Павел Сутин - Апостол, или Памяти Савла
И тут он вдруг подумал, что не отцу надо сейчас писать. Есть еще один адресат. Есть еще один человек, которому нельзя не написать сейчас…
Когда сгустились сумерки, Ида на цыпочках поднялась по лестнице и заглянула в кабинет. Малук сидел за столом и быстро писал. Он часто окунал стилос в плошку с краской и торопливо расчеркивал по листу. На краю стола лежали исписанные листы. Малук, пока она, затаясь, смотрела на него, добавил к ним еще пару. Ида оперлась о дверь, скрипнула петля. Малук обернулся. Он прежде смотрел на нее, чтобы сказать, что курятины с фасолью сегодня не хочет, а пусть-ка Ида приготовит свиное вымя с крутыми яйцами, а на закуску подаст латук и вареную спаржу. Или говорил, что лебяжий тюфяк из спальни пора просушить на солнце… Или – что он уезжает в Самарию на пять недель, и нужно собрать торбу. Он смотрел на нее, чтобы сказать: Ида, живо в постель, бесовка, я хочу, чтобы сегодня ты поработала ртом, а ну покажи, что ты умеешь, затейница из Пеллы… Он мог посмотреть и сказать: живо задери столу, я хочу тебя сзади… А иногда он смотрел, чтобы сказать: ублажи адона майора и иди ко мне…
А сейчас Малук посмотрел на нее, и ни голода Ида не заметила в его взгляде, ни похоти.
Он сказал: «Ида, мне нужно чтобы это письмо было отправлено завтра же утром. А вот этот пакет надо переслать моему отцу, в Эфраим. И вот еще что, девочка… Может так случиться, что я не вернусь из Тира. Вот клиентское обращение к адону Хизреви из Яффы. Поедешь туда, найдешь его контору. Жаль, грамоты не знаешь. Так запомни – квартал Шетер, что сразу за зданием магистрата, ссудная контора Аарона Хизреви. А ну повтори».
Она повторила. Она грамоту знала, только Малуку про то не говорила никогда. Двоюродный дядя для забавы обучал ее письму. Она с девяти лет жила у него, с того года, как отец помер на дорожных работах у романцев. Три года прожила у дяди, он вдов был, стар, ведал сбором храмовой десятины в Капернауме. Стар был дядя, но, как Иде двенадцать минуло, он начал к ней ходить по ночам. В первый раз ой как больно было, ой как мерзко… И упрашивала она его, и зажималась, но дядя свое получал. Однако письму и чтению выучил. Она знала грамоту, а Малуку про то не говорила. Да и для чего ему была ее грамота? «Ида, курятины нынче хочу», «А ну, бесовка, ртом потрудись», «Дорожную торбу! Живо, дура этакая из Пеллы!»…
Малук сказал: «Хизреви отдаст тебе по этому обращению две тысячи ауреусов. Тебе того хватит года на три. Мы хорошо с тобой жили, ты славная женщина… Найдешь себе другого хозяина, а посчастливится – так и мужа найдешь. Завтра пойди в почтовое присутствие и отошли письмо. Это письмо в Байю. Понятно тебе? Байя, романский город. И не таращи глаза, дура из Пеллы…
* * *Вечером он не утерпел и опять взялся править. Хотя понимал, что шлифовать и оттачивать можно до бесконечности, и это может превратиться в манию. Но он опять развязал тесемки, закурил и по десятому разу стал читать, и забеливать, и писать маркером поверху.
Звонил Сенька, спрашивал: как Дорохов поговорил с Кургановой? Замечательно поговорил, сказал Дорохов, два раза с ней встречался, спасибо тебе, Сеня, огромное. Она тебе помогла? Еще как помогла, натуральная литературная карьера намечается! Ну, дай-то бог, вздохнул Сенька, давай, золотоискатель, мости дорогу в бессмертие, удачи тебе, брат-храбрец.
Дорохов просидел над папкой допоздна, выкурил полпачки «Казбека». В половине первого достал из тумбы стола недопитую бутылку «Камю», налил в рюмку и откинулся на спинку стула.
Он прежде один не пил. Он вообще нечасто пил спиртное. Только если встречался с мужиками, или если Лобода заезжал. Ну, с Сеней они могли пропустить по рюмочке. А сейчас ему вдруг захотелось выпить коньяка. Он взял рюмку, отсалютовал папке, лежащей перед ним, и подумал: «За успех нашего безнадежного предприятия». Проглотил коньяк, в животе сразу стало тепло.
«Хорошо», – подумал он и налил еще раз. Выпил, встал, приоткрыл раму и закурил.
«И как же теперь все увязать? – думал он. – Металл мы с Димоном дали – это раз. Книжку того и гляди напечатают – это два. И еще Гольдфарб, и отдел по иностранным сношениям, и рейс „Москва – Нью-Йорк“ – это три. Как все это увязать воедино? Как дальше жить и на что поставить?»
Экселенц накануне сказал:
– Ты долго тут еще?
– Да нет, заканчиваю, – ответил он. – А что? Я вам нужен?
