Александр Воинов - Западня
— Тоня?
— Да, Тоня.
— Она жива?!
— Жива.
В голосе Тюллера прорвалось столько человеческой боли, что Егоров вдруг понял, — не только должен, а обязан сказать правду. И все же это было трудно!.. Почему так случилось, что единственный человек, которого он убил, должен был оказаться его дочерью!
— Вы должны мне все рассказать! Все!.. — страстно проговорил Тюллер. — Федор Михайлович обещал мне, что этого не случится. Он же дал честное слово!..
— И этого бы не случилось… Мы не хотели!.. Но она убила одного из нашей группы… Вы слышали выстрел?
— Да!.. Да!.. Слышал. — Тюллер вспоминал все, что происходило в те тревожные минуты. — Но мне показалось, что сразу прозвучало три выстрела…
— Когда мы схватили Фолькенеца, она выстрелила в Михаила… Тут уже пришлось… Но первой выстрелила она…
— Как вы это докажете?
— Зачем же нам было поднимать шум! Мы старались провести операцию как можно быстрее… Силы у нас были маленькие, мы не смогли бы выдержать бой даже со взводом солдат.
— Пожалуй, вы правы, — проговорил Тюллер. — И я во многом виноват… Как вас зовут?
— Геня.
— Геня, запомните, что я вам сейчас скажу. Даже если случится так, что вам придется покинуть женщину, которую вы любили, никогда не оставляйте своего ребенка. Всегда будьте ему отцом!
Егоров словно перетаскал с места на место сто тяжеленных камней. Спина ноет, голова потная, ноги дрожат от слабости. Ему бы самому сейчас полежать недельку в лазарете. Но наконец-то все самое трудное в этом разговоре позади.
Он снова заговорил о документах для Тони.
— Не советую, — сказал Тюллер. — Скрыться в Одессе трудно. Особенно в порту. Кто-нибудь встретит, и тут же выяснится, что у нее липовые документы. Нет, нет!.. Надо придумать что-нибудь другое. Так и передайте Федору Михайловичу…
— Верно! — согласился Егоров. — Но как ей сейчас появиться?.. Ее ищут?..
— Я бы не сказал, что ее ищут. Она исчезла вместе с Фолькенецем, поэтому считается, что их постигла одинаковая судьба.
— Ах, вот как!.. — Егоров облизнул губы. — Значит, ее не считают участницей диверсии?
— По-моему, скорее одной из жертв.
Егоров поднялся.
— Спасибо!.. Спасибо! — проговорил он с чувством вины перед этим немолодым человеком. — Вы уж поймите… Простите нас. Не могли мы поступить иначе.
— Понимаю! — глухо отозвался Тюллер. — И не виню. Борьба!.. Если Федор Михайлович будет настаивать, приходите… А ему — здоровья… — Они помолчали. — Как на фронте-то? В «Молве» только победные вопли. Ходит слух, что наши уже Днестр перешли…
— Да, в катакомбах сводку Совинформбюро вчера приняли — наступление идет большое. Освобождена Умань! Уже нельзя ехать во Львов — железная дорога перерезана!
Они расстались.
Егоров возвращался в катакомбы сложным кружным путем, таясь от патрулей.
Но теперь он уже знал, как надо действовать.
План, конечно, рискованный, но в случае удачи Тоня сразу же сможет приступить к выполнению нового задания Савицкого.
Глава пятая
Жители одесских окраин уже привыкли к частым ночным заварухам. То кто-то отстреливался во время облавы, то полицаи гнались за убегающим в катакомбы, то вдруг начиналась такая кутерьма, что старики принимались вспоминать лихие времена Мишки Япончика. После каждой такой беспокойной ночи обычно оказывался разграбленным какой-нибудь магазин новоявленных капиталистов, а виновников так и не находили. Конечно, Дьяченко мог бы многое рассказать о том, как обогащаются некоторые его коллеги из полиции, но он бесследно исчез с той самой ночи, когда группа покинула лавку.
Вооруженная вальтером, «отобранным» у одного из охранявших ее подпольщиков, Тоня выбежала на поверхность земли. Влажный мартовский ветер ударил в лицо.
Стрелять!.. Стрелять!.. Нужно вести бой с преследователями. Пусть пули свистят над головой, пусть впиваются у ног в землю, — никто в темноте не увидит, что преследователи не очень-то пытаются нагнать свою жертву. Скорее бы наткнуться на патруль и попросить о помощи. Вот тогда уже ее бегство из катакомб будет официально зафиксировано. В нее стреляли, она стреляла в тех, кто стрелял в нее. Круг будет замкнут, и те, перед кем она предстанет в гестапо, должны будут выслушать ее сбивчивый и взволнованный рассказ о том, как ее похитили на берегу и как она героически действовала в катакомбах.
