Энн Перри - Душитель из Пентекост-элли
Сестры сидели в малой гостиной. Эмили больше всего любила эту комнату с окнами, выходящими в сад, с темно-зеленым, как мох, ковром на полу и желтыми гардинами. В ней всегда было уютно и тепло независимо от того, был день солнечным или пасмурным. На низком столике из розового дерева стояла ваза с хризантемами.
– Далее, – продолжила за сестру миссис Рэдли, – нам предстоит найти убийцу этих двух женщин. Возможно, они жили недалеко друг от друга, и у них могли быть общие знакомые. – Она на мгновение подавила страх перед тем, что они задумали, и прикусила было губу, но вместе с тем была довольна, что теперь может разделить этот страх с Шарлоттой.
– Ты думаешь, это еще один маньяк, Эмили? – спросила та.
– Пока трудно сказать, но вполне возможно, – с нервной улыбкой ответила младшая из сестер. – Прежде всего необходимо снять подозрение с Финли. А для этого мы должны подкрепиться ланчем. За ним мы и обговорим свой план, а также решим, кому что говорить. Лучше набраться сил, голод – не лучший советчик!
Они прибыли на Девоншир-стрит в начале пятого. Таллула приняла их в своем будуаре, маленькой гостиной для приема дам. Она обрадовалась визиту Эмили, но, увидев с ней незнакомую женщину, тут же насторожилась.
– Это моя сестра Шарлотта, – познакомила их миссис Рэдли. – Надеюсь, ты не возражаешь, Таллула, что я привела ее с собой? Она очень умна и изобретательна, и я подумала, что она сможет помочь нам решить нашу дилемму. Сестра уже знакома со многими сторонами этого дела.
Мисс Фитцджеймс выглядела явно напуганной. Она никак не ожидала, что подруга посвятит в их тайну кого-нибудь еще.
Но Эмили, словно не замечая ее растерянности, продолжала с невинным видом:
– Настало время привести все доказательства и покончить с этим. – Она сочувственно покачала головой. – Тебе придется признаться, что ты была на той чертовой вечеринке и видела там Финли.
– Да никто мне не поверит! – в отчаянии воскликнула девушка, нервно бросив взгляд на Шарлотту, а затем снова перевела его на миссис Рэдли. Все трое уселись в небольшие с цветастой обивкой кресла, однако Таллула почему-то неудобно примостилась на краешке своего. – Ведь я уже давала показания, – протестовала она. – Если бы в этом был какой-то толк, я бы сказала все с самого начала. Ты думаешь, что я не помогла бы ему? Неужели ты такого плохого мнения обо мне? – Глаза ее блестели, словно от готовых брызнуть слез, руки были судорожно сжаты на коленях.
Шарлотте невольно показалось, что что-то сказанное ее сестрой обидело девушку или что с ней произошло что-то еще плохое до их прихода. По сути, они с Эмили очень мало знали о Таллуле, да и о Финли тоже, и еще меньше – о тех беспокойных эмоциях, которые скрывались под маской светской вежливости и привычки, когда обитатели этого дома общались между собой. Они привыкли делить повседневные заботы, помнили о традициях и своем положении в свете и как будто бы знали друг друга – и все же, видимо, плохо понимали, что же главное в их общении и что может причинить им боль.
Миссис Рэдли тщательно подбирала слова, чтобы ни в коем случае не усугубить и без того сложную ситуацию.
– Я думаю, ты просто боишься за брата, потому что любишь его, – наконец сказала она. – Я бы тоже боялась. Я люблю свою сестру и сделала бы все, чтобы спасти ее от несправедливого наказания. – Эмили виновато улыбнулась. – Я бы даже попыталась сделать все, чтобы ей смягчили обвинение, если уж на то пошло. Моя сестра тоже сделала бы это для меня… и она это уже доказала. – Миссис Рэдли ласково посмотрела на Таллулу. – Но поскольку я ее очень люблю, я не смогла бы быть объективной и рассуждать так же здраво, как если бы речь шла о ком-то другом, а не о столь близком мне человеке.
Высказавшись, она ждала ответа, глядя на мисс Фитцджеймс.
Та уже заметно успокоилась.
– Конечно. Я прекрасно все понимаю. Это как страшный кошмар. В последнее время я просто перестала быть сама собой. – Она посмотрела на Эмили так, словно хотела сказать ей, что ничуть не преувеличивает и что это сказано не для красного словца, а точно передает ее состояние.
И миссис Рэдли поняла ее.
– И кем же ты была? – спросила она вполне серьезно.
