Хавьер Аррибас - Круги Данте
Иногда, когда на него нападала меланхолия, Данте допускал мысль о том, что, возможно, этот жестокий и расчетливый наместник действовал из хороших, хотя и извращенных побуждений. Может быть, в его намерения не входило многое из того, что приписал ему Данте. Когда так бывало, то тайным уколом в его больном сердце отзывалась мысль о том, что он потерял последний шанс возвратить все то, за что он сражался. Ждала ли его впереди другая возможность, скиталец не узнал, потому что его душа поспешила соединиться с сущностью Творца. Это событие произошло, когда он выполнял ответственные задания своего покровителя.
Летом 1321 года Данте, представляющий образ человека мира, получил поручение от сеньора Равенны поехать в Венецию ― это была деликатная дипломатическая миссия: успокоить военные настроения в Республике Сан Марко, очень усилившиеся после очередного кровавого инцидента, произошедшего между равеннскими моряками, пьяными драчунами, и венецианцами. Возникшая ситуация раскрывала соперничество двух морских государств. Возвращаясь в Равенну и как можно скорее желая дать отчет своему другу и сеньору Гвидо Новелло де Полента, поэт торопился. Быстро преодолев нездоровые болота Комаккио, он простудился. Горячка была более жестокой и сильной, чем ненависть и приговоры его надменных флорентийских земляков. Его душа, может быть, устала терпеть эту борьбу и праздновать очередную эфемерную победу, а потому покинула тело, готовая соединиться со своим Создателем. Это было ночью с четырнадцатого на пятнадцатое сентября, когда церковь праздновала Воздвижение Креста Господня, после пятидесяти шести лет и четырех месяцев ― именно столько времени назад зажглась его звезда на небосводе. Говорят, что его дочь, сестра Беатриче, с другими монахинями в это время молилась на заутрене в маленькой капелле Уливи[58] и вдруг увидела, как небосвод озарился белым светом. Когда дочь открыла заплаканные глаза и взглянула на этот странный свет, у нее было чувство, что само небо разверзлось, чтобы принять ее отца.
На смертном одре, в окружении родных и друзей, Данте чувствовал себя собственным персонажем, прошедшим по всем кругам обмана, заговоров и боли. В конце концов, от какого смертного греха был свободен этот Данте Алигьери, что получил право судить остальных грешников? С большим трудом он сдерживал гнев в разных ситуациях; этот гнев застилал разум и заставлял поэта много раз справедливо негодовать на неправду ближнего, сбившегося с пути. Может быть, он тратил время с жестокой жадностью в поиске восхвалений, славы, почитания; или же он жаждал народного признания, безумно мечтал быть коронованным лавровым венком в родном городе, который так любил. Гордость… как сильна она была в нем! Он всегда был горд тем, что брал на себя ответственность, которая, как он был уверен, чрезмерно тяжела для других людей. Он с презрением относился ко всякому смирению, он отказался от помилования, не подумав даже о благополучии своей семьи. Он впадал в распутство, катясь по скользкому откосу любви. Он был невоздержан, не заботился о своем долге честного супруга. Иногда он делал это с настоящим и позорным бесстыдством, как случилось в Лукке, когда он сам навредил своему произведению. И если он никогда не был уличен в пагубном пороке лени, то только потому, что был вынужден постоянно действовать на острие ножа. Особенно это касалось исполнения публичных обязанностей, на этом поприще он, возможно, мог сделать больше, быть более гибким или ловким посредником, оправдать доверие земляков с большим успехом перед очевидной угрозой, которую представляло прибытие во Флоренцию Карла Валуа. Никто никогда не мог упрекнуть Данте в обжорстве, он был в еде и питье даже слишком скуден и строг. Может быть, все же стоит вспомнить о его горячем желании пожирать книги и знания? Не было ли это сравнимо с болезненной страстью, укравшей его и так небольшое свободное время, которое он мог бы посвятить семье? Это было страстное желание знать и уметь, не оставлявшее его никогда во время бесконечных скитаний. А на смертном одре он неожиданно пришел к выводу, что его жизнь в последние годы превратилась в нечто, не слишком отличное от преисподней, будучи соткана из фальшивых надежд и бесплодных исканий, когда он старался играть роль бога поэзии, карающего своих врагов. Ад последних дней, проведенных во Флоренции, был не чем иным, как отражением его жизни. Ад, из которого только в конце он постарался выбраться, вскарабкавшись снова по ребрам самого дьявола.[59]
Он делал все, чтобы найти рай на земле среди своих, понимая, что друзья и соратники никогда не покидали его, защищая своей любовью; близких нельзя завоевать силой оружия или политическими методами. В конце концов, нужно понять, что все мы живем и умираем, будучи пленниками наших кругов ада, особенных и удивительных, в которые мы сами погружаем себя, подобно Данте.
