Дмитрий Дивеевский - Альфа и Омега
Потом они выстояли литургию, причастились Святых Даров и приложились к мощам Святого Серафима. Когда вышли из храма, в природе уже торжествовал солнечный день. Несмотря на раннее пробуждение и долгое стояние на службе, оба чувствовали душевный подъем. Они остановились на ступенях, вдыхая свежий воздух, потом переглянулись:
– Ну, что, раб Божий Даниил, пойдем на Серафимов источник? – весело спросил Комлев. – День-то какой пригожий. В самый раз прогуляться.
– Только так, брат мой во Христе, надо закрепить достигнутый успех.
Они рассмеялись и легко сбежали с паперти. Впереди их ждало еще одно важное и радостное дело.
40. Филофей Бричкин
Филофей Никитич грустно бродил по комнатам музея. Словно не было того удивительного и мистического периода, который открыл ему так много тайн. В музее установилась настоящая тишина. Уже не кряхтел за шкафом Михаил Захарович, не делала глазки с фотографии Фаня Кац, а портреты Собакина и Волчакова словно покрылись пеленой времени и потеряли живость. «Уж не приснилось ли мне все это?» – вопрошал себя Бричкин. И вправду, ему начинало казаться, что явления персонажей со стен музея ему лишь прибредились. Ведь такого не может быть на самом деле. Филофей сунулся в тетрадь Степана Нострадамова и увидел в ней невозможную куролесицу почерка, не поддающуюся прочтению. Значит, и записи Степана тоже из сна?
Тошно стало Бричкину, тошно и одиноко. Он понял, что стал неразделимым с явленным ему миром. Часами напролет Филофей Никитич лежал на диванчике, не шевеля и пальцем. Потом поднимался и шел по комнатам в надежде увидеть изменения на фотографиях. Но изменений не появлялось и, когда надежды его кончились, начал он думать свою самую страшную думу. Он думал ее и ждал знака. Однажды вечером, перед концом рабочего дня, Филофей почувствовал потребность подойти к фотографии Севы Булая, что висела над витринкой с его орденами. С фотографии смотрел молоденький лейтенант, поднявший руку к стволу большущей гаубицы. Эта фотография не участвовала в таинственных событиях, и он лишь иногда поглядывал на нее из-за дружбы с Булаем. А лейтенант смеялся. Наверное, от того, что молод, и от того, что вокруг весна и все радуется солнцу. Филофей остановился перед фотографией и стал смотреть на нее, а в сердце его разливалась радость. Он улыбался Булаю и совсем не удивился, когда тот оторвал руку от стола и призывно его поманил. «Пора», – подумал свою страшную мысль Филофей, но страшно ему не стало. Наоборот, стало не страшно. Он повернулся к фотографии спиной, накинул плащишко и пошел домой собираться в последний путь.
41. Серафимов источник
Аристарх находился в умиротворенном состоянии духа и не был расположен копаться в философских проблемах, с которыми на него наседал Булай. Он не спеша шагал по обочине полевой дороги, помахивал прутиком и что-то мурлыкал себе под нос. Их путь уже приближался к источнику. Находившийся в бодром состоянии мысли Булай пытался расшевелить своего друга рассуждениями о смысле жизни, но Комлев только лениво отмахивался от него:
– Как хорошо жить в деревне, раб Божий Даниил! Хоть там интеллигентская болтовня с ума не сводит. У селян, слава Богу, и без нее забот хватает. А как только какой-нибудь гонец урбанизации упадет на мою голову, так и понеслось. Похоже, наших мыслителей мучают два вопроса – «зачем я живу» и «почему я пью»? Иногда они являются одновременно, и тогда хоть беги. Отстань от меня, Данила, дай полюбоваться матерью-природой.
– Ну да, если жить на задах у Берендея, да еще без телевизора, то такого вопроса не существует. А что делать счастливому обладателю одноглазого друга? Вот смотрит он в эту дыру, и ему сообщают, что смысл жизни заключается в свинской толкотне у кормушки. Сначала он не верит, потому что при советской власти счастливое будущее строил, всякие высокие замыслы в себе пестовал. Но потом потихоньку привыкает и, в конце концов, начинает сам у этой кормушки толкаться. А в это время светоч русского самосознания Аристарх Комлев нюхает ромашки и помалкивает. Мол, тоните в этом дерьме сами, а я, лицо в высшей степени духовное, постою в сторонке.
– А ты не волнуйся так, Данила. От твоего волнения на свете ничего не произойдет. Ровным счетом ничего. Иди себе, радуйся на синее небо, благодари Бога за эту благодать. Глядишь, все и устроится.
– Издеваешься, профессор. Душа-то болит.
