Элизабет Редферн - Золото Ариеля

— Я думаю, что нам с тобой повезет, если мы проживем еще какое-то время. Пошли.

— Куда мы идем?

— На Бригитта-филдз. Там у меня могут еще найтись друзья. Бежим, бога ради.

34

Все те, кому бывал я рад служить

Своим искусством ради вящей славы…

Всех, всех изъела ржа времен.

Френсис Пелхэм провел день накануне Рождества в состоянии все нарастающего возбуждения. В это утро он сидел за своим письменным столом в конторе в дептфордских доках перед стопкой документов, а клерки и торговые чиновники каждую четверть часа приносили ему новые бумаги. Им не терпелось уйти домой к своим очагам, так как в его комнате был жестокий холод, несмотря на кафельную печь, которая топилась в углу. Но даже торопясь поскорее покончить с делами на этот день, они с удивлением замечали, что сегодня, вместо того чтобы откладывать бумаги для дальнейшего дотошного изучения, Пелхэм бегло просматривал их, а потом подписывал и передавал дальше.

«Перестаньте искать неприятностей…»

В это утро он не задавал никаких вопросов. Как можно? Его жена в тюрьме, под подозрением в сотрудничестве с изменником Рейли. Кредиторы грозят лишить его права выкупить заложенное имущество. Он погибнет, если лишится этой службы.

Пелхэм подписывал все без возражений; он больше не задавал вопросов о документах, которые аккуратно отложил в сторону вчера, потому что в них обнаружилось множество неувязок. Он ничего не сказал, но презирал себя за молчание.

Когда вошел Манселл, казначей военно-морского флота, клерки вытянулись по стойке смирно. Пелхэм тоже встал. И Манселл приблизился к его столу.

— Пелхэм, — сказал казначей, — я слышал, что вы искали меня вчера. Мне сказали, что вы хотели зачем-то видеть меня.

Пелхэм заставил себя посмотреть ему в глаза. Интересно, знает ли Манселл о Кейт.

— Это было обычное дело, сэр. Теперь оно улажено.

Его протестантская совесть невыносимо страдала.

— Прекрасно.

Манселл обошел вокруг стола Пелхэма, указал на стопку, лежащую на нем, на гроссбух. Он был богато одет и ухожен; руки у него были мягкие и пухлые.

— Значит, вы освоились с новой должностью?

— Надеюсь, что так, сэр.

— Я в этом уверен.

Манселл поднес к свету гусиное перо и прищурился, глядя на него. Потом повертел его и положил на место, улыбаясь Пелхэму.

— Скоро у нас появится особая работа. Мне кажется, что вы как раз тот человек, который с ней справится.

Пелхэм промолчал.

— Она касается спуска на воду двух судов Ост-Индской компании, — продолжал Манселл, — который состоится послезавтра. Король и вся королевская семья прибудут посмотреть на него. Поэтому нас попросили обеспечить особую безопасность — организовать сооружение платформы, выходящей на ту сторону, где будет стоять король, чтобы стража его величества могла постоянно видеть его.

Он нервно откашлялся.

— Вам придется набрать плотников из доков и проследить, чтобы у них было все, что понадобится. Вы не возражаете против того, чтобы заняться этим, Пелхэм?

— Отнюдь нет, — с некоторым облегчением ответил Пелхэм, — отнюдь нет. Я приложу все свои способности, сэр.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Манселл. — Здесь требуется всего лишь руководство, но тем не менее это важное дело. Я прослежу, чтобы главный плотник доложил вам о своих планах.

Остаток дня Пелхэм усердно работал. Позже он встретился с главным плотником и обсудил с ним сооружение платформы для солдат короля, плотник также пояснил, что платформа должна быть достаточно крепкой, чтобы выдержать семь церемониальных пушек, из которых выстрелят в момент спуска кораблей на воду. Пелхэм дал ему необходимые полномочия для получения нужных материалов и дополнительного набора рабочих, и плотник сказал, что он и его люди начнут работу прямо сейчас, что световой день короткий, но конструкцию можно будет легко завершить утром в день спуска на воду.

Пелхэм еще некоторое время поработал за своим столом. Пробило пять, давно уже стемнело, и служащие начали уходить. Вскоре и он закончил дела и пошел по городу своим обычным путем.

Он отправился на Ломбард-стрит, где жил ростовщик Дюпре, чтобы добиться отсрочки выплаты. Дюпре подошел к двери и протянул ему руку.

— Мастер Пелхэм. Ну, ну, очень рад вас видеть. Я так доволен, знаете ли, так доволен, что вам удалось столь удачно уладить все ваши, скажем, маленькие неприятности.