Этот план принадлежал Егорову. Когда он вернулся после встречи с Тюллером, он уже в общих чертах его продумал. Из катакомб нужно уходить как можно скорее. Лучше всего бежать!..
Однако существенные детали подсказал Федор Михайлович. Не просто бежать, а с боем!.. Ради чего?.. И вот здесь Федор Михайлович придумал главное. Тоня должна принести важнейшую новость — Фолькенец в катакомбах!.. Он взят как заложник для того, чтобы не были применены газы.
Они обсуждали этот вариант со всех сторон. Несомненно в гестапо сразу начнут серьезную проверку сообщения Тони, сделают все возможное, чтобы вызволить Фолькенеца. Несомненно среди военнопленных у них есть агенты. Правда, Федор Михайлович посоветовал командиру партизанского отряда разместить спасенных в отдаленных выработках и постепенно всех проверить, но полную изоляцию все же осуществить не удалось. Все время возникала необходимость посещения лазарета, кухни, общения на дежурствах.
Да и можно ли уследить за человеком в этих темных и мрачных лабиринтах, которые тянутся на десятки километров в разные стороны! Единственное, что удалось сделать, — выставить заградительные посты на наиболее вероятных направлениях, откуда может проникнуть враг, и завалить некоторые входы.
Однако при известных обстоятельствах недостатки могут обернуться и достоинствами. «Солдатский» устный вестник в катакомбах работал, как хорошо налаженный телеграф. Командование партизанского отряда научилось не только почти мгновенно подавлять провокационные слушки, которые распространяли гестаповские агенты, но, идя «по цепочке», доходить до первоисточника.
После долгой и тихой беседы с Федором Михайловичем командир партизанского отряда вернулся в свой отсек и сказал писарю Фокину:
— Слушай-ка, Сережа, позови сюда ребят вот по этому списку. А когда придут, в отсек никого не пускай! У нас будет важное совещание.
Когда пятеро надежных партизан собрались, командир объяснил им задачу: распространить слух, что в катакомбах находится немецкий полковник, которого схватили на берегу, и что он жив, здоров, даже поставлен на довольствие.
Через два часа уже все в отряде знали, что где-то в катакомбах спрятан немецкий полковник. Теперь, если даже один из агентов сбежит, его информация лишь подтвердит сообщение, принесенное Тоней.
События развивались почти так, как были задуманы. В какой-то момент Тоня наткнулась на патруль, выбежавший к перекрестку улиц, и тут ее чуть-чуть полицаи не ухлопали. В горячке они стали стрелять в ее сторону и перестали лишь тогда, когда она закричала, что своя, и указала туда, где находились ее преследователи.
Убедившись, что Тоня находится под защитой, партизаны оторвались от преследователей и вернулись назад.
Один из полицаев, лысоватый человек лет пятидесяти, долго вытирал большим носовым платком шею и блестящую лысину.
— Ты-то кто такая? — говорит он, удивленно рассматривая Тоню. — С пистолетом играешься? Давай-ка его сюда! Ты что в катакомбах делала?..
— Это не ваше дело, — сказала Тоня. — Ведите меня в гестапо!
— В гестапо захотела! — усмехнулся второй полицай, молодой парень лет двадцати пяти; Тоня особенно ненавидела этих молодых, как правило, дезертиров. — Не торопись!.. Туда всегда поспеешь!..
Они повели ее в полицейский участок, а уже оттуда, в то по ее настоянию, дежурный позвонил в гестапо и сказал, что задержанная во время стрельбы у катакомб сама требует, чтобы за ней приехал представитель. Дежурный гестапо спросил ее фамилию.
— Марченко! — крикнул дежурный в трубку и, бросив ее на рычаг, досадливо добавил: — Чтоб тебе ноги поломать, как ты русский язык коверкаешь! Вас ист дас? Кислый квас!.. Посиди, девушка, сейчас приедут. — И он погрузился в составление рапорта о происшествии.
Через полчаса за Тоней приехала машина, и молчаливый ефрейтор повез ее через всю Одессу к дому, который был привычно связан в ее представлении со Штуммером. Кто же теперь встретит ее в знакомом кабинете?
Офицер, который поднялся ей навстречу, несомненно знаком. Он встречался ей, очевидно, в одно из ее посещений Штуммера.
Пожалуй, он помоложе да и помягче, только вот его лицо чрезмерно бледно, заметны отеки под глазами — следы ночных допросов.
— Меня зовут оберштурмфюрер Дауме, — коротко представился офицер. — Штуммер был не только моим начальником, но и другом.
