Антон Чиж - Холодные сердца
– Доказать не сможете, – наконец сказал он.
– Желаете убедиться в обратном?
Оценив, насколько такое несчастье возможно, Игнатий Парамонович пришел к выводу, что этот, пожалуй, сможет. Больно цепок. Вот бы такого к делу приспособить.
– Вопрос в том, что вы желаете, Родион Георгиевич.
– Меня интересует справедливость.
Порхов презрительно фыркнул.
– Вот еще небылица! Справедливо то, что выгодно. Так что желаете лично вы?
– Ни премии вашей, ни тем более взятки, на которую так упорно намекаете, – ответил Ванзаров. – Даже пробовать не рекомендую.
– Головы моей хотите?
– И голова мне ваша не нужна. Она еще пригодится вашей семье. Боюсь, скоро ей придется решать проблемы куда серьезней, чем мой вопрос.
– Так что же вы хотите?!
– Просто ответьте на мой вопрос. Обратите внимание, мы без протокола беседуем. Почти частным образом.
Игнатий Парамонович встал, прошелся по кабинету, приблизился. Между ними был только приставной столик.
– Хорошо, скажу вам то, что знать никому было нельзя.
– Можете на меня рассчитывать, – сказал Ванзаров.
– Я дал Катерине Ивановне денег с тем непременным условием, чтобы она все устроила. Этот… Жарков должен был исчезнуть из города. Навсегда. Чтоб никогда не возвращался. Начал где угодно новую жизнь. Средств у него было бы предостаточно. Хоть за границу уезжай. Но исчезнуть он должен был с одним условием: чтобы у Насти не осталось раны в сердце. Чтобы думала о нем так, как и должно: как о подлеце. А что уж там дальше вышло – не могу сказать. Катерина Ивановна – женщина умная, поклялась, что все будет, как должно. Строго по плану. Я не мог ей не верить.
– Клялась она вам как раз в день смерти Жаркова?
– Вы умный человек, господин Ванзаров.
– Это было бы логично. Только одного не могу понять: зачем вам посредник? Тем более – женщина. Разве Ингамов не смог решить этот вопрос?
Порхов усмехнулся.
– Матвей – человек верный, преданный. Служит не за копейку, а за совесть. Только есть дела, которые надо самому делать. Чтоб другие не знали и не могли тем воспользоваться. Всякое в жизни может случиться.
– Чем так Катерина Ивановна приглянулась? Кроме того, что она женщина умная.
– Бывшей любовнице Жаркова легче провернуть. Знает, на какую педаль надавить.
Ванзаров с таким доводом согласился.
– Тогда последняя неясность, – сказал он. – Как быть с Анной Анюковой?
Порхов глянул недобрым взглядом, тяжелым и вязким.
– Это еще что?
– Она была вашей любовницей до Жаркова. Что думаете про ее смерть?
– Думаю, что вы, молодой человек, в опасное дело нос суете, – ответил Порхов. – Нечего там искать. Все забыто и быльем поросло. У меня дочка на выданье.
– Признателен за честность, – сказал Ванзаров. – Прощайте.
– Надеюсь вас больше не увидеть…
– Все может быть, господин лесоторговец.
Под дверью кабинета стоял Ингамов. Он не скрывал, для чего оказался тут. Ванзаров поманил его. Поборов себя, секретарь подошел ближе.
– Когда выкупаете письма у шантажиста, – прошептал ему на ушко Ванзаров, – проверяйте, все ли выкупили. А то многое смыли в морской воде, а главное, быть может, и цело. В таких делах – тщательность важна, мичман. Учитесь на ошибках.
О таком сюрпризе барон и мечтать не мог. Звезда российской криминалистики лично посетила земскую больницу. Нольде чуть не растаял от умиления и гордости. Знаменитость держалась подчеркнуто просто, несмотря на весь столичный шарм. Нольде был тронут до глубины души. Как все-таки мало надо захудалому барону – чуточку внимания, капельку лести, и он расцвел, как весенний пенек.
Аполлон Григорьевич изъявил желание осмотреть всю больницу. Отказать такому гостю было нельзя. Барон начал с первой палаты, где у него отлеживались после желудочных заболеваний. Лебедев нашел устройство и порядок более чем достойными, словно не замечая общую убогость и разруху. Экскурсия продолжилась. Его провели по всем палатам, перевязочной и даже операционной. Везде Нольде слышал похвалы своим стараниям сделать больницу лучше. Где эти старания отыскивал Аполлон Григорьевич, было на его совести. Барон приободрился окончательно. Наконец они дошли до конца коридора.
– Здесь у нас душевнобольные, тесно, но чем богаты, – сказал барон, надеясь, что эту скучную палату можно пропустить.
– Любопытно! – сказал Лебедев и поиграл сигаркой в зубах.
