Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
Вдруг пронзительная мысль промелькнула у поляка в мозгу – приставша налила ему водки, в которую наверняка что-нибудь подмешано! Потом его можно будет вывести как мертвецки пьяного, отвезти на Черную Речку и бросить где-нибудь там в прорубь. Хорошо бы его повезли туда на Артемии Ивановиче. Но она тоже пила эту водку. Может, ей просто решили пожертвовать, как ненужной разменной фигурой?
– Так как вы решите? – продолжала встревожено щебетать Сеньчукова так, словно на нее водка совершенно не подействовала. – Умоляю вас, одно слово: «Да». Моя судьба в ваших руках!
Фаберовский утвердительно промычал, с отчаянием прислушиваясь к собственному состоянию. Его явно начинало клонить в сон.
– Граф, вы мне покажете, где на глобусе находится Англия? – воскликнула приставша, открыла дверь в детскую и потянула своего гостя за собой. Не в силах сопротивляться, поляк потащился за ней, пытаясь взвести курок револьвера, не вынимая его из кармана сюртука. В детской также никого не было. Здесь стояла кроватка, комод и большой глобус на нем. Фаберовский левой рукой – правой он сжимал револьвер в кармане – ткнул в Англию и поспешил вернуться в гостиную. Здесь он взял из коробки блин шоколада и половину разом запихал в рот. Было противно, сладко, но ему полегчало.
– Ой, что это с вами, граф? – всплеснула руками приставша, выходя из детской. – У вас на губах коричневая пена! Опять Александр в водку какую-то гадость намешал.
– Это шоколад, – сказал Фаберовский, вытирая коричневые пузыри рукавом.
– Миленький мой граф, вы совсем как моя дочка. Та, правда, больше монпансье любит себе в рот набивать. Вот вам салфетка, плюньте. Кто ж после водки шоколад ест! Положите скорее льду в рот, должно помочь.
Поляк наклонился к ведру, взял рукой кусок льда, но выпрямится уже не смог. Он завалился набок, сделал отчаянную попытку встать и сознание его померкло.
* * *От недостатка воздуха медленно подступало удушье, да еще в горле нестерпимо першило от пыли и запаха скипидара. Фаберовский лежал на спине в кромешном мраке в каком-то узком и высоком ящике, более всего напоминавшем склеп. В ногах у себя он обнаружил сапоги, которые и издавали резкий скипидарный запах, а также саблю в стальных ножнах. Погребенный заживо – кошмар любого современника! Ему предстоит умереть в страшных мучениях, ведь в гроб ему не положили спасительного яда и даже не пробили голову в качестве более дешевой альтернативы! Да еще очки куда-то дели! А ведь были совсем новые!
Поляк подобрал под себя ноги и сел на корточки. Что-то мягко задело его голову. Должно быть летучая мышь. А раз она проникла в склеп, значит, и он может попытаться выбраться отсюда.
Сперва он ощупал стены. Они были деревянные, что несколько смутило его. Для гроба это было великовато, а деревянных склепов ему прежде встречать не приходилось. Но ему удалось найти стык между досок боковой стены, шедший вертикально. Очевидно, это были какие-то двери. Он достал саблю из ножен, поставил ее вертикально вдоль шва и упер ее рукоятью в пол. Потом он взял один из сапогов за носок и стал лупить каблуком по сабле, стараясь вогнать клинок в щель между дверями. Трудился он долго, ему показалось, что не меньше четверти часа, прежде чем что-то тяжелое и острое ударило его по голове, и он опять потерял сознание.
Следующий приход в сознание был еще страшнее. Воздуха почти не осталось, панический ужас сжимал горло. Он ощупал голову, она была вся крови. На коленях у себя он нашел странный металлический предмет в форме полумесяца на цепочке, полукруглое лезвие которого также было испачкано кровью. Он опять схватил сапог и в остервенении заколотил по сабле, все еще торчавшей в зазоре между дверями. Выпустив пар, он уже более хладнокровно ощупал образовавшуюся щель и приник к ней губами. Оттуда явственно потянуло свежим воздухом. Это придало Фаберовскому бодрости, он взял таинственное оружие на цепочке и загнал его каблуком найденного сапога в щель. Теперь и лезвие сабли ему удалось свободно пропихнуть между створками, так что ей стало возможно орудовать как рычагом. Двери видимо поддавались его напору, но как только поляк ослаблял его, возвращались в прежнее положение. Внезапно клинок с громким треском сломался у самой гарды и у него в руках остался только эфес. Тогда он сел лицом к дверям, уперся спиной в стену, а ногами в створки, и со всей силы надавил. Что-то хрустнуло, сворки распахнулись в темноту, и спасительный свежий воздух хлынул в склеп.