– Кем-то более праведным и добродетельным, – ответила Таллула, сама не уверенная в том, говорит она серьезно или шутит. – Кем-то, кто забыл о вечеринках и пустом времяпрепровождении, кого больше не интересуют дорогие наряды. – Она вздохнула. – Кем-то действительно очень скучным. Я пыталась стать хорошей, а получилось, что стала просто занудой. Почему для того, чтобы стать хорошей, нужно выучить целый список запретов? А ведь то, что запретно, – это все, что есть в жизни интересного! Быть добродетельной… это значит быть глупой… серой!
– Добрые дела бывают скучными, – ответила Шарлотта, вспомнив, как что-то подобное говаривала тетушка Веспасия. – А вот быть добрым не скучно, потому что здесь в жизнь вторгаются чувства, любовь к тому, что делаешь. И далеко не всегда это бывает бесцветным и скучным. А вот эгоизм, в конце концов, действительно сер… Сначала словно не замечаешь этого, но когда начинаешь понимать, что человек, в сущности, занят только самим собой, отдает предпочтение не тому, что необходимо вам, а тому, что удовлетворяет только его прихоти, вот тогда и видишь, какая это человеческая потеря. Это и есть встреча с серостью. Трусость тоже сера… Когда ты в опасности и видишь, как тебя вдруг покидают все… И лгуны серы, они пытаются внушить вам то, во что вам самой хочется верить, не раскрывая вам глаза на то, что правда, а что ложь. Щедрость души, отвага сердца, радостный смех, честность – вот по-настоящему яркие тона жизни!
Таллула улыбнулась:
– Вы говорите так, будто сами искренне верите в это. Моя мать теперь считает, что я пытаюсь таким образом восстановить пошатнувшуюся в свете репутацию. Отец решает, что я становлюсь послушной. А Фин просто ничего не замечает. Вот и всё.
– А это так важно? – спросила Эмили.
Мисс Фитцджеймс пожала плечами:
– Нет, не очень.
– А Яго? – продолжила допытываться миссис Рэдли.
Девушка попыталась рассмеяться, но это у нее не получилось.
– Яго считает, что это всего лишь моя новая поза, и к тому же глупая. Если на то пошло, он презирает меня еще больше за это притворство. – Лицо ее побледнело от страдания и смущения. – Я не знаю, как мне стать лучше, поэтому и притворяюсь, что уже стала. Чего он от меня хочет? – Она глубоко и прерывисто вздохнула. – Мне кажется, что бы я ни делала, я ему все равно не понравлюсь. – Ощутив себя отвергнутой, Таллула внезапно рассердилась. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня обязательно любили! Кому это нужно? Это глупое никчемное желание! Вот я, например, люблю рисовый пудинг. Ну и что из этого?
– Почему? – вдруг спросила ее Шарлотта.
Девушка с удивлением посмотрела на нее:
– Простите?
– Почему вы любите рисовый пудинг? – повторила миссис Питт.
Мисс Фитцджеймс не смогла скрыть своего раздражения:
– Потому что он вкусный! Какая разница почему? Это ровным счетом ничего не значит, разве не так?
– Я поняла, что ваша любовь к рисовому пудингу – это как бы сравнение чего-то легкого и несерьезного с глубокой страстью, – пояснила Шарлотта, стараясь на мгновение вытеснить из своих мыслей тревогу о Томасе и сосредоточиться на том, что мучило ее новую знакомую. – Я же пытаюсь доказать вам, что ваше пристрастие к пудингу – чисто субъективное чувство. Вам хотелось сказать, что вы любите не просто пудинг, а возможность им наслаждаться. Вам нравится то, какие чувства у вас вызывает его вкус.
Таллула смотрела на нее в полном недоумении. Только хорошее воспитание не позволило ей сорваться и сказать что-то недопустимое.
– Когда мы говорим о чувстве симпатии к человеку, – продолжала миссис Питт так, словно перед ней сидела ее малолетняя дочь Джемайма, – мы, возможно, говорим лишь о том, какие чувства он вызывает в нас, но если это любовь или сильное влечение, нас больше беспокоит, что чувствует другая сторона. Ведь любовь – это самоотверженность, не так ли? Порой счастье другого человека нам дороже своего собственного.
В комнате наступила полная тишина. Это был обычный будуар молодой богатой женщины, где она принимала своих гостей и могла рассчитывать на относительное уединение. Он был убран с известной роскошью в розовых, голубых и белых тонах. Судя по характеру и вкусам хозяйки, помещение казалось излишне традиционным. Возможно, ей не позволили обставить его самой по собственному вкусу и желанию. То, что Эмили рассказывала сестре о мисс Фитцджеймс, заставило Шарлотту ожидать от нее чего-то более оригинального – например, будуара в восточном стиле, турецком или даже древнеегипетском, – а не кресел, обитых штофом в цветочек.
– Я… я думаю, вы правы, – наконец нашлась Таллула. – Правда, я как-то не подумала об этом…