Барон гостеприимно распахнул дверь. Больные были на месте. В палате стояла тишина, санитар старательно драил кафельную плитку. Постеснявшись, барон его выгнал и предоставил палату в полное распоряжение Лебедева.
– А, вот и пристав! – сказал Лебедев, подходя к кровати. – Как себя чувствуете?
Глаза пристава были неподвижны и приоткрыты, из уголка рта стекала слюна.
– Он не слышит, я ему морфию дал, – пояснил барон.
– Морфий душевнобольному? Интересный эксперимент, барон. Может, еще статейку напишете. Остальные тоже?
Барон не мог отрицать очевидного. Тем более перед лицом великого криминалиста.
– Кто эти несчастные? – спросил Лебедев, поведя сигаркой.
– Там вот городовой. А эти двое – так, обыватели местные.
– На чем же они свихнулись?
– Как и все, – барон вздохнул. – Семейная жизнь, беды по службе.
Лебедев участливо закивал головой.
– Да, везде одно и то же. Что в столице, что в уезде. Везде проблемы от женщин. Все беды от них. Я в вашем городе недавно и уже такого наслушался… Вот, к примеру, у вас есть некая Катерина Ивановна, да?
Барон подтвердил.
– Ее называют Снежной королевой, – доверительно сообщил он.
– Вот именно! Так что же мне говорят? Оказывается, эта дама обманула двух своих женихов и нынче собирается покинуть город. Но не с пустыми руками. Сорвала у какого-то богатого дуралея неплохой куш, тысяч тридцать, говорят, и теперь с такими деньжищами сбежит в Европу. Только представьте! Видели, как она покупает билеты на утренний поезд. Уже и вещи собрала. А кому за это страдать придется?
– Кому? – спросил барон, заинтригованный развязкой.
– Нам, мужчинам! – провозгласил Лебедев.
Барон был категорически согласен. И предложил окончить экскурсию в его скромном кабинете, где обещал не только чай и свое радушие. Аполлон Григорьевич обнял его за плечо и выразил согласие.
Тишину палаты больше никто не побеспокоил.
Ротмистр вел себя в участке, как барин в усадьбе. Потребовал чаю и даже накричал на чиновников, чтобы перьями не скрипели. Это его раздражало. Когда Ванзаров появился, он был раздражен окончательно.
– Сколько вас можно ждать!
– Раскопали что-нибудь? – спросил Ванзаров, усаживаясь за стол пристава.
– Вы же сказали, что будете думать!
– Извините, не мог предположить, что вы так буквально воспримете мои слова.
– Время не ждет! – крикнул фон Котен и вскочил. – Где-то заложена бомба, а вы сидите сложа руки!
Ванзаров действительно сложил руки и попросил не кричать, а то, чего доброго, разбудят предводителя. Фёкл Антонович спал на диванчике. Сон его был тяжел и глубок. После пробуждения головная боль обеспечена.
Фон Котен сел на место, но строгим видом показал, что готов применить власть, какой у Охранного отделения было в избытке. Особенно в отношении полиции.
– Искать бомбу бесполезно, – сказал Ванзаров.
– Это почему же? Как это понимать? Отказываетесь подчиниться моему приказу?
– Михаил, берегите нервы. Никакой бомбы нет и никогда не было.
В лице строгого ротмистра мелькнула растерянность.
– Как так? – спросил он.
– Боевая ячейка «Ядро» существовала только в отчетах вашего доблестного агента. Усольцев попросту морочил вам голову, получая ежемесячный гонорар. Да, он общался и даже вел опасные разговоры со своими приятелями. Так приятно ощущать себя не скучным обывателем, а опасным соперником власти. Оппозицией, как сказали бы в английском парламенте. Правда, только на словах. Дальше болтовни у членов его ячейки дело не шло. Думаю, они не подозревали, что составляют боевую организацию.
– Но бомбу заложили! – возмутился фон Котен.
– Усольцев наврал. Вернее, выдал желаемое за действительное. Когда вызвал вас, Жарков был уже мертв, и бомбу ему просто неоткуда было взять. Так что Усольцеву пришлось ночью лезть в комнату Жаркова, чтобы ее найти. Кстати, там мы с ним лично и познакомились. Но и Жаркову до последнего дня было совсем не до игр в революцию. У него заботы были поважнее. Даже если Усольцев его просил, он бы ничего делать не стал.
– Не может быть…
– Вынужден не согласиться. Вся эта игра в заговор с последующим разоблачением была построена только на том, что Усольцев умел убеждать окружающих в собственной значимости. На самом деле у него не было ничего.
В участке начали собираться городовые. За ними вошел Лебедев. Сразу запахло никарагуанским табаком. Мужики, привыкшие к деревенским ароматам, морщили нос, не понимая, откуда так воняет. Криминалист делал совершенно невинное лицо.
