Смерть в салоне восковых фигур - Лев Брусилов
– А как Головня перетащил на свою сторону Бобрикова? – спросил Кочкин.
– Да как – наверное, денег посулил. А Бобриков ещё одного агента привлёк – Демидова, да ещё Палашка, вот вчетвером и дурили они нам голову. Но Бобриков (я уж про Демидова и не говорю), скорее всего, был не в курсе замыслов. И если бы не жадность и желание быстро обогатиться… Ты ему сколько пообещал? – глянул на Головню полковник.
– Не понимаю, про что вы! – ответил тот.
– Не понимает! Ну да ладно. А Бобриков, конечно же, нарушил устав и будет наказан, но он ни при чём. А Головня – человек хитрый, когда припёрло, решил на него всё свалить.
– Как это Бобриков ни при чём? Это он Сиволапова убил, это не я! – выкрикнул Головня. И так громко и пронзительно, что Палашка от неожиданности втянула голову в плечи и глаза прикрыла.
– Ну, это следствие будет разбираться, кто кого убил. Анисим Фёдорович Сверчков, дай ему Бог здоровья, уже, наверное, устал версии строить. Оголодал, озлился, сейчас он вас, невинных, как мослы обгрызёт и обглодает, ничего не останется. Но я знаю, что Сиволапова убил ты; доказательств, правда, мало, но, думаю, следователь добудет, – чего-чего, а землю носом рыть он умеет. Да и Бобриков, если говорить правду, жидковат для убийства… И он, Бобриков, да и Демидов тоже, будут, вот увидишь, на суде свидетельствовать против тебя и подельницы твоей – Палашки…
– А я не виноватая! – перебивая фон Шпинне, заявила пришедшая в себя сенная девка и принялась тянуть одеяло на себя. – Я ничегошеньки не знаю, никакого места потайного не видала, на голову эту вообще в первый раз гляжу, я её и в руки бы не взяла, мерзость этакую, всё напраслина!
– Опять же, повторюсь специально для тебя, красна девица, во всём этом будет разбираться судебный следователь Сверчков. А наше дело закончилось. И ты нам вообще должна спасибо сказать да в пояс поклониться, что жива осталась, ведь Головня на самом деле хотел отравить тебя, чтобы все денежки и ценности присвоить. Делить всегда плохо, а складывать и умножать – хорошо! Вот он и решил сложить твою долю да свою… В школе учился, может быть, и не очень хорошо, однако эту премудрость понял и запомнил.
– Да что вы такое говорите? Как же он мог сложить, когда даже не знает, где я деньги прячу! – возмущённо выпалила Палашка и тем самым выдала себя с потрохами.
«Баба – дура!» – мелькнуло одновременно и в голове чиновника особых поручений, и уже бывшего агента Тимофея Головни.
– Какие деньги? – удивлённо уставился на неё фон Шпинне.
– Мои деньги, мои, и ничьи больше! Я за них столько претерпела, столько претерпела…
– Те, что ты украла у купца Пядникова? Никакие они не твои, их придётся вернуть наследнице – Людмиле Ивановне Пядниковой.
– Людка ничего не получит! Я их вам не отдам! А вы их не найдёте! Я так спрятала, что никто не найдёт! – жарко, с придыханием говорила Палашка, слюна мелкими брызгами летела из её рта.
– Дура ты! – устало сказал фон Шпинне. – Мы и искать ничего не будем, была охота, сама всё расскажешь, а если нужно будет, то и покажешь. Пугать нас решила! Мы, знаешь что, завязка ты хомутная – пуганые. Тебя сейчас в съезжую отправят, посидишь там под замком в халате каторжном, вонючем и липком, день да ночь, да ещё день и ещё ночь, сразу язык развяжется и станешь ты им без устали болтать, и всё ради того, чтобы не угодить на каторгу на долгие, долгие годы. Правда, от каторги тебя это не спасёт, но говорить будешь, для того чтобы время пребывания в месте страшном и жутком себе сократить.
* * *
Фома Фомич и чиновник особых поручений, как уже стало доброй традицией после успешно завершённого дела, обедали в трактире Дудина. Меркурий Фролыч ел вяло, без аппетита. Он был недоволен и обижен на Фому Фомича. Как оказалось, полковник не поставил его в известность относительно некоторых деталей расследования смерти Пядникова, и Кочкин всем своим видом показывал эту обиду.
Начальник сыскной, уплетая за обе щеки владимирскую поджарку, бросал весёлые взгляды на своего подчинённого. Когда закончил трапезу, сложил приборы на пустую тарелку и вытер салфеткой губы, сказал:
– Ну не дуйся, не дуйся! Согласен, поступил с тобой не очень честно, но ты же меня простишь?
Меркурий Фролыч, отложив вилку и нож, сдвинул полупустую тарелку в сторону. Откуда ни возьмись вынырнул юркий половой, взял пустую тарелку Фомы Фомича и вопросительно уставился на Меркурия – будет доедать, нет?
– Забирай! – махнул рукой Кочкин и, подождав, пока половой уйдёт, спросил у начальника сыскной: – И всё-таки я не могу понять, как вы узнали про эту вторую голову и как её нашли?
– Когда я в первый раз посетил салон восковых фигур, то обратил внимание на стоящую там в углу ширму с вышитыми на ней розами. – Фома Фомич важно, по-барски, откинулся на спинку стула, положил салфетку на стол.
– И что? – не понял Кочкин.
– Гюль – по-турецки «роза», и это мне показалось заслуживающим внимания. Я решил, что турчанка как-то связана с этой ширмой, но как – не понимал. Потом, когда я опрашивал Людмилу, домочадцев и прислугу, кто-то из дворовых как бы в шутку сказал мне, что ходили слухи, будто бы Пядников прячет деньги в салоне и потому ходит туда ночью и проверяет их сохранность. И сразу же сам усомнился в этих слухах, мол, не дурак же был хозяин, чтобы прятать деньги в салоне. Однако я за это зацепился, ещё раз обследовал салон и, ты не поверишь, нашёл там тайник. А в нём пусто. Сделан очень хорошо, никогда не догадаешься, однако если дверцу не прижать, остаётся щель, вот по этой щели кто-то и нашёл купеческую схоронку. Кто? Первое, что приходит в голову…
– Палашка! – не смог сдержаться от высказывания догадки Меркурий.
– Верно! А больше ведь и некому. Она там убирается, полы моет, на коленях лазает… Ей сама судьба велела этот тайник найти. Однако повторюсь, этот тайник мог показать ей и сам Пядников. Но деньги брать не стала, опасалась хозяина, он ведь на неё на