— Неприятности?

— Ваши долги, сэр, ваши долги. Все выплачены. Как приятно.

— Да, — изумленно сказал Пелхэм. — Конечно. Я только решил, что нужно зайти к вам проверить, не нужно ли уладить что-нибудь еще — какие-либо документы, подписать какие-то счета…

— О нет, нет. Ваш коллега проделал все необходимое как раз сегодня.

— Мой коллега?!

— Да. Такой любезный. Все было выплачено. Все.

— А мой коллега сказал вам свое имя?

— Ага, — Дюпре приставил палец к носу. — Теперь вы меня испытываете, мастер Пелхэм? Он не проронил ни слова, кроме самых необходимых. Он сказал, что, по вашим словам, в этом деле крайне важна осторожность. Разве это не так?

После этого Пелхэм медленно побрел домой. В доме было тихо. Он решил, что няня унесла Себастьяна в комнату, чтобы уложить спать.

Себастьяну и всем слугам он говорил, что Кейт отправилась с рождественскими визитами к родственникам, но понимал, что пройдет немного времени, и правда станет известна.

Он поработал в кабинете, проверил с изумлением счета, все еще не веря, что заем, который тяготил его столько времени, полностью возвращен. Затем запер бумаги на ключ и решил просмотреть план, который главный плотник в Дептфорде недавно дал ему, план платформы, которую строили для королевских солдат и пушек ко дню спуска кораблей на воду.

План куда-то подевался. Пелхэм снова стал рыться среди бумаг, лежащих на столе, и решил, что, наверное, забыл план в конторе в Дептфорде.

Потом он услышал, что кто-то идет по коридору. Решив, что это, должно быть, экономка, он вышел; но он увидел Кейт, еще в плаще, с лицом, раскрасневшимся от мороза.

— Как вы здесь оказались? — спросил он, задыхаясь.

Она спокойно ответила:

— Все обвинения против меня сняты. Я думала, вы знаете. Я думала, что вы заплатили им.

— Заплатил?

— Другими словами, обвинения были сочтены беспочвенными. Разве не вы заплатили сорок фунтов судьям, чтобы меня освободили?

— Нет, — сказал он, — нет…

Но кто заплатил эти деньги? Нед Варринер? Он сжал руки.

— Сорок фунтов. Я разузнаю. Я не люблю быть кому-то обязанным.

Он выпрямился.

— Сударыня, я не считаю свои собственные обвинения против вас беспочвенными. Отныне вы не будете покидать свою комнату без моего разрешения.

Она казалась бледнее, чем всегда, темным оставался только синяк на щеке.

— Надеюсь, вы позволите мне приходить к сыну. Если нет, я бы предпочла находиться в тюрьме, которую только что покинула.

— Довольно! — сказал он.

Он шагнул к ней с занесенной рукой, как сделал это в тюрьме, но увидел при свете свечей, что она вздрогнула, потом собралась с духом.

— Довольно, — повторил он, но уже спокойнее. — Вы можете быть свободны в пределах этого дома. Но вы не сможете покидать его без моего разрешения. Мы поговорим позже.

Она повернулась и пошла вверх по лестнице. Он вернулся в кабинет, закрыл дверь и положил в отчаянье голову на руки.

Нед уже некоторое время подозревал, что за ними с Робином кто-то идет. Робин хромал, выбился из сил; но Аллея Роз осталась позади, и они почти добрались до зарослей боярышника и рябины, окружающих место, куда онн шли, — Бригитта-Филдз.

Но когда они проходили мимо последнего из нескольких уединенных домиков, где жили сыромятники, Неду снова померещились торопливые шаги преследователей; хотя когда он остановился, чтобы посмотреть назад, то не увидел никого, кроме хромого нищего, который сидел, сгорбившись, в дверях, да где-то у Флит-стрит пьяница пел песню, обращаясь к невидимой луне.

От реки наползал густой туман, приглушая все звуки. Потом вновь послышались шаги, на этот раз близко, и тихий голос. Тявнула собака, но ее быстро заставили замолчать.

Самой зловещей была тишина, которая настала после этого. Нед потащил Робина за разрушенную стену и заставил присесть в полурастаявший снег. Он увидел людей, идущих по пустой дороге. Людей с собаками. Даже пьяница перестал петь.

Констебли? Нет. Эти люди были одеты в оборванную яркую одежду и поеденные молью отороченные мехом плащи. На их лицах лежала печать пьянства и распутной жизни. У них были три собаки, натягивавшие длинные поводки, — твари с длинными мордами, у которых из-под шкуры проступали ребра.