Энн Перри - Скелет в шкафу
Фенелла заметно побледнела, руки в кружевных перчатках вцепились в перила парапета.
— Что за нелепость? Конечно, нет.
— И вы не посчитали нужным поделиться с племянницей своими навыками в обращении с такими слугами?
— Я… э…
Фенелла окончательно смутилась.
— Вам было известно, что Персиваль донимает Октавию своими ухаживаниями. — Легким шагом, словно дело происходило в гостиной, Рэтбоун прошелся до возвышения и обратно. — И вы оставили ее наедине со своими страхами, которые довели до того, что она взяла на кухне нож в надежде защитить себя, если Персиваль придет к ней ночью?
Смятение присяжных было явно отражено на их лицах.
— Да мне это даже и в голову не приходило, — запротестовала Фенелла. — Вы намекаете, что я потворствовала происходящему. Это чудовищно!
— Нет, миссис Сандеман, — поправил ее Рэтбоун. — Я лишь задал вопрос. Вы видели, что лакей домогается внимания вашей племянницы, а та не имеет сил поставить его на место. Почему же вы, столь опытная, наблюдательная и рассудительная леди, не вмешались? Почему вы не сказали об этом никому из ваших родственников?
Фенелла смотрела на него с ужасом.
— Ее матери, например, — продолжал он. — Или ее сестре. Почему вы сами, наконец, не дали знать Персивалю, что его поведение не является для вас секретом? Любой из этих поступков мог бы предотвратить трагедию. Вы также могли отвести миссис Хэслетт в сторонку и, как старшая и более опытная женщина, объяснить ей, как надлежит себя вести.
Фенелла пришла в смятение.
— Конечно… если бы я з-знала… — запинаясь, проговорила она. — Но я не знала. Не имела ни малейшего понятия…
— В самом деле? — с вызовом спросил Рэтбоун.
— Да! — Голос ее стал пронзителен. — Ваше предположение оскорбительно. Я даже не представляла!
Леди Беатрис испустила тихий стон отвращения.
— Ну же, миссис Сандеман! — Рэтбоун вновь прошелся взад-вперед. — Если Персиваль домогался вашего внимания, а затем вы увидели, что он не дает прохода вашей племяннице, вы просто должны были предположить, чем все может закончиться. Вы ведь, по вашим собственным словам, весьма опытны в житейском плане.
— Я не могла этого предположить, мистер Рэтбоун, — запротестовала Фенелла. — Вы утверждаете, что я умышленно допустила изнасилование и убийство Октавии. Это неслыханно! Это неправда!
— Я верю вам, миссис Сандеман.
Рэтбоун широко улыбнулся, но глаза его были невеселы.
— Еще бы! — Ее голос слегка дрожал. — Вы обязаны извиниться передо мной, сэр.
— То есть вы признаете, что ни о чем не имели понятия? — продолжал он. — Иными словами, вы не наблюдали все то, о чем здесь нам поведали? Персиваль был заносчив и самовлюблен, но преследовать вас он не мог. Простите меня, мэм, но вы ему в матери годитесь!
Фенелла побелела от ярости, а зал разом выдохнул. Кто-то прыснул со смеху. Один из присяжных упрятал нос в платок, делая вид, что сморкается.
Лицо Рэтбоуна оставалось непроницаемым.
— И вы не присутствовали при всех этих описанных вами сценах, иначе бы без колебаний сообщили обо всем сэру Бэзилу и попросили принять меры, как на вашем месте поступила бы всякая порядочная женщина.
— Ну… я…
Она запнулась, искаженное лицо ее было белее мела.
Рэтбоун в полной тишине прошествовал на место. Не имело смысла унижать Фенеллу далее, глупость и тщеславие этой женщины уже стали общеизвестным фактом. Сцена, конечно, вышла неловкая, но присяжные впервые усомнились хотя бы в одном из свидетельств против Персиваля.
Следующий день выдался весьма насыщенным. Первой на возвышение для свидетелей поднялась Араминта. Сразу стало ясно, что эта свидетельница заслуживает куда большего доверия, нежели Фенелла. Араминта была одета относительно скромно и держалась прекрасно. Она сказала, что Персиваль ей никогда не нравился, но, поскольку это не ее собственный дом, а дом отца, то с ее стороны было бы неловко навязывать свои вкусы относительно выбора слуг. Прежде она полагала, что эта неприязнь к лакею объясняется ее личной предвзятостью. Теперь она, естественно, сожалеет о своей сдержанности в этом вопросе.
Под притворным нажимом О'Хары Араминта далеко не сразу призналась, что сестра не разделяла ее неприязни к этому лакею и вообще была склонна баловать слуг. Ей больно говорить об этом, но ее сестра после смерти своего мужа капитана Хэслетта, погибшего в Крымской кампании, стала употреблять слишком много вина, что сильно отразилось на ее суждениях и манерах.
