Борис Акунин - Планета Вода (сборник)
Но в иной жизни. Не в этой.
Куда ж нам плыть?
Идиотический детектив
Усталый раб
Что на свете счастья нет, Фандорин усвоил еще в ранней юности – судьба объяснила с исчерпывающей ясностью. Но покоя и воли на свете больше тоже не было. Их забрал с собой год, который заканчивался сегодня.
Самое первое и самое последнее утро 1912 года по антуражу почти полностью совпадали. 1 января Эраст Петрович тоже ехал в поезде: только тогда – с театральных гастролей, а сейчас с кинематографических съемок, вот и вся разница. Но спутники были те же и постукивали вагонные колеса, и звякала ложечка о стакан с чаем, и за окном простирался скучный зимний пейзаж. Жена так же без умолку говорила, и вряд ли что-нибудь более умное – но январский Фандорин, в отличие от декабрьского, слышал и видел ее иначе. Год назад ему, чертову идиоту, казалось, что он всю жизнь ошибался и что счастье все-таки есть.
Воистину, красота – это светофильтр, вмонтированный во взгляд смотрящего, а вовсе не характеристика объекта, на который этот взгляд устремлен. Фильтр называется «влюбленность», его функция – замутнять остроту зрения и порождать оптический обман. Но фильтр выпал, острота зрения восстановилась. И стало видно: то, что казалось непосредственностью – отсутствие ума; живостью – капризный характер; искренностью – актерство.
– Право, в польском шипении есть нечто злобное, – шепнула жена, когда официант, с ледяным «пше прашем» подал тарелочку с маслом и отошел. – Они нас, русских, не любят.
Слова сопровождались обворожительной улыбкой – потому что официант на ходу обернулся. Утомительный актерский инстинкт – во что бы то ни стало нравиться всем встречным-поперечным, даже если этот кто-то совсем случайный и мимолетный.
– За что ж им нас любить? – вяло сказал Фандорин и ткнул вилочкой в ломтик сыра. – Была страна Польша. Мы ее з-захватили и превратили в какой-то безличный «Привисленский край».
– Но вы забыли, что поляки первые хотели нас захватить! Они взяли в плен русского царя и патриарха!
Поставленный голос зазвенел, все заоборачивались, и жена расцвела на глазах. Она обожала быть в центре внимания, а тут представилась отличная возможность покрасоваться. Элиза возвращалась со съемок исторической фильмы, которую готовили к 300-летию дома Романовых. Играла порочную паненку, которая пытается склонить патриарха Филарета к капитуляции перед римским папой. Роль не очень большая, но эффектная. Иезуитскую темницу и вообще всю польскую часть снимали в Ченстоховой, где превосходные локации и готовые декорации.
Вступая в брак, влюбленный Эраст Петрович пообещал, что будет сопровождать жену во всех поездках. И уже больше года таскался за нею на гастроли и на съемки, чувствуя себя то ли рабом, прикованным к скамье галеры, то ли болонкой на поводке. И никуда не денешься. Слово благородного мужа – не бабочка омурасаки.
– Это какого же царя? – спросил усатый господин, сидевший за соседним столиком, глядя на Элизу с удовольствием, отчего ее глаза засветились чудесным блеском.
– Ну как же! Василия Шуйского. Он был ужасный интриган и хитрец, но малодушный и несимпатичный.
Слушатель тронул ус и осторожно покосился на Фандорина и Масу, пытаясь понять, кем они приходятся красавице.
– Как интересно, сударыня! А я, представьте, из гимназического курса ничего не помню. Царь Иван Грозный, царь Борис Годунов – помню. А царь Василий Шуйский – убей бог…
– Историю отечества нужно знать, – укоризненно молвила Элиза. – Я вам сейчас всё расскажу.
Фандорин быстро скомкал салфетку и поднялся.
– Пойду уложу б-багаж. Скоро станция.
Вскочил и Маса, до сих пор помалкивавший и лишь кидавший на господина сочувственные взгляды.
– Буду помогачь!
Элизе, слава богу, было не до них – у нее появились слушатели. Кроме усатого господина еще несколько пассажиров заинтересованно смотрели на прелестную рассказчицу.
– Весь багаж я уже сложил, – сказал Маса по-японски, когда они вышли из вагона-ресторана. – Вам нужно отдохнуть. Покурите, господин. Время есть.
Из Ченстоховой до Варшавы шел и прямой поезд, но в кассе не оказалось билетов первого класса, а вторым Элиза ездить отказывалась, поэтому пришлось добавить в маршрут лишнюю пересадку в Кельцах. До этого губернского центра оставалось не более четверти часа.
Эраст Петрович мрачно раскурил сигару. Японец деликатно вздыхал, отгоняя густой дым веером.
– Я придумал, чем вас утешить, господин. Читали ли вы «Сказание о Доране Кукумото, женившемся на девушке, которая оказалась лисицей?»
