Юрий Каменский - Чиновник для особых поручений
— Революционное настроение среди рабочих есть, — повернулся к нему Калинин. — Но оно выражается в длительной работе сознания. И разрядку оно находит в пустой говорильне. А демонстрация без повода, сами понимаете, никакой почвы под собой не имеет.
«Он прав, — подумал Сосо. — Подняв рабочих, мы будем перед ними в ответе. И любые последствия от провокационных выпадов поставят нам в вину».
— Я считаю, что надо принять предложение товарища Плотникова, — закончил своё выступление Калинин. — На солдатской демонстрации мы увидим, на что мы можем рассчитывать.
Он замолчал, и все взгляды обратились к Сталину.
— Я вижу в создавшемся положении новые условия, — негромко сказал он. — Имеется Временное Правительство, куда делегировали министры и от Совета Рабочих и Солдатских Депутатов и от Государственной Думы; министры издали каторжные законы, Дума вынесла резолюцию о наступлении. Если дадим обнаглеть и дальше, то скоро подпишут нам смертный приговор. Брожение среди солдат — факт.
Он обвёл глазами товарищей. Никто не возразил.
— Среди рабочих такого определённого настроения нет, — продолжил он. — Но мы должны звать массы в борьбу не только тогда, когда настроение кипит. Раз мы организация, пользующаяся влиянием, наша обязанность — будировать настроение массы. Демонстрация солдат без рабочих — это нуль. Формулировку требований солдат дадут рабочие. Когда правительство готовит наступление, мы обязаны дать ему отпор. Будет ли армия разбита, или она победит, результатом того и другого будет разгар шовинизма. У нас сейчас мало данных для суждения о настроении масс. В пятницу назначено собрание из верховых и низовых организаций, которое даст нам такой материал.
Он усмехнулся.
— Наша обязанность сорганизовать эту демонстрацию. Это смотр нашим силам. При виде вооруженных солдат буржуазия попрячется.
На этом совещание было закончено и присутствующие, шумно отодвигая стулья потянулись к выходу.
Александр Фёдорович Керенский мерил шагами свой просторный кабинет. Переболев в детстве туберкулёзом бедренной кости, он до сих пор вернувшуюся подвижность воспринимал с удовольствием. Когда он находился под наблюдением полиции, то значился в их списках под кличкой «Скорый» — для слежки за ним приходилось нанимать извозчика. Поднадзорный имел очень неудобную привычку вскакивать в трамвай на ходу и покидать его таким же образом.
— Достиг я высшей власти.[83] — вполголоса пропел он, остановившись перед огромным зеркалом.
Керенский с удовольствием рассматривал глядящего на него из зеркала человека в полувоенном френче. Красив истинной мужской красотой, лишённой какой-либо кукольности или слащавости: высокий, черноволосый, с крупными, четкими чертами лица. Темно-карие глаза, «орлиный», слегка длинноватый нос. Рука по-наполеоновски заложена за борт френча. Хорош!
Он улыбнулся своему отражению и, быстрыми шагами отойдя от зеркала, опустился в кресло. Следовало обдумать сложившуюся ситуацию. Пока во главе большевиков был хорошо знакомый по детским играм Володька Ульянов, задача, стоящая перед Александром Фёдоровичем, не казалась сложной. Но, нелепая гибель приятеля осложнила всё до предела. Не нравился ему этот грузин! Вот, не нравился, и всё тут!
— Сталин в курсе всех дел, он под полным контролем, — вспомнился холодный голос куратора. — Делайте своё дело и ни о чём не беспокойтесь.
Керенский вскочил и быстро зашагал по кабинету. Англичанину легко рассуждать! Он в любой момент сел на корабль и смылся в свой туманный Альбион, а ему каково? Ни хрена они не понимают — ни русских, ни, тем более, грузин. И хотя Николай Чхеидзе, его соратник по «думской ложе» «Верховный совет Великого Востока», тоже уверял, что Сталин не представляет для них никакой опасности, беспокойство не проходило.
Он, конечно, знал о готовящемся 10 июня выступление. Знал и про то, что среди большевиков нет единства — Военный Комитет тянет одеяло на себя, ЦК упорно стремится поставить его на место.
«Робеспьеры, — насмешливо подумал Александр Фёдорович. — В двух шагах от заветной цели глотки друг другу перегрызёте».
Он прекрасно понимал, что всё это относительное майское затишье обманчиво, как весенний лёд. Кажется, ничего не изменилось, и привычная, протоптанная за зиму тропинка всё та же, но вот шаг, другой, и вдруг предательски треснет под ногой лёд, а снег начнёт темнеть, быстро напитываясь талой водой. И, дай Бог, если успеешь упасть и отползти! А не то вдруг просядет под ногами, казавшаяся надёжной тропинка, и схватит ледяная вода, пропитывая одежду, потянет под кромку, прямо ко дну.