Он посмотрел на часы – четверть восьмого.
– Я сейчас домой, – сказал экселенц. – Подбросить тебя до метро?
– Спасибо, – сказал Дорохов. – Если вам не трудно.
Экселенц иногда подвозил его до Чертановской.
– Слушай, а у меня идея! – энергично сказал экселенц. – Поехали ко мне. Ты есть хочешь?
– Нет. Мы тут с ребятами чаевничали недавно.
У Новикова были бутерброды с «Любительской», а Дорохов с утра прихватил из дома три яйца вкрутую, и еще купил пирожки с повидлом возле «Варшавской». Вечером страшно захотелось есть, они организовали чай, зазвали Таньку Великодворскую. А у Таньки были блинчики с мясом. Получился нормальный ужин.
– Выпьем кофе, – сказал экселенц. – Катерина в командировке, в Каунасе. Я холостюю второй день. Поехали, собирайся. Есть о чем поговорить.
– Собирайся, жду тебя внизу, – сказал экселенц. – Сдай ключи, я пока погрею машину.
Надел светлую дубленку, коричневую кепку из Лондона и ушел.
Дорохов даже обрадовался. Он давно уже не бывал у экселенца дома. Прибрал на столе, взял из шкафа куртку, выключил свет и спустился по лестнице.
– Наверху никого? – строго спросил вахтер.
– Никого, – сказал Дорохов. – Ключ возьмите.
– Помещение обесточили?
– Йес, – сказал Дорохов. – Темнота и безлюдье. До свидания.
Он толкнул стеклянную дверь и вышел из фойе. Экселенц сметал снег с капота новеньких синих «Жигулей» седьмой модели. Экселенц на памяти Дорохова менял уже третью машину. Когда Дорохов пришел работать в двадцать восьмую лабораторию, экселенц водил старую «Волгу» с оленем на капоте. Потом он купил подержанный «Москвич 2140» в исполнении «люкс». В прошлом году в институт пришла разнарядка на пять «Жигулей», и экселенц продал «москвич» знакомому автомеханику Володе Лоффенфельду, а сам купил «семерку». Говорил, что это хоть и двадцатилетней давности модель, но все же «фиат». Еще угадывается в этой машине «фиат», несмотря на все деструктивные усилия Тольяттинского автозавода.
Дорохов посмотрел, как экселенц хлопочет возле машины, как снег летит с капота и попадает в белую полосу света фар, и неожиданно подумал, что через пару-тройку месяцев он и сам сможет купить себе «Жигули». И ни в какой очереди стоять не будет, а поедет на автомобильный рынок в Южном порту и купит подержанную машину.
– Садись, – сказал экселенц.
Дорохов сел, сумку положил на колени. Экселенц задвинул маленький поршень под рулем, двигатель зазвучал тише. Они выехали на Варшавку.
– Попьем кофию, – бодро сказал экселенц и бросил кепку на заднее сиденье. – Давно мы с тобой не пили кофию… Я смотрю, ты чем-то озабочен последнее время. Нет?
– Я вам потом расскажу, – сказал Дорохов. – Если все получится.
– Что получится? О чем ты?
– Вот когда получится, тогда и расскажу.
– Ты самый загадочный младший научный сотрудник из всех младших научных сотрудников, – сказал экселенц и обогнал такси. – Слушай, а ты в разведке не работаешь? Или в контрразведке? А может, ты масон?
Их высочество были в хорошем настроении. Экселенц помигал фарами «газику» и, не дожидаясь, пока тот уступит, обогнал справа. Давно уже Дорохов не видел, чтобы шеф выглядел так беззаботно. Всю последнюю неделю Риснер был хмур и рассеян. Он раздраженно говорил: «Ну что еще?», когда Дорохов заглядывал в его кабинет. Было известно, что он несколько раз встречался со Свердловым, директором Молгенетики. Великодворская нашептала уже, что экселенц будет переходить в Молгенетику и несколько человек, «команду», как это на Западе принято говорить, возьмет с собой. Но Великодворская могла что угодно нафантазировать. Зачем экселенцу Молгенетика, когда он на Варшавке царь и бог? Хотя, с другой стороны, ВНИИ генетики и селекции промышленных микроорганизмов – институт отраслевой, а Молгенетика – академический. Это уже иной уровень, иной решпект.
Они подъехали к пятнадцатиэтажному дому за «Чертановской», экселенц пристроил машину возле подъезда, снял дворники, надел на педали противоугонный замок. В просторном холле трехкомнатной квартиры с «экспериментальной» планировкой Дорохов снял куртку, ботинки, а сумку положил под вешалку. Риснер пошел на кухню, зажег свет, включил шикарный импортный чайник – белый, пластмассовый, закипал мгновенно. И кухня у экселенца была шикарная, метров пятнадцать, наверное. Диванчик уголком, люстра с матерчатым абажуром и маленький телевизор «Электроника» на холодильнике.
– Выпить хочешь? – спросил экселенц и достал из навесного шкафа пакет с зерновым кофе.
