Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

Пассажирка безобразий не устроила. Что извозчика порадовало.

– Мадам, Обводный, как приказывали, куда дальше-то? – спросил он, оборотившись на козлах.

Женщина не ответила.

– Будьте любезны, приехали! – громко сказал Пяткин.

Пассажирка лежала, укрытая накидкой. Как уложили.

– Вот пропасть, – пробурчал он и стал слезать.

Пролетка качнулась на рессорах. С ней шевельнулась спящая.

Пяткин встал на подножку, легонько толкнул в плечо.

– Вставай, милая, хорош дрыхнуть, – без обхождения сказал он.

Дама осталась безразлична. Даже головы не подняла. Пяткин малость озлился: напьются до бесчувствия, а потом возись с ними. Дружок обещал, что проспится на морозе, и вот, пожалуйте, лежит поленом.

Скинув покрывало, он схватил женщину за локоть и хорошенько дернул. Голова ее мотнулась и повисла.

– Ох, ты ж!.. – и Пяткин добавил крепкое словцо.

Сильно не понравилось ему: сон больно глубокий, так не спят с тяжкого похмелья. Особенно на морозе. Он выпустил локоть. Женщина повалилась кулем, шея изогнулась.

– Ой, матушки…

Оглянувшись, Пяткин вскочил на верх пролетки и сдернул платок с лица пассажирки. В темноту смотрели холодные глаза, челюсть свисла, открывая рот, который не источал парок дыхания. Лоб и щеки покрыл иней, как на камне.

Пяткин коснулся ее щеки и отдернул руку.

Вот это подарочек. Что теперь, бежать за городовым? Ну, явится служивый, первым делом начнет допрос: кто такая, зачем посадил пьяную да как вез, что женщина умерла по дороге, почему не помог, не уследил. В общем, сделают Пяткина кругом виноватым. Обвинят и отправят кормить тюремную вошь года на два. Когда выйдет, считай, жизнь пропала, лошадь с пролеткой товарищи приберут к рукам. Ладно, лошадь, из столицы вышлют. И пойдет Пяткин, неприкаянный, нищенствовать по Руси великой…

Нет уж, не бывать такому. Бедняжке не помочь, свою шкуру спасть надо.

Стоя на возвышении, Пяткин осмотрел окрестности. На Обводном было пусто. Час поздний. Фабричные по трактирам сидят, прохожих не видать, лавки закрыты. Да и городовых не заметно, тут окраина, пристав службу не проверяет. Тоже, небось, в трактире греется за бесплатным угощением.

Спрыгнув, Пяткин взялся за ботиночки пассажирки и резко дернул. Съехав с диванчика, она приложилась затылком об пол, затем о подножку и свалилась к колесам. Полдела сделано. Присев, Пяткин наглухо замотал ей лицо платком, как саваном, откатил тело ближе к откосу канала, раскачал и сильно толкнул.

Покатившись по мягкому снегу, дама исчезла в сугробе. Как не бывало. Остался лишь примятый след. Внимания никто не обратит, никому дела нет. До весны не найдут. А когда из-под снега покажется, пусть полиция поищет, кто такая да как тут оказалась. Пяткин снял шапку и трижды перекрестился.

– Прости, Господи… Прости и ты, душа невинная, как там тебя величали…

Поминки были окончены. Он забрался на козлы, крикнул: «Пошла!» – и ожег кнутом. Лошаденка вздрогнула и побежала. Пяткин хлестал, чтобы убраться поскорее. Вскоре пролетка исчезла во мраке.

Фонарей на Обводном отродясь не бывало.

Александровская линия блистала витринами. Несмотря на поздний час, лучшие магазины Апраксина двора были открыты. В последние дни перед праздником торговали до последнего покупателя, хоть бы ему вздумалось заглянуть за полночь. Да еще товар подвозили поздно, чтобы не смущать важных господ тюками и свертками. Приказчики падали от усталости и ночевали за прилавком: утром открывались засветло.

Но если прохожего случайно занесло позади парадных витрин, туда, где начинался Апраксин рынок, ему открывался иной мир: тишь, темень и замки на дверях. Купцы, торговавшие на пространстве рынка до самой Фонтанки, давно заперли лавки, магазины да склады и гоняли чаи за домашним самоваром или угощались в ближайших трактирах и чайных. За покупателем гоняться они не привыкли, покупатель сам шел на поклон. Потому как занимались тут торговлей основательной, товаром нужным, а не баловством для развлечения души. Притом цены самые умеренные.

