга?
— За убийство.
— Ну ладно, — вздохнула мама. — Он мог наделать вещей и похуже!
Я пришел к выводу, что она имела в виду вещи, которые сделал я.
— Но подумываю, — пробормотал я, когда мыл ложку, которой ел, а потом вытирал ее тряпкой, как меня учила Елена, — вместо этого пойти в винный погребок!
* * *Я отказывался признаться в похмелье, но мысль о выпивке производила на мои внутренности неприятный эффект. С болезненной отрыжкой я отправился навестить Петрония.
Он хандрил дома, будучи все еще очень слабым, чтобы патрулировать улицы, и беспокоился, что в его отсутствие его заместитель приобретал слишком большую власть над людьми. Первое, что он сказал:
— Фалько, почему этот мошенник из дворца охотится за тобой?
Анакрит.
— Неправильно понял мои расходы…
— Лжец! Он сказал мне, что указано в ордере.
— О, правда?
— Он пытался дать мне взятку!
— Для чего, Петро?
— Чтобы я сдал тебя!
— Если мы говорим об аресте…
— Не будь дураком!
— Только из любопытства, сколько он тебе предложил?
Петроний улыбнулся мне.
— Недостаточно!
Не было никакого шанса, что Петроний когданибудь станет сотрудничать со шпионом из императорского дворца. Но Анакрит наверняка хорошо понимал, стоит ему только распустить слух, что с этим могут быть связаны деньги, и в следующий раз, когда мой домовладелец Смаракт пошлет за арендной платой, какомунибудь коротышке без гроша в кармане придет в голову обворовать меня на черной лестнице. Похоже, чтобы выбраться из этой ситуации, придется потерпеть некоторое личное неудобство.
— Не переживай, — запинаясь сказал я. — Я решу эту проблему.
Петроний резко засмеялся.
Пришла Аррия Сильвия, чтобы проверить нас: наказание за то, что Петро вынужден сидеть дома. Мы поговорили об их обратном пути домой, о моей поездке, моем нелепом скакуне и даже об охоте на Пертинакса, ни разу не упомянув о Елене. Только когда я собрался уходить, терпение Сильвии закончилось:
