Евгений Сухов - Аферист Его Высочества
Ощущения, надо полагать, были непередаваемы настолько, что после сорокаминутного сеанса на Коксовых качелях Шах не мог соображать, не мог двигаться, у него отваливался язык. В течение всего последующего часа он беспрестанно блевал и мычал нечто нечленораздельное.
Результаты сеанса на коловращающей машине не замедлили сказаться. Больной Султан Эрганьянц неожиданно перестал называть себя «царем всех армян» и прекратил требовать вернуть себе царскую корону.
Сеансы с Коксовой качелью повторились еще три раза. После чего лечащий врач нахичеванского купца Семен Васильевич Кончаловский констатировал в «Книге больного С. Эрганьянца» «несомненное улучшение касательно общей нервности и мании величия, ибо последняя никак не проявляется в течение уже нескольких дней».
Для закрепления столь положительного результата было решено провести несколько «специальных успокоительных» сеансов на приспособлении, именуемом в обиходе «напольные часы».
– Ну, прэдставьте сэбе… – рассказывал любопытствующим сам Султан Эрганьянц. – Вас сажают в дэревянный футляр, сдэланный в человеческий рост и падобный футляру балших наполных часов. Только вместа часавого механизма в футляр памещают вас, а отвэрстие, где должен находиться цифэрблат, занимаэтся вашей галавой. Патом футляр закрываэтся на замок, и ви ас-стаетесь стаять вот так стоймя нэсколько часов. Стыдоба и конфуз, которыэ ви испытываете, в счет нэ идут. Да-а… – вздыхал он; очевидно, подобные воспоминания не доставляли Шаху особой радости. – Вас кормят стоя, ви, прашу прастить меня за стол нэлицеприятные вещи, писаэте, а бывает, и какаэте стоя, патаму как сэсть в таком футляре нэ палучаэтся. А патом ви виходите из этава футляра, вес унижэнный и аскарбленый, и эдинственной мэчтой становится жэлание никагда болше нэ пападат в этат футляр. Но вас сажают в нэго эще раз, и эще… Нэпередаваэмые ащущения…
После проведения сеансов с «напольными часами» положительные результаты в деле излечения Султана Эрганьянца не замедлили сказаться и стали столь явными, что Кончаловский вскоре перевел его в палату для выздоравливающих.
Помимо того, что Шах давно уже перестал требовать вернуть себе корону и считать себя «царем всех армян», Эрганьянц наотрез отказался составлять петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи, проявив в сем вопросе настоящее и полноценное здравомыслие. Перестал он требовать у служителя-санитара и зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку. И вообще стал вести себя вполне рассудительно и разумно.
Еще через три месяца его выписали. Врачи жали друг другу руки и поздравляли сами себя с замечательной и несомненной победой. Так скоро поставить на ноги прогрессирующего душевнобольного и вернуть его обществу – это была бесспорная удача. Доктор Кончаловский даже написал в еженедельный столичный журнал «Врач» большую статью «К вопросу о полном излечении прогрессивного паралича в стадии общей нервности с бредом величия», где на примере истории душевной болезни нахичеванского купца Султана Эрганьянца высказывал мнение о полезности более широкого применения так называемой Коксовой качели и «напольных часов». А Шах, несказанно счастливый тем, что вырвался наконец из «желтого дома», без всякого сожаления покинул Москву и обосновался в Санкт-Петербурге, где его никто не знал и о его прошлом не ведал. За восемь же лет проживания в столице Шах весьма преуспел в коммерческих делах, выцарапал себе раньше положенного срока почетный титул советника коммерции (что приравнивалось к чину коллежского асессора статской службы) и теперь писал прошения, в которых ходатайствовал о причислении его, а равно и его будущих детей к потомственному почетному гражданству.
А что? Быть почетным гражданином Санкт-Петербурга, равно как и любого другого города, означало свободу от рекрутской повинности, подушного оклада и телесного наказания. Еще это давало право именоваться во всех актах с почетным гражданством, а также участвовать в выборах по недвижимой собственности и быть избираемыми в городские общественные должности вплоть до мирового судьи или городского головы. Помимо прочего, Шах не совсем чисто поигрывал на бирже, однако ловим за руку не был, да, собственно, никто и не собирался этого делать. Ну, а кто из биржевых игроков чист, как младенец? Таковых нет. Кроме того, Шах был в Санкт-Петербурге личностью известной и весьма уважаемой, и в его знакомцах имелись с пяток гласных городской думы, парочка действительных тайных советников, с десяток статских и военных генералов и сам столичный градоначальник генерал-лейтенант Петр Аполлонович Грессер.
Ну, и чего ему было бояться?