Говорят, что в момент смерти умиротворение расслабило его мускулы и из разжавшейся руки поэта на пол упал кусок пергамента. На нем было написано несколько строк, которые не могли принадлежать Данте; их авторство давало пищу для исследования тайн последних лет жизни поэта. Его дети не узнали почерк, но подтвердили, что это не его рука. Ему принадлежали, без сомнения, другие слова, написанные поверх той чепухи. Несколько коротких и сильных строк, таких страстных и грустных, что они могли бы стать его эпитафией:
IURA MONARCHIAE, SUPEROS, PHLEGETHONTA LACUSQUE LUSTRANDO CECINI. VOLUERUNT FATA QUOUSQUE: SED QUIA PARS CESSIT MELIORIBUS IIOSPITA CASTRIS, AUCTOREMQUE SUUM PETIIT FELFCIOR ASTRIS, HIC CLAUDOR DANTES PATRIS EXTORRIS ORIS QUEN GENUIT PARVI FLORENTIA MATER AMORIS. Я воспевал права монархии, исследуя Небеса, Флегетон[60] и бездны ада, насколько хотела судьба: Но моя душа возвратилась к лучшему приюту И я счастлив теперь, что она привела меня к Создателю между звездами, Здесь заточен Данте, изгнанный с просторов своей родины, Его породила Флоренция, так слабо любящая мать.Мадрид, январь 2005 г.
Примечания
1
Арно ― река в провинции Тоскана, протекает в родном городе Данте ― Флоренции.
2
Подеста ― глава исполнительной власти в средневековых итальянских городах.
3
Гвельфы и гибеллины ― политические направления в Италии XII–XV вв., возникшие в связи с борьбой между Священной Римской империей и папством за господство в Италии. Гвельфы поддерживали римских пап, а гибеллины были сторонниками императора. C XIV века во Флоренции и в ряде других городов гвельфы разделились на черных (партия аристократов) и белых (партия богатых горожан).
4
Милосердие (лат.) ― кинжал с таким названием использовали для избавления от страданий поверженных в бою рыцарей.
5
Кантастории ― сказители итальянского народного эпоса.
6
До XIX века не существовало единого государства Италия. Несмотря на это, в средние века существовала идея единства чувств; хотя и не политическое, это единство распространялось на весь полуостров. В этом смысли люди, жившие тогда, говорили об Италии или использовали определение «итальянский».
7
Первая рюмка для утоления жажды, вторая рюмка для радости, третья для удовольствия, четвертая для сумасшествия.
8
Т.е. «сладостного нового стиля». Эта литературно-философская поэтическая школа существовала в Италии в последней трети XIII века и стала важным этапом в формировании итальянской национальной поэзии. К представителям этой школы принято относить флорентийских поэтов Гвидо Кавальканти и Данте Алигьери.
9
Когда мы в таверне / мы не думаем, зачем нас носит земля, / потому что мы заняты игрой, / тем, что всегда заставляет нас попотеть…
10
Пей, влюбленный, пей, влюбленная, / пей, солдат, пей, священник, / пусть пьет он, пусть пьет она, / пей, слуга, пей, госпожа…
11
Опьянение не делает ошибок, а только открывает их.
12
Кондотьеры ― в Италии XIV–XVI в. руководители военных отрядов, находившихся на службе у городов-коммун и государей и состоявших в основном из иностранцев.
13
Как «просторечие» понимается родной язык определенной местности, в противоположность общему языку, которым была латынь.
14
Сиеве ― приток реки Арно.