Каменные здания торговых корпусов, поставленные в беспорядке лабиринта, тонули в темноте. Газовые фонари не горели. Сторожа, обязанные обходить территорию рынка каждый час в течение ночи, грелись в сторожках с дворниками. В дальнем закутке городовой, промерзший на посту, угощался у хозяина хлебным винцом. В знак почтения к полицейской власти. Да и то сказать: кому на ум придет шалить в такой час и холод? Добрый человек из дома носа не высунет. А недоброму – лень.

Витрина лавки, что занимала помещение в корпусе Козлова, была закрыта ставнями с навесным замком. Однако в щели мерцал еле заметный свет. Отблески падали от подсвечника, поставленного на прилавок. Мимо него прохаживался хозяин, сверкая голыми икрами. Купец был облачен в шелковый халат на голое тело, на ногах – турецкие тапки с загнутыми носами. Подобный вид годится для романтического свидания. Но если посторонний пронюхает, какие шалости позволяет себе уважаемый купец Морозов, его репутации придет конец.

В помещении было так холодно, что при вздохе изо рта вылетало облачко. Морозов не замечал холода. Шагая из угла в угол, он поглядывал на часы, попадавшиеся куда ни глянь, и выражал недовольство кряхтением. Циферблаты показывали разное время, но было ясно: гость бессовестно опаздывает. А ведь сговорились наверняка. Такое неуважение. Сколько прикажете ждать? Может вовсе не явиться.

Раздумья прервал резкий стук. Морозов ругнулся и прошлепал к двери. Повернул ключ, ждавший в замочной скважине, и распахнул дверь. Ворвался ледяной ветер. На пороге стоял незнакомец.

– Чего надо? – буркнул Морозов, определив по тертой шинели нищего или попрошайку. – Работники не требуются…

Он взялся захлопнуть створку, но в нее уперся носок драного сапога.

– А ну не балуй! Сейчас городового кликну… Проваливай…

– Не гони, от него я… Посланец…

– От кого это еще?

Было произнесено имя.

Голос скрипящий, как ломаная ветка. Морозов почему-то поверил. Вгляделся в незваного гостя: шинель старого покроя до пят, воротник поднят, лицо замотано вязаным шарфом, на голове черная фуражка. Глаза за зелеными очками в стальной оправе.

– Кто такой?

Гость назвался. Морозов никогда не слышал этого имени.

– Зачем пришел? – спросил он, желая закрыть дверь. Холод лютовал не на шутку.

Ему ответили, как должно. Знать об этом мог только тот, кого ждал Морозов. Значит, в самом деле посланец. Он отступил, пропуская гостя. Человек прошел, тяжело ковыляя и припадая на левую ногу. Шинель волочилась по полу.

Хлопнув дверью, Морозов повернул ключ. Здоровье у него крепкое, но тело показалось куском льда.

– Почему сам не пришел?

– Не мог. Меня прислал, – ответил он, не обернувшись.

– Ну, раз так… – Морозов чихнул и вытер нос рукавом халата, – что прикажешь?

Последовали указания точные и простые, каких купец ожидал. Он выполнил все, что от него потребовали, послушно и не переча. Ради такого дела не жалко. Лишь бы толк вышел. А тогда… Морозов загадывать боялся, что сможет получить. Если удачно сложится.

– Изволь, готово, – сказал он, садясь на старинный резной стул с подлокотниками.

Посланник протянул длинный шелковый шнур под днищем стула. На конце шнура имелась петля со скользящим узлом.

– Надень.

Морозов поежился.

– Это зачем?

– Он велел.

– Смотри не ошибись, друг милый, – Морозов накинул на шею петлю.

Огоньки свечей дрогнули.

23 декабря 1898 года, среда

Совершенно новое применение фонографа.

Во избежание необходимости просить кого-то из гостей принять на себя труд дирижировать танцами, хозяева просят одного из опытных дирижеров проговорить всю команду кадрили, мазурки и других танцев в фонограф. При начале танцев фонограф ставится на возвышенное место, откуда его было бы всем слышно, заводится механическое пианино, и танцы начинаются.