– А русский человек по другому не умеет. У него всегда душа болит. Что, думаешь, у твоего отца или деда не болела душа? Мы в такой стране живем, где покоя не бывает.
– Аристарх, честное слово не пойму, смеешься ты или нет. Ведь идет же схватка за наше будущее, от каждого из нас зависит, чем дело кончится.
– Нет, дружок, тут я не согласен. Все сложней. Вот дед твой, Дмитрий Булай, боролся в рядах эсеров за лучшее будущее. Сильный был боец, а потом вдруг уехал в деревню и с политикой покончил. Как по-твоему, почему?
– Ну, видно, в политике эсеров разочаровался.
– Может, и так. А я думаю, когда он к Богу пришел, происходящее в России по-новому осмыслил, то понял, что на тот момент своей борьбой ничего не добьется. Не потому что бороться не надо, нет! Я ведь архивные материалы на него видел. Человечище! Он потому остановился, что не увидел в России сил, способных спасти ситуацию! Что означало спасти ситуацию? Только одно – вернуть признание мужиком святости и неколебимости царского престола. Но никто, кроме малосильного Союза Михаила Архангела, не пытался это сделать. Остальные все бунтовали. Поэтому Россия была обречена на вакханалию. Две идеи овладели тогда массами. Идея революции и идея безбожия. Значит, наша родная интеллигенция сумела подготовить народ к расправе над церковью и властью. Это надо честно признать. Поэтому во всемирном предательстве Христа русские сыграли свою конкретную роль, за что потом и поплатились в полной мере.
– Объясни, как это с сегодняшним днем увязать?
– Проще некуда. Сегодня происходит повторение пройденного. Нами опять владеет идея безбожной революции. Эта идея захватила сознание народа, и пока против нее ничего не поделаешь. Поэтому расслабься.
– И что дальше?
– Дальше, Данила, загадывать не будем. Сколько можно об одном и том же говорить! Тебе, раб Божий Даниил, совсем другими вещами заниматься надо. Рано или поздно появится потребность и в таких людях, которые поняли, что у нас свой путь должен быть. Вот и осмысливай этот путь. Только прежде чем приступать, надо внутренне очиститься, а этого за день не сделаешь.
– И что означает «внутренне очиститься» в прочтении бывшего сидельца ГУЛАГа?
– Мы вот в Дивеево в магазинчик заходили, а там у дверей убогий мужичонка милостыню просил. Ты ему не подал. Скажи, почему?
– Честно говоря, не обратил внимания.
– Вот когда твое сердечко на каждую протянутую руку будет болью отзываться, тогда ты и начнешь свое очищение.
– Так ведь сколько ряженых среди этих нищих!
– Стоп, Данила! Даже если он ряженый, то не от сладкой жизни. Это наша страна его в ряженые бросила. Все равно соболезнуй! Иначе наряду с ряжеными и настоящих страдальцев будешь обходить. По всей стране оскотинивание ползет. Кто, если не мы, будет с ним бороться?
– Поборешь ты его своим крохотным примером!
– Не я один. Ты, например, поучаствуешь. И других немало найдется. Но начинать надо именно с этого. Как Серафим говорил: спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи! А политика, идеология и прочие умные вещи без такой основы ничего не стоят. Вон, у нас депутаты. Днем с трибуны об Отчизне убивается, а ночью проституток с панели снимает. Думаешь, такие перевертыши хоть что-то полезное могут сделать? Нет, дружок! Человек цельным должен быть. Тогда он опора жизни.
– Уж не эти ли мысли ты в своих «письмах из будущего» вытачиваешь?
– Эти тоже есть. Но они больше подразумеваются. А в главном я все же борюсь с западным курсом страны.
– Друг мой, Аристарх, почему ты так не любишь Запад?
– Потому что я учил историю и знаю, что от всего этого пространства из века в век шло одно и то же желание – прибрать к рукам, расчленить, окатоличить, сделать своей вотчиной Русскую землю. И ничего больше. Неужели ты веришь, что они в одночасье перековались? А ты думал о том, что от нашего времени до крещения Руси можно насчитать только тридцать предков по отцовской линии? В среднем по три на каждый век. Вот они, собери их всех в одной комнате и поговори с ними. Спроси твоего пращура, предка номер один, что в Киевской Руси жил, какие беды его мучают. Он и начнет про разлад на своей земле рассказывать, про междуусобицу, про происки латинян, которые без конца князей охмуряют, в свою веру хотят перетянуть, кусок территории оттяпать. А ты ему чем ответишь? Про развал Союза, про междуусобицу, про происки латинян, которые наших правителей охмурили, кусок территории хотят оттяпать. Оказывается, и у Запада до этого глубокого прошлого тоже всего тридцать родственников насчитывается, и нисколько он не изменился. Все рядом, все вчера было.