Рэтбоун спросил, не упоминала ли ее сестра в доверительной беседе о своих страхах перед Персивалем или перед кем-то еще. Араминта ответила отрицательно — в противном случае она бы сделала все, чтобы уберечь Октавию.
Рэтбоун спросил, были ли они близки с сестрой. Араминта с глубоким сожалением призналась, что после смерти капитана Хэслетта Октавия сильно изменилась, стала замкнутой. Рэтбоун даже не пытался нажимать на свидетельницу, видя, что это бесполезно. С неохотой он позволил ей удалиться.
Майлз добавил к уже сказанному весьма немного. Он подтвердил, что, овдовев, Октавия действительно сильно изменилась, зачастую, как это ни печально, вела себя не совсем подобающим образом, поскольку злоупотребляла спиртным. Вне всякого сомнения, ее отношения с Персивалем могли завязаться, когда она была не совсем трезва. Протрезвев же, она поняла, что ведет себя недостойно, но, стыдясь признаться в этом окружающим, предпочла захватить с собой в спальню кухонный нож — для защиты. Весьма трагическая и печальная история.
Рэтбоун не слишком донимал Майлза дополнительными вопросами, тонко уловив настроение присяжных и публики.
Следующим свидетелем, вызванным О'Харой, был сам сэр Бэзил. Скорбный, сосредоточенный, он взошел на возвышение — и по залу пробежал шепоток сочувствия и почтения. Присяжные приосанились, а один из них даже чуть отодвинулся к спинке стула.
Простыми и ясными словами Бэзил рассказал о своей покойной дочери, о ее горе, связанном с гибелью мужа, о прискорбном увлечении вином. Ему было явно трудно говорить об этом, и в зале сочувственно перешептывались. Многие потеряли родных и близких в сражениях под Балаклавой, Инкерманом, при Альме или на холмах Севастополя. Они знали, что такое горе, и прекрасно понимали сэра Бэзила. Его достоинство и чистосердечие восхищали. Эстер вновь покосилась на сидящую рядом леди Беатрис, но выражение ее лица по-прежнему скрывала густая вуаль.
О'Хара блестяще вел процесс. У Эстер сжалось сердце.
Наконец настала очередь Рэтбоуна вызывать своих свидетелей.
Начал он с экономки миссис Уиллис. Адвокат был с ней безукоризненно вежлив, выяснил, какую позицию в доме она занимает, подчеркнул, что миссис Уиллис не только ведет хозяйство, но и отвечает за нравственный облик прислуги. Разрешено ли им заводить романы?
Миссис Уиллис приняла такое предположение в штыки. Конечно же, нет. Поступая в дом, девушка должна выкинуть подобные мысли из головы. Если она будет вести себя распущенно, ее тут же уволят без рекомендаций. А какая судьба ожидает таких людей — напоминать не надо.
А если выяснится, что девушка ждет ребенка?
Ее немедленно уволят. А как же еще?
Конечно. А сама миссис Уиллис относится к своим обязанностям достаточно серьезно?
Естественно. Она ведь христианка.
Не жаловалась ли ей какая-нибудь девушка, что к ней кто-то пристает? Ну, хотя бы тот же Персиваль?
Нет, никто не жаловался. Просто Персиваль много о себе воображал и распускал хвост, как павлин; миссис Уиллис видела его обувь и одежду и не могла понять, откуда он берет столько денег.
Рэтбоун вернул разговор в прежнее русло: так жаловался ли кто-нибудь на Персиваля?
Нет, никто. Он, конечно, умел пустить пыль в глаза, но в сущности был безобиден. Да и большинство девушек знали ему цену.
О'Хара не слишком донимал свидетельницу. Он лишь заметил, что, коль скоро Октавия Хэслетт не являлась подчиненной миссис Уиллис, то, стало быть, эти показания вряд ли существенны.
Тут же снова поднялся Рэтбоун и возразил, что характер и наклонности Персиваля выяснялись здесь именно на основании показаний служанок и горничных.
Судья прекратил полемику, указав, что выводы будут делать присяжные.
Рэтбоун вызвал Киприана, но не стал спрашивать его об отношениях сестры и Персиваля. Вместо этого он уточнил, верно ли, что спальня Киприана располагалась по соседству со спальней Октавии. После чего спросил, не слышал ли Киприан криков или звуков борьбы в ночь убийства.
— Нет, я ничего не слышал. Будь по-другому, я бы пошел посмотреть, в чем там дело.
— Вы обычно крепко спите? — спросил Рэтбоун.
— Нет.
— Вы много выпили вина в тот вечер?
— Нет, очень мало. — Киприан нахмурился. — Я не совсем улавливаю смысла ваших вопросов, сэр. Моя сестра, вне всякого сомнения, была убита в соседней комнате. То, что я не услышал звуков борьбы, кажется мне несущественным. Персиваль был гораздо сильнее, чем она… — Он побледнел и едва справился с волнением. — Мне кажется, его приход просто ошеломил ее…