– Не читал, – буркнул Фандорин. – Но с-содержание легко угадывается. Какой-то самурай по имени Доран Кукумото женился на девушке, а она оказалась оборотнем.
Маса расстроился:
– Вам неинтересно рассказывать. Вы всё всегда знаете заранее. Но даже вы не угадаете, чем заканчивается сказание.
– Как все истории про самурая и кицунэ, я полагаю. – Эраст Петрович пожал плечами. – Или он ей снес голову с плеч, или она его з-загрызла.
– А вот и нет! Обе версии ошибочны! – Японец засмеялся, довольный. – Лисица не загрызла Дорана, потому что она-то ведь в нем не обманулась. Знала, за кого выходит. А Доран ее не зарубил, потому что самурай может зарубить жену, только если она изменила своему долгу. Даже если жена – лисица. Но лисица оказалась верной супругой, и предлога, чтобы ее убить, у Дорана не нашлось. Поэтому он жил с ней до самой смерти. Понемногу привык к ее повадкам. У него порыжели кончики усов, и он даже научился есть сырую зайчатину.
– Б-благодарю за утешение. – Фандорин с трудом сдержался, чтобы не вырвать у Масы веер и не треснуть им сказителя по круглой башке.
Но японец, конечно, был ни в чем не виноват, и благородный муж уныло обронил:
– Если ты хотел сказать, что я набитый Д-Доран, ты прав…
– Нет, господин. Я хотел сказать совсем другое. Когда человек честно несет бремя долга, это само по себе является большим утешением. Вот я, например, всегда безропотно служу вам, хотя быть вашим вассалом очень нелегко.
– Поскорее бы в Москву… – пробормотал Эраст Петрович, с тоской прислушиваясь к звонкому голосу, доносившемуся из ресторана.
Подумал: «В Москве сразу же в сыскное. Выяснить, нет ли какого-нибудь интересного дела, с которым не может справиться полиция. Желательно за пределами города. И уехать, уехать…»
– «Куда ты завел нас, несчастный?!» – громко воскликнула Элиза, кажется, уже добравшаяся до Ивана Сусанина.
Господи, пошли мне поскорей какое-нибудь расследование, взмолился Фандорин. Можно даже не очень интересное. Только бы подальше от Москвы.
Вдруг вагон качнуло. Тошнотворно заскрежетали тормоза. Эраста Петровича кинуло на японца. Сигара, будто ожив, выскочила из пальцев, ударилась о стену, рассыпала искры и упала бы, но Маса, хоть и потерявший равновесие, успел ее подхватить.
Поезд резко сбросил скорость, начал останавливаться.
– Что такое? – Фандорин смотрел в окно. – Города еще не видно. Вокруг поле.
Мимо быстро шел кондуктор.
– П-почему затормозили?
– Не могу знать, сударь. Впереди поезд стоит. Должно быть, десятичасовой. Что-то на путях.
И исчез за дверью.
– Эраст! Эраст! Где вы? – позвала из ресторана жена. – Господа, сходите кто-нибудь за моим мужем. Шестой вагон, второе купе.
– Пойду посмотрю чтó там, – быстро сказал Фандорин, открывая наружную дверь, откуда пахнуло холодом и брызнуло снежной пылью.
– Я с вами, господин.
– Нет. Побудь с Элизой. Она не любит оставаться одна.
Спрыгнул.
В отпуск!
Из передних вагонов на насыпь тоже спускались люди. Все смотрели куда-то вперед. Перед пыхавшим дымом паровозом уже скопилась небольшая толпа, однако дальше не двигалась. Приблизившись, Фандорин увидел, что совсем недалеко, в полусотне шагов, стоит другой состав, и последний его вагон, судя по синей окраске и золотым орлам – почтовый, оцеплен жандармами.
– Не подходи! Не подходи! – строго покрикивал вахмистр.
Не крушение, понял Эраст Петрович. Должно быть, какое-то препятствие на путях. Но почему железнодорожные жандармы, целый взвод? И что стряслось с почтовым вагоном?
Он шел прямо на караульного начальника, хотя тот всё кричал свое «Не подходи!» и даже замахал на штатского рукой.
– Кто старший? – спросил Фандорин, и было в его виде, голосе, повадке что-то такое, отчего вахмистр перестал жестикулировать и подтянулся.
– Его высокоблагородие подполковник Павлов. Начальник губернского управления.
Эраст Петрович прищурился. Во время японской войны он служил советником в железнодорожной жандармерии и хорошо знал командный состав этого ведомства – уж во всяком случае, на уровне губернского начальства.
– Павлов? Сергей… Кондратьевич?
– Никак нет. Кириллович.
– Да, верно, Кириллович.
Был такой. Правда, в ту пору еще штабс-капитан. Звезд с неба не хватал, но старательный и дотошный. Оказывается, сделал карьеру – начальник железнодорожно-жандармского управления по Келецкой губернии.