Теперь можно было перевести дух. Где-то вдали мерцала узкая полоска света – там, скорее всего, и был выход. Теперь следовало найти какое-нибудь оружие. Сабля была сломана. Лезвие загадочного стального полумесяца было страшно изуродовано, но на крайний случай могло сойти и оно. Однако хотелось найти что-нибудь более подходящее. Фаберовский ощупал место своего заточения руками и наткнулся на длинный предмет, завернутый в какую-то грубую материю. Поляк развернул сверток и обнаружил в нем что-то похожее на изогнутый остро отточенный янычарский ятаган в кожаных ножнах.
Он на цыпочках подкрался к двери, из-под которой снаружи во мрак темницы пробивался свет, и прислушался. Было слышно, как мужской голос на незнакомом языке что-то яростно выкрикивал.
«Ну что ж, или пан, или пропал!» – подумал Фаберовский и толкнул дверь. С издевательским скрипом дверь распахнулась, и он увидел знакомый стол и под ним ведро с тремя бутылками шипучего кларета. Животом на столе прямо лицом к нему лежала приставша Сеньчукова и глядела на него расширяющимися от ужаса глазами. Позади нее застыл соляным столпом с открытым ртом секретарь бразильской миссии д’Абреу.
Визг Сеньчуковой нарушил эту немую и полную драматизма сцену. Она скатилась со стола и опрометью кинулась в коридор. Бразилец тоже не помедлил пуститься наутек. От все еще бродившей в крови водки, усталости и пережитого ужаса Фаберовский стало на мгновение худо, а когда он оказался-таки на площадке черной лестницы, снизу оглушительно хлопнула уличная дверь. Подскочив к грязному окну, поляк увидел, как две бесформенные тени пронеслись по протоптанной в снегу дорожке между накрытых рогожей полевых кухонь и обозных повозок, и скрылись за углом. Фаберовский метнулся обратно в квартиру к окнам, выходившим на Миллионную. Бразилец с Сеньчуковой выбежали через калитку в ограде, плюхнулись на сидение в санках Артемия Ивановича и принялись лупить его кулаками в спину. Дремавший на козлах возница проснулся, поправил на спине жестянку и хлестнул рысака вожжами, но тот стал вдруг медленно заваливаться на бок и рухнул на снег. Фаберовский зажмурился, а когда открыл глаза, Сеньчуковой и д’Абреу уже не было видно, а Артемий Иванович хлестал кнутом околевшего жеребца.
Фаберовский вернулся в квартиру и пошел осматривать свою темницу. Каково было его бешенство, когда, войдя в спальню – поскольку именно из нее он только что так эффектно появился в гостиной – он увидел свой склеп: это был обычный двухстворчатый дубовый платяной шкаф. Он повернул электрический выключатель и зажег люстру. Турецкий ятаган со свистом рассек воздух и обрушился на полированные дверцы шкафа. Во все стороны полетели щепки. Затем наступила очередь мундиров, аккуратно висевших в белых полотняных мешках в шкафу. Следом в воздух взвились перья из вспоротых подушек и матрасов, лоскутьями повис на стене изрубленный турецкий ковер.
Из спальной Фаберовский перешел в гостиную. Одним махом уничтожив хрупкую этажерку и изрубив в капусту семеновцев, шведов и башни Нарвского замка на ширме, он перешел к елке, потом досталось буфету. Последним, что погибло под сталью ятагана, был горшок с геранью на окне. Обессилевший поляк присел на краешек деревянного дивана, воткнул ятаган в доски пола и устремил невидящий взгляд вдаль. Постепенно силы возвращались к нему, и он рассмотрел на спинке явно казенного дивана соскобленные надписи «Варш. Ж.-Д.» и «Оставил память Вронский». У него начался истерический смех, после приступа которого он смог уже действовать вполне осознанно.
Первым делом он проверил наличие открытого листа во внутреннем кармане сюртука. Затем нащупал револьвер, который, как оказалось, все это время находился у него под рукой. Деньги, полученные от кухмистера, тоже были на месте. Он встал и прошел в спальню. Все здесь было усыпано щепой и перьями. Фаберовский бросил в трюмо близорукий взгляд. Из зеркала на него глядела страшная окровавленная рожа с огромным темным пятном вместо рта. Рассеченная голова болела, и кровь все еще текла из раны. Поляк вынул из жестяного ведра с шампанским кусок льда и приложил к темечку. Когда боль немного утихла, он оторвал лоскут простыни и обвязал голову. Затем вымыл в ведре лицо и руки от крови и шоколада. Сдернув промокшую от крови манишку, он бросил ее на пол и, скинув сюртук, избавился от исподней рубахи, тоже пропитанной кровью. Вместо нее он вынужден был надеть женскую сорочку из уцелевшего шкафа с женскими вещами, и прикрыть ее сверху сюртуком, на котором кровяные пятна были не так заметны. Здесь же, в шкафу, он обнаружил свои очки.
