Восьмой грех - Ванденберг Филипп
За кардиналом, подобно похоронной процессии, следовали люди в черном. Одни бормотали что-то невнятное, другие шли молча, полностью погрузившись в себя. Поднявшись наверх, кардинал увидел узкую кованую дверь, ведущую прямо в парадный зал. Над узкой комнатой вздымался громадный цилиндрический свод. В хорошо освещенном зале, кроме трапезного стола, не было никакой другой мебели.
Кардинал Гонзага осмотрелся в поисках своего секретаря. В зале находились около ста человек. Соффичи пробрался к Гонзаге и помог ему раздеться. Люди окружили кардинала, как гончие псы, настигшие зверя, когда увидели, что он достал из-под мантии. Будто по команде, они вытянули шеи.
Только Аницет мог противостоять той невидимой силе, которая исходила от кардинала Гонзаги. Он ждал. На лице отражались его чувства — смесь триумфа и любопытства. Он смотрел, как Соффичи разворачивает грубую ткань, которую кардинал намотал вокруг туловища в виде корсета.
Гонзага был обернут ею трижды, и Соффичи, смотав полотно, уложил его на середину стола. Люди, наблюдавшие за всей процедурой, не проронили ни слова.
— In nomine domini,[4] — самодовольно пробормотал Аницет и начал разворачивать полотно.
Сотни глаз внимательно следили за каждым движением магистра. Хотя все в зале знали, что им предстоит увидеть, атмосфера накалилась до предела.
Наконец Аницет развернул ткань, которая в длину достигала двух метров. Теперь кардинал подошел к другому концу, и вдвоем с магистром они развернули вдвое сложенную ткань.
— Это начало конца! — торжественно объявил Аницет. До этого момента магистр старался сдерживать эмоции. Но теперь, когда ткань была расправлена, он вздохнул и еще раз произнес: — Начало конца.
Люди за его спиной скептически переглядывались, некоторые казались обескураженными. Маленький лысый человек повернулся к соседу и уткнулся тому в грудь, будто не мог вынести этого зрелища. Другой качал головой, словно хотел сказать: «Нет, этого не может быть!» Третий, чья тонзура выдавала в нем монаха, хотя он не был одет в сутану, а всего лишь в темный костюм, бил себя в грудь, будто в экстазе.
Перед ними лежала ткань, в которую был завернут Иисус из Назарета после смерти на кресте. На негативном снимке ткани был виден туманный образ умершего человека. На фото отчетливо проступали очертания передней части тела и спины. И нужно было долго смотреть на то место, где находилось лицо, чтобы увидеть трехмерное изображение.
Государственный секретарь тяжело вздохнул. Он был так напряжен, что ненависть к Аницету смешалась с братским чувством.
Магистр подошел к Гонзаге. Не взглянув на драгоценную реликвию и словно прочитав мысли кардинала, он шепнул ему на ухо:
— Я могу вас понять, кардинал, если вы меня ненавидите. Но поверьте мне, другой возможности не было.
Глава 5
Спустя три дня Лукас Мальберг покинул клинику «Святая Сицилия». Это случилось против воли врачей, которые настоятельно рекомендовали Лукасу избегать перенапряжения и любых нервных потрясений и волнений.
Это было легче сказать, чем сделать. В своем душном номере, как раз на феррагосто,[5] Мальберг в очередной раз попытался проанализировать ситуацию. Невольная причастность к таинственной смерти Марлены пагубно сказалась на его рассудке и способности логически мыслить. И спустя некоторое время Мальберг всерьез начал сомневаться, действительно ли все это произошло с ним, не привиделось ли. Он задумчиво гладил обложку записной книжки Марлены и думал: «Нет, это был не сон. Я должен узнать, что произошло на самом деле».
Раздираемый сомнениями, Мальберг достал листок, на котором был записан телефон Марлены, и потянулся к телефону. Он набрал номер и, к своему удивлению, услышал длинный зуммер.
— Алло?
Мальберг до смерти испугался. Он не мог произнести ни слова.
Женский голос повторил вопрос, теперь уже более настойчиво:
— Алло? Кто это?
