Катерина Врублевская - Дело о старинном портрете
Бурчина ничего не ответила и скрылась в толпе гостей.
— Ну что, Аполлинария, я был прав? Хандра исчезла? — улыбнулся Лазарь Петрович. — Прекрасная гостиная получилась! Именно так я себе представляю интерьер будущего века. Не зря ты взялась за дело — вся в меня! Молодец, дочка!
— Спасибо тебе! Ты всегда меня понимал. Что бы я без тебя делала? Это ведь ты все придумал. — Я приобняла отца.
— Будет, будет. — Он похлопал меня по плечу. — Я отойду ненадолго, пообщаюсь с полковником Лукиным. Вон он мне там машет.
Отец отошел, а я направилась к Протасову.
— Андрей, сегодня тебе улыбнется удача! — обратилась я к нему. — Посмотри, сколько комплиментов! Заказы посыплются, я уверена. Ты станешь известным художником по мебели в нашей губернии, а может, даже и в соседних. Будешь богатым и знаменитым, на крыльце твоего дома выстроится очередь из желающих заказать гарнитуры, и я буду гордиться, что была у тебя первой заказчицей.
Андрей помолчал немного и грустно ответил:
— Я не хочу быть художником по мебели. Ни в нашей губернии, ни в какой другой… Я хочу писать картины. Портреты, пейзажи. Так, как пишут импрессионисты. И никаких гарнитуров.
— Импрессионисты? Это те самые Моне и Сезанн, о которых ты мне рассказывал?
— Да. Их живопись завораживает! Я чувствую, что могу так же. Мне только нужно увидеть, как они пишут, научиться у них.
— Но ты же учишься в Москве. И говорил, что у тебя прекрасные педагоги. Почему бы не учиться у них?
— Ты не понимаешь! Импрессионисты — это новая школа. Я хочу учиться у них, писать, как они!
Мой портрет Андрей так и не написал. Набросков было много, но все они так и остались набросками. Позировать мне не хотелось, и я делала все, чтобы увильнуть от этого скучного занятия. Какие бы позы я ни принимала, после двух минут неподвижного сидения или лежания они казались мне нежизненными и фальшивыми.
— Хорошо, Андрей Серапионович, поговорим об этом после, а сейчас я должна идти к гостям. Простите. — И я отвернулась, чтобы не видеть его грустного взгляда.
Мне не хотелось продолжать этот разговор. И вот почему. Я, конечно, признавала талант Протасова в столярном деле, но считала, что художник из него неважный, хотя мне было неприятно это сознавать. Он мог четко выписать детали, придумать новые стулья и другую мебель, нарисовать дом и интерьер каждой комнаты в нем. Эскизы углем и карандашом у него получались неплохие. Во всяком случае, по ним можно было определить, что нарисован щенок, валяющийся в пыли, ваза с яблоками или соседская девочка, играющая с котенком. Но вот портреты маслом… Лица у Андрея еще выходили похожими на оригинал, однако передавать движения у него не ладилось, а позы получались скованными. Вроде все правильно, но души в картине нет, и долго смотреть на нее не хочется. Можно было бы отнести эти неудачи в счет того, что молодой человек еще не закончил учебу в училище, но ведь талант виден всегда, просто он бывает неотшлифованным. Я сильно сомневалась в таланте Андрея как портретного живописца. Хотя этюды с классических греческих статуй у Протасова получались недурно — руку он имел точную, а глаз зоркий.
В чем Андрею не было равных, так это в «науке страсти нежной». Здесь не нужны никакие училища. С ним я ожила, почувствовала себя любимой женщиной. Его страсть ко мне была ненасытной, чувства — крепкими, он мог изумлять меня без устали ночи напролет. Уходя поутру из моего дома, он к вечеру возвращался вновь, полный надежд и желаний. И я каждодневно ждала его прихода с нетерпением. Никогда у меня не было подобного чувства к мужчине. Своего мужа я любила, и эта любовь была благоговением перед его умом и опытом. Он относился ко мне как к драгоценному кристаллу, отшлифованному собственноручно.
Андрей же обожествлял во мне женщину. Красивую, страстную, полную желания и откликающуюся на его взгляды и прикосновения. Каждый раз он с волнением ждал моего согласия и не верил, что я желаю его так же страстно, как и он меня.
— Полина, любимая моя! Несравненная женщина! — шептал Андрей, обнимая и лаская меня. — Господи, за что мне такое счастье?! Я недостоин тебя! Я никто, мещанин, недоучившийся студент! Никогда в жизни я не видел женщину, подобную тебе! Аристократка телом и душой, а я всего лишь ничтожный раб, упавший к ногам патрицианки. Но я буду художником и однажды приду к тебе богатый и знаменитый, для того чтобы никогда более с тобой не расставаться. Ты больше не будешь стыдиться ни меня, ни связи со мной. Ты будешь мной гордиться. Твои портреты украсят залы лучших музеев!
