Эдуард Хруцкий - Полицейский

— Это не в духе нынешней свободной России? — перебил его Бахтин. — Именно.

— Вот, — Бахтин достал из кармана заранее написанное прошение, — я выхожу в отставку. Встал и вышел из кабинета.

Как ни странно старый аппарат еще работал, и пенсию Бахтину установили. А потом произошли два самых важных события в его жизни. Он обвенчался с Ириной и стал сотрудником «Русского слова».

Самое неожиданное, что у него получилось. Раз в неделю, по пятницам, в газете появлялся его фельетон, которому отводили нижний подвал на третьей полосе, о криминальной жизни Москвы. Первый материал под названием «Лимон» помог написать ему Женя Кузьмин. Этот подвал сразу же сделал Бахтину некое скандальное имя.

Похождения Рубина, который и при новой власти примазался к коммерческим делам, стали подлинной сенсацией. И опять в московских салонах заговорили о Бахтине.

Его наперебой приглашали на банкеты, рауты, домашние вечера. Он приобрел другое социальное качество. Литератор это уже не полицейский чиновник. Ему даже удалось в издательстве Сытина выпустить две небольшие книжки. А потом подкатил ноябрь. Большевистский переворот, стрельба.

Ирина с Марией Сергеевной и кошкой Лушей уехали в Финляндию. Бахтин должен был закончить дела и следовать за ними, да вот задержала газетная горячка, новая книга.

Шикарную квартиру на Малой Молчановке пришлось оставить, Бахтин переехал на жительство в Камергерский переулок к Литвину.

Орест снимал квартиру рядом с Кузьминым. Небольшую, в две комнаты, но им этого хватало.

Литвин работал в уголовно-розыскной милиции и практически не бывал дома, и Бахтин почти все время проводил за письменным столом. В восемнадцатом большевики практически закрыли все так называемые буржуазные газеты, но издательства остались, и он продолжал писать свои незатейливые криминальные книги. А в городе становилось все страшнее и опаснее. Однажды на улице он встретил Мишку Чиновника.

— Александр Петрович, где моя расписочка? — Искательно спросил он. — В надежном месте. А что?

— Да вот в семнадцатом какие-то люди архив-то ваш разгромили, теперь слушок идет, что кто-то сексотов ваших пугает и заставляет за большие деньги их дела выкупать.

— А ты, Миша, не бойся, — улыбнулся Бахтин, — ты со мной работал, и дело твое в надежном месте до времени лежит. — До какого времени?

— Вдруг понадобишься, а не станет в тебе нужды, я его сам уничтожу.

— Я вам верю, — с надеждой сказал Миша и поведал Бахтину забавную жиганскую историю о нравах Хитровки.

Вернувшись домой, Бахтин еще раз проверил тайник. В нем лежали тетради с его служебными записями и три агентурных дела. На Каина, Мишку Чиновника и агентурное дело охранки на Митеньку Заварзина, нежного дружка, и, конечно, наган.

Как-то в марте прошлого года в дверь к Бахтину позвонили. По новым временам он сам открыл ее, и в квартиру скользнул человек в синем пальто с поднятым воротником. С трудом узнал в нем Бахтин всесильного начальника Московского Охранного отделения полковника Мартынова. — Не прогоните? — Прошу.

До утра они просидели за столом, говорили, говорили. На рассвете, уходя, Мартынов отдал Бахтину папку.

— Это вам, специально сберег. Прощайте, Александр Петрович, советую вам не засиживаться в Москве. — Вы куда? — Пока в Киев, там у меня брат.

Они простились, и Мартынов навечно исчез из жизни Бахтина.

О Мите Заварзине Бахтин слышал, что тот стал заметной фигурой в ЧК, но документики охранки до поры лежали в тайнике. Именно за них Бахтин предполагал получить три пропуска в Финляндию: себе, Литвину и Кузьмину.

В тот день Литвин как всегда рано убежал в Гнездниковский, где в бывшей сыскной располагалась уголовно-розыскная милиция, Женя Кузьмин поехал в редакцию журнала «Луч», который продолжал выходить, а Бахтин дописывал для бывшего издательства Сытина очередную книжонку о банде Корейца.

Писалось легко, стол его стоял впритык к окну, и был виден запорошенный первым снегом Камергерский. У входа в Художественный театр разгружали с телеги какие-то мешки, видно, опять актерам за спектакль привезли картошку.

В доме было тихо, только пощелкивали поленья в голландке.

Над переулком стелились дымки, по-зимнему времени топили печки и «буржуйки». Внезапно в дверь позвонили.

Бахтин открыл, и в квартиру вошли четверо в холодной коже.

— Гражданин Бахтин? — спросил совсем молодой человек, похожий на гимназиста. — Да, это я. — Мы из ЧК.

— А я и не подумал, что из страхового общества «Россия».