— Это Лукас Мальберг, — начал заикаться он. — Марлена, это ты?
— С вами говорит маркиза Лоренца Фальконьери. Так вы Мальберг? Антиквар из Мюнхена?
— Да, — тихо ответил Лукас и растерянно посмотрел на бумажку.
— Я должна вам сообщить трагическое известие, — нерешительно начала маркиза. — Марлена умерла.
— Умерла, — машинально повторил Мальберг.
— Да, полиция еще не знает, было ли это самоубийство или несчастный случай…
— Самоубийство? — возмущенно произнес Мальберг. — Никогда в жизни!
— Еще ничего не известно, — холодно сказала маркиза и продолжила: — Вы полагаете, что Марлена была из числа тех женщин, которые не могут совершить самоубийство? Может быть. Вероятно, я ее плохо знала. Впрочем, кто может сказать, что у другого человека на уме? Тогда, скорее всего, это был несчастный случай.
— Это не был несчастный случай! — выпалил Мальберг. И испугался собственных слов.
Маркиза на секунду замолчала.
— Откуда вы это знаете? — насторожившись, спросила она.
Мальберг потерянно молчал. У него появилось недоброе предчувствие, что он снова вляпался в историю, к которой не имел никакого отношения. В левой руке он держал бумажку с номером телефона Марлены. Внизу было написано слово «маркиза». От возбуждения он, очевидно, перепутал номера.
— Так вы интересуетесь моими книгами? — услышал он голос маркизы.
Ее вопрос был неожиданным и звучал по-деловому, как будто они и не говорили только что о смерти человека, которого знали лично.
— Я антиквар, — ответил Мальберг. — Я существую на то, что покупаю и перепродаю ценные книги.
— Я достаточно знаю о вашей профессии, синьор. Маркиз, упокой Господь его душу, покупал книги не только на аукционах, но и у антикваров в Германии. Он был одержим книгами.
Некоторые экземпляры стоят целое состояние. Дилетанты никогда не смогли бы оценить эти книги по достоинству. Поэтому я надеюсь на вашу порядочность, если мы будем иметь с нами дело. Когда вы сможете приехать?
— Когда вам будет удобно, маркиза?
— Если это будет около пяти?
— Мне удобно.
— Адрес у вас есть, синьор Мальберг.
— Я его записал.
— Ах, вот еще что: вы не пугайтесь, когда увидите мой дом. На первых четырех этажах никто не живет. Я живу на пятом. Виип giorno!
Дом стоял недалеко от Пьяцца Навона в маленькой боковой Виа деи Коронари, совсем рядом с гостиницей Мальберга. Он отправился пешком.
На улице стояла нестерпимая летняя жара. Большинство жителей Рима уехали из города. Несло пылью и выхлопными газами. Мальберг шел по затененной стороне улицы.
Хорошо, что маркиза предупредила его о состоянии дома, иначе он наверняка прошел бы мимо. Нет, здание не вызывало решительно никаких положительных эмоций и выглядело скорее убого для дома, в котором живет настоящая маркиза. Это строение видело времена и получше. Лепка в стиле барокко вокруг оконных рам кое-где отвалилась, с фасада осыпалась штукатурка, а входную дверь не красили уже лет сто.
Мальберг вошел внутрь. На темной лестнице ему в лицо ударил влажный прохладный воздух, и он невольно вспомнил дом Марлены.
Когда он поднялся на самую верхнюю площадку, в дверях его встретила изящная, одетая в черное женщина. Ее волосы были зачесаны назад, на лице — великолепный макияж. На ней были черные чулки и безупречные черные туфли-лодочки на высоком каблуке. Таким же строгим, как и одежда, было и выражение ее лица, когда она протянула Мальбергу руку и вежливо произнесла:
— Синьора!
Больше она ничего не сказала.
— Мальберг, Лукас Мальберг. Очень рад, что вы меня приняли, маркиза!
— О, какие манеры, — ответила маркиза и крепко пожала руку. У нее были темные заплаканные глаза.
Мальберг смутился. Ее тон вселил в него неуверенность. Может, она хочет над ним посмеяться?
— Следуйте за мной, синьор, — сказала хозяйка и прошла в квартиру.