Про себя я улыбалась его словам. Андрей всего на три года моложе меня, а рассуждает словно шестнадцатилетний подросток. Он считал, что живет со мной в грехе, и страдал от этого необычайно. Он жаждал славы и богатства, но не для себя, а для того, чтобы жениться на мне, став равным. Это мне импонировало. Но Андрей не понимал, что после Владимира Гавриловича, с которым я вольно или невольно сравнивала всех соискателей руки и сердца, мне будет трудно найти человека на место супруга, настолько мой покойный муж был для меня идеалом мужчины и рыцаря. И как бы великолепно ни вел себя Протасов в постели, все же ему не хватало того внутреннего такта, который отличает истинно благородных людей. Как бы хорошо мне ни было с ним, я постоянно себя одергивала: «Полина, не забывайся! Мезальянс тебе ни к чему. Протасов замечателен как средство против хандры, но не более. Помни, кто ты и кто он. Всегда помни!» А сердце рвалось навстречу милому художнику с печальными серыми глазами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В серьезных делах следует заботиться
не столько о том, чтобы создавать
благоприятные возможности,
сколько о том, чтобы их не упускать.
Я очнулась от воспоминаний. Лебеди плыли, низко наклоняя шеи к воде, а я сидела, подставив лицо жарким лучам, — мне хотелось избавиться от надоевшей природной бледности. И тут Протасов неслышно появился за моей спиной.
— Андрей, как ты меня напугал! — воскликнула я и протянула ему руки.
Он обошел скамью, поцеловал меня в губы и, опустившись на траву, уткнулся носом мне в колени. Я принялась гладить его пшеничные волосы. От них доносился знакомый запах масляных красок и свежих стружек.
— Что с тобой, милый? У тебя неприятности? Ты что-то не в себе.
Андрей молчал, только плечи подрагивали.
— Полина, я не могу так больше жить! Отпусти меня! — застонал он.
Это было для меня чем-то новым.
— Разве я тебя держу? — удивилась я. — Ты волен в своих поступках. Как я могу ограничить твою свободу? Ступай.
— Я люблю тебя, Полина! Не мыслю жизни без тебя и за счастье почитаю повести тебя к алтарю.
Но я не могу предложить тебе стать моей женой, ведь я никто.
— Перестань, Андрей! Почему ты говоришь глупости? Ты прекрасный художник по мебели и внутреннему убранству, декоратор, отличный столяр. После изготовления гарнитура на тебя посыпались заказы — зачем же ты Бога гневишь?
Он закрыл лицо ладонями и с болью произнес:
— Если бы ты знала, как это тяжело — видеть, чувствовать и не иметь возможности донести до холста! Если бы я рисовал сразу глазами, если бы картины не проделывали такой длинный путь через руку, краски и кисти… Образы, роящиеся у меня в голове, настолько прекрасны! Если я смогу воплотить хоть малую толику того, что вижу…
— Ты научишься, ты обязательно научишься! Ты же можешь рисовать мебель и эскизы.
— Полина, далась тебе эта мебель! Как же ты не понимаешь?! Это все поделки, ремесло для обойщика, а я хочу писать! Заниматься настоящим искусством!
Его слова рассердили меня:
— Нет, это ты не понимаешь! Ты возомнил о себе невесть что. Твои «поделки», как ты выражаешься, приносят людям пользу. Да-да, пользу, ничего плохого в этом слове нет, и не смотри на меня укоризненно. Я духом воспрянула, когда гарнитуром занялась, у меня всяческая хандра пропала. Дочь Тишениновой спит и видит заполучить себе такую же мебель, как у меня, хотя я надеюсь, что такой же точно у нее не будет. А ты о каком-то «настоящем искусстве» рассуждаешь, словно оно может накормить и обогреть людей. Нужно делать то, что у тебя лучше всего получается, и то, что приносит людям удовлетворение. Потому что настоящее искусство — это такое, которое в радость не только тебе. Ты не на необитаемом острове живешь, а среди людей.
После этих моих слов Андрей долго молчал, а потом вымолвил через силу глухим голосом:
— Виноват, мне пора. Не думал, Полина, что ты меня настолько не понимаешь…
Он поднялся с колен, повернулся и ушел, ничего не сказав на прощание.
***Этот вечер, впервые за множество дней, я провела одна. До полуночи не тушила свет, не раздевалась и ждала. Недоумевая, я отправилась спать, надеясь, что наутро недоразумение рассеется. Но и утром Андрей не пришел. Меня охватило волнение. Я быстрыми шагами мерила гостиную вдоль и поперек, и мне уже не были милы ни стулья, любовно собранные его руками, ни резьба на столешнице. Все вокруг напоминало о нем. Нет, не напоминало — кричало: «Мы частицы его, где же он, что с ним?» Но ответа не было.