— Ирония здесь неуместна. Вы полковник полиции?

— Я бывший коллежский советник сыскной полиции.

— Вы арестованы как явный враг революционного народа. — Я могу одеться?

— Безусловно. Прошу добровольно выдать ценности и оружие.

— Ценностей у него сроду не было, — заржал из темноты прихожей один из чекистов.

Он шагнул к Бахтину, и тот узнал бывшего швейцара Рубина Кувалду. Но нынче он был в матросской бескозырке, из-под куртки выглядывал тельник.

— Помнишь, дракон, на суде в Питере я тебе встречу обещал? Бахтин молча смотрел на его самодовольное лицо.

— Вот и встретились. Это он меня, товарищ Травкин, на каторгу отправил за революционную деятельность.

— Я тебя, Семенов, на каторгу отправил за грабежи и убийства. — Ты! — Кувалда шагнул к Бахтину.

— Спокойно, — скомандовал Травкин, — значит, ценностей у вас нет. — Только часы и портсигар. — Попрошу сдать оружие. — Я его сдал при увольнении из полиции. — А если мы найдем? — Ищите. Я могу переодеться? — Конечно.

Пока чекисты громили квартиру, Бахтин надел полевую офицерскую форму без погон, натянул шинель, взял фуражку. Слава Богу, что Ирина увезла с собой его мундиры и ордена. Не по делу были бы они нынче. — Ничего нет, — сказал один из чекистов Травкину.

— Да он всю жизнь на жалованье жил, — зло ответил Кувалда и положил в карман портсигар Бахтина. — Увести, — скомандовал Травкин. Вот тут-то все и началось.

Его били на лестнице, били в машине. А потом в пустой камере Бутырки. Правда, Бахтин, прежде чем ему надели наручники, уложил двоих, но потом его били так, что он трижды терял сознание. Когда его облили водой и он очухался, Кувалда сказал ему, сплевывая кровь:

— Ты думаешь, я тебя расстреляю? Нет, сука, ты у меня каждый день умирать будешь. Смерти ждать своей. Я тебе сгною сначала, а потом убью.

Так он стал старожилом семнадцатой камеры. Почти ежедневно сюда приводили людей. Разных. Офицеров, священников, журналистов, чиновников, уголовников. Приводили для того, чтобы увести ночью. Бахтин существовал среди этого страшного конвейера смерти и с каждым днем замечал в себе невидимые перемены. Даже пугающий сон с мрачным лодочником Хароном перестал приходить к нему. Ему по ночам грезились чистые и простые видения, и именно от этого он укреплялся внутренне, и неведомое доселе чувство ненависти ко всем, кто бил его, запихнул в эту вонючую камеру, нарождалось в нем тяжело и страшно.

Он знал, что, когда выкрикнут его фамилию, он упадет и заставит конвойных тащить его. Главное чтобы не надели наручники. Ну а там… Он так укрепился в мысли, что вырвется отсюда, что практически перестал вздрагивать во время смертельных перекличек.

В духоте и смраде камеры родился иной человек. Жестокий, расчетливый, ненавидящий.

Три дня, укрывшись одной шинелью, они спали вместе с ротмистром Гейде. Потом его увели, как уводили и других, с кем сближала короткая предсмертная жизнь.

Пожилой священник, прощаясь перед расстрелом, сказал Бахтину необыкновенные слова:

— Помните, Александр Петрович, отчаяние — оборотная сторона счастья. Как пастырь ваш я обязан призвать к смирению, но как человек я завещаю вам это счастье, которое вы добудете, победив отчаяние.

Однажды, после очередного вызова на расстрел, к Бахтину подсел сильно избитый господин в некогда щеголеватой визитке. — Господин Бахтин? -Да. — Я Федулов Андрей Петрович. — Адвокат. — Именно. Значит, вы обо мне знаете?

— Я даже знал, когда вы наметили взять у Тендрякова камушки и деньги.

— Вот это да, — Адвокат достал папиросы, — закурите. — Спасибо, как вам удалось их пронести? — Школа. — Молчу.

Они закурили. Сладковатый дым с непривычки затуманил голову.

— Меня завтра уведут к стенке, я перед смертью вам кое-что рассказать хочу. — Что именно? — Знаете, кто организовал на вас покушение? — Нет.

— Было два человека. Один большевик по имени Митя, а второй Рубин.

— Он меня хотел убрать, чтобы грохнуть Гендрикова? -Да. — Видимо, покушение организовывали вы?

— Был грех. Наняли эсеры, сказали, что вы — тайный сотрудник охранки. — Но Гендрикова вы не взяли? — Не смогли. — А знаете почему? — Расскажите.

— Мне об этой акции надежные люди сообщили. Я приказал всю операцию с деньгами и бриллиантами в сыскной полиции провести, так что зря вы меня замочить хотели.