* * *Итак, пожав руку Давыдовскому и выслушав его вопрос, каким это образом он, Шах, пребывает в Санкт-Петербурге и, похоже, весьма неплохо пребывает, Султан Эрганьянц улыбнулся еще шире и произнес:
– А я здэс живу.
– Давно? – спросил Павел Иванович.
– Восем лэт, – гордо ответил Шах. – С тэх самых пор, как вышел из Преабраженского дома.
– Ну, значит, ты здесь многих знаешь? – решил сразу брать быка за рога Давыдовский.
– Знаю коэ-каво, – согласился Шах.
– И из царствующего дома кое-кого знаешь? – продолжал допытываться Давыдовский.
– Нэт, из царствующего дома нэ знаю, – задержав на лице старого товарища долгий любопытный взгляд, ответил Шах. – Но знаком с тэми, кто знаэт коэ-каво иэ этаво дома. А кто тэбя интересуэт?
– Его Высочество великий князь Михаил Николаевич, – просто ответил Павел Иванович.
Бывший «царь всех армян» снова долго и пристально смотрел на Давыдовского. А потом сказал:
– Слющай, может, зайдем-ка мне, э? Пасидим, випьем. Атметим нашу встрэчу… Там и пагаварим…
Как выяснилось в процессе разговора, у Шаха на Гостином дворе имелось несколько лавок. Он торговал заморским англицким сукном, мехами, фруктами и восточными сладостями. А поскольку входил в Комитет по управлению Гостиным двором, то в доме Комитета имел собственный кабинет с комнатой отдыха, – дверь которой была закамуфлирована под шкаф с книгами. В этой комнате и обосновались старые приятели. На столе появились коньяк, икорка, фрукты и все остальное, что положено иметь на столе солидным мужчинам, давно не видевшим друг друга и расположенным к приятным воспоминаниям и последующему за ними деловому разговору.
– А ты помнишь, как Шпейер загнал губернаторский дворец английскому лорду? – спросил после первой рюмки Давыдовский. – Его сиятельство князь Долгоруков возвращается с семьей с дачи, а у него в кабинете хозяйничает этот лорд… И повсюду чужие вещи. Представляешь выражение лица генерал-губернатора?
– Нэт, нэ прэдставляю, – захохотал Шах. – Я бы, навэрнаэ, умер ат вазмущения. А где сэйчас Паша Шпейер?
– Сказывают, в Париже, – раздумчиво ответил Давыдовский.
– А ты помниш, как Валдемар вместе с Африканычем надули этава, как ево, барона Гур… Гур…
– Гурфинкеля? – подсказал старому товарищу Павел Иванович.
– Ага, ево, – снова захохотал Шах. – Всучить прайдохе-барону в фалшивой натариалной канторе купчую на адин из Маркизавых астравов с нэсуществующими плантациями этава чудадэйственнава фрукта нони, где нэт ничево, кроме скал, – эта был висший класс!
– Это точно, – соглашаясь, кивнул Давыдовский. – Я тогда еще за пару недель до этой аферы подготовил статью о тропических плодах нони. Ну, будто бы сок их очень полезен в медицинском плане: снимает боль и чувство тревоги, придает бодрость и силу и вообще оказывает весьма благотворное воздействие на весь организм человека. А потом опубликовал этот материал во всех московских газетах, чтобы барон Гурфинкель мог это самостоятельно прочесть.
– Помню, помню, сам читал эти газэты, – ухмыльнулся Шах. – Патом за эту тваю идэю пра сок нони ухватилис ученые и будта бы и впрям нашли в них чудадействэнную силу. Вах! Ты был самым лучшим мистификатаром срэди нас, граф.
– Ты мне льстишь, Шах.
– Нэт, дарагой, нэ лщу. Все имэнна так и было… – Шах немного помолчал. А потом спросил: – Ты давно видел Валдемара?
– Третьего дня, – ответил Павел Иванович. – Равно как и Африканыча, и «старика».
– Агонь-Дагановский тоже с вами? – удивленно поднял брови Шах.
– С нами, – подтвердил Давыдовский.
– Значит, у вас опят каманда?
– Да, – просто ответил Павел Иванович.
– Ну, что ж… – только и промолвил догадливый Шах.
Он налил еще по рюмке. Выпили. Закусили. И с удовольствием посмотрели друг другу в глаза.
– А помниш… – снова начал Шах.
Они предавались воспоминаниям еще не менее получаса, после чего Шах спросил:
– Что тэбе нужна знат пра великава князя Михаила Никалаевича, дарагой?
– А все, – ответил Давыдовский. – Склонности, привычки, слабости, отношения в семье… – начал перечислять он. – Чего он любит, чего ненавидит… Словом, все.