Ни одна из тех задач, что были поставлены временем, не была решена. Ну, свергли царя, ну, свобода, ну, ура, дальше-то что? И, отодвинутые «на потом» трудности, лёжа без движения, наливались злой каменной силой, обещая грыжу тому дураку, которому придёт в голову их поднимать. А поверх них наваливались новые проблемы, которые они создавали своими руками. И не потому, что дураки, а потому, что выбор был между засадой и западнёй, куда ни кинь, везде клин. Он внутренне содрогнулся, вспомнив ледяные безжалостные глаза англичанина. Керенский не был трусом, но тут ситуация была безнадёжной. Всё равно, что героически встать на пути у паровоза.
Послышались чьи-то шаги. Керенский, резко повернувшись, шагнул навстречу. Вошёл князь Дмитрий Иванович Шаховской, министр государственного призрения.
— Секретарь ваш куда-то отлучился, — пояснил он на вопросительный взгляд Керенского. — Там генерал Потапов просит его принять.
— Благодарю вас, Дмитрий Иванович, — склонил голову военный министр. — Не сочтите за труд, передайте — пускай заходит.
Шаховской, кивнув, вышел.
«Потапов, — потёр лоб Керенский. — Из военной разведки. Сейчас начнёт жаловаться на развал дисциплины в армии или изобличающие материалы на министров предъявлять. Словно я сам не знаю, что Чернов на немцев работает, а Львов на англичан».
— А, здравствуйте, Николай Михайлович, проходите, пожалуйста.
— Господин министр, разрешите.
— Да полноте, господин генерал, оставьте вы этот тон, мы же не на смотровом плацу. С чем пожаловали? Что-то важное?
— Чрезвычайно, — лаконично ответил Потапов и, достав из кармана плотный конверт, протянул его Керенскому.
— Этот пакет час назад мальчик лет десяти передал дежурному офицеру. Задержать не удалось, да, в общем-то, и не пытались. Поскольку адресатом был указан я, его, не вскрывая, доставили моему помощнику.
Военный министр с любопытством заглянул внутрь и вытащил несколько фотографических карточек. Его бросило в жар, на лбу выступила испарина. Дрогнувшими пальцами он сунул карточки обратно в конверт и, словно гадюку, отшвырнул на стол. Глубокий выдох сквозь стиснутые зубы и многоопытный адвокат Керенский снова овладел своими эмоциями.
— Поразительно, как низко могут пасть люди, — он брезгливо покривился. — Меня не запугать такими фальшивками, совесть моя чиста.
«Про мальчишку врёт, конечно, — просчитывал он в уме варианты. — Сволочь, как подловил. И смотрит, как ни в чём не бывало. Вот же, мерзавец!»
— У вас ещё что-нибудь, Николай Михайлович?
— Да, с вашего позволения. Вопрос не терпит отлагательства, — пенсне на носу Потапова хищно блеснуло, резко диссонируя с извиняющимся тоном.
— Я весь внимание, — Керенский привычно заложил правую руку за борт френча.
— На десятое июня готовится массовое выступление рабочих и солдат, инспирируемое большевиками.
Александр Фёдорович не смог сдержать победной усмешки. Эх, а ещё генерал! Ну, как слепые кутята, честное благородное.
— Ну, что вы, господин генерал, — он пожал плечами. — Совсем уж нас за ничто держите. Знаю я про это выступление, а как же. Да, собственно, его и не будет, принято решение об его отмене.
— Выступление будет, — не обращая внимания на ужимки министра, спокойно сказал генерал. — Одновременно выступят вооружённые рабочие с нескольких заводов, но это так, пушечное мясо. Их бросят на пулемёты, а потом, ну, что будет потом, вы понимаете. Наготове первая пулемётная рота, кронштадтские морячки. Сводное подразделение из остатков 11-го конно-артиллерийского полка, 2-го саперного батальона и Сандомирской пехотной дивизии захватывает ставку. Полагаю необходимым принять срочные меры. Только.
— Что ещё? — резко повернулся к нему Керенский.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось убить своего собеседника, только ради того, чтобы не видеть этого подчёркнуто-вежливого взгляда.
— Князю Львову не достанет духу принять жёсткие меры. Подавление мятежа — это не земгусарами командовать. Единственным человеком, способным на это, я полагаю вас. _- Ваши предложения, господин генерал?
