Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции

– Ужо отбегался, – усмехнулся Иван, сидевший рядом с Алексеем в углу арестантской комнаты в здании полицейского управления, где Тартищев проводил допрос Прохора.

– Ну это еще бабка надвое сказала! – Прохор даже не повернул головы в его сторону. – Я и культяпый будь здоров бегать!

– Старухи твоих рук дело? – спросил Тартищев.

– А что скрывать? – Прохор ухмыльнулся. – Бабок удавить легко было, шейки у них тощие... Раз жиманул, и готова! С немцем хуже получилось! Повозиться пришлось! Сильный, чертяка, оказался! Но что поделашь, пришлось наказать! Не покупай то, что тебе не принадлежит!

– Ты имеешь в виду браслет?

– А что ж еще? Я его как зеницу ока берег, все ждал, когда черед придет... А тут, когда лихорадка по весне свалила, один босяк взял да и спер его у меня. На Разгуляе продал немцу. Но на том его радость босяцкая и кончилась. Утопил я его, как пса шелудивого, в бочке с дерьмом... – Прохор хмыкнул и повертел головой. – Макну его с головой, а как захлебываться начнет, на белый свет вытащу, потом опять макну, потом опять вытащу... Нахлебался всласть, оторва!

– Что ж это за браслет такой, Прохор, что за него ты стольких людей уложил? Мужика в переулке, под которым твою перчатку нашли, тоже ты пришил?

– Нет, это Мамонт постарался, и перчатка тож его. Брезговал он голыми руками убивать! – пояснил охотно Прохор. – А я и вовсе по голове не бью! Знашь, Федор Михалыч, крови я не люблю. Я от нее зверею! А вот Мамонта удавил. Хоть и любил его. Он ведь меня на руках носил, когда мне ногу оттяпали. Но он один знал, кто я такой, и мог запросто продать, зачем мне браслет нужон. Он и сучку свою рыжую под немца подложил по моему совету, чтоб браслет у него выманить. Хотя ой как не хотел поначалу!

– Ты знал, что браслет по ошибке попал к Синицыной?

– Нет, не успел, – вздохнул Прошка и глянул на Тартищева из-под нависшей на глаза взлохмаченной гривы. – Я думал, немец кое-что разузнал, и решил браслет прикарманить. Шибко уж пронырливый он был, везде свой нос совал. Но Настю я б все равно не тронул, учти это! Я Настю с малехонька любил, а она нос воротила, курва! – Он еще более грязно выругался и вдруг дурашливо пропел:

Здравствуй, милая, хорошая моя,Чернобровая, порря-даач-наая...

– Что мог Дильмац разузнать про браслет? – перебил его Тартищев. – Говори уж, Прохор, не запирайся! Все равно его тебе не видать как своих ушей!

– Не видать так не видать! – беззаботно пожал плечами Прохор. – Без Мамонта мне он теперь не нужон. – И вдруг с дикой злобой в голосе выкрикнул: – Сломал ты мне жизнь, легаш! Я ведь думал человеком стать! – Он уронил голову на стиснутые кулаки и зарыдал в голос с подвывом. Так деревенские бабы голосят по покойнику.

– Да полно тебе, Прошка! – сказал устало Тартищев. – Никогда б ты не стал человеком! Ты за эти богатства, что Лабазников припрятал, его ж и утопил, только он хитрее тебя оказался. Знал, наверняка знал Василий Артемьевич, что ты спишь и видишь себя в его сапогах.

– Ничего, – поднял голову Прохор и с угрозой в голосе повторил: – Ничего, легаш вонючий! Попомнишь ты меня! Уйду я от тебя, как пить дать уйду! – И захохотал раскатисто, закинув патлатую голову назад. Затем склонился в сторону Тартищева и доверительно прошептал, играя желтыми глазами: – Я ведь с каторги ушел, не смотри, что культяпый. Да так, что никто и не спохватился! – И он вновь расхохотался.

Тартищев терпеливо дождался, когда Прохор просмеется.

– Что ж ты, выходит, не только сам сбежал, но и Мамонту помог?

– Да что там Мамонту, – хвастливо произнес Прохор, – я его сучку тоже вызволил, а то совсем загибалась от чахотки. У Мамонта с ней разлюли-малина еще до каторги случилась! В Киеве они снюхались, там он большие дела крутил, пока не захапали. Это он потом, уж не знаю, каким способом, к ней на Тару перебрался. Поначалу его на свинцовые рудники определили. Но финажки, сам знашь, великие дела творят! Даже от свинца ослобонить могут. – Он с интересом посмотрел на Тартищева. – Ты вот слышал хотя бы, что такое свинка?[50] Не знашь? А я ведь еще три года назад сплошная сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по две «свинки» враз поднимал. А теперя смотри! – Он обреченно махнул рукой. – Все свинец этот нерчинский. Много он нашего брата заел и еще заест от пуза!

– И все-таки, как вам удалось бежать с Тары? – спросил Тартищев.

– Много хочешь, – усмехнулся Прохор. – Расскажи тебе, покажи! Только не все должно знать...

– Под покойника, что ли, живого в гроб укладывали? – поинтересовался из своего угла Иван. – Так это было уже, милейший, было... И не ты первым здесь оказался.

– А мне плевать, первый иль последний! – зыркнул на него глазами Прохор. – Я сказал, не скажу, значит, не скажу!

– И не говори, – махнул рукой Тартищев, – с этим мы и без тебя разберемся. – Он посмотрел на часы и приказал Вавилову: – Вызывай конвойных! Хватит с него на сегодня!

– Зря ты со мной, Федор Михалыч, говорить не хочешь, – покачал головой Прохор, – а то ведь вдруг свидеться больше не придется. Я б тебе рассказал, как персики да инжир на Туретчине едал, когда с чумазым туркой воевал, как Балканы перевалил по колено в крови... Вот с тех пор кровь и не переношу... – Он вздохнул. – Там в первый раз арестантских щей хлебнул за то, что вшивую шинелишку – рупь цена – на сливовицу променял... А потом пошло-поехало, выдали волчий билет вместо плаката, а по нему и отношение, как к волку бешеному, – ни тебе работа, ни тебе ночлег! – Он махнул рукой. – Ладно, веди! – И встал с табуретки.

– Венгра ты тоже пришил? – Иван подошел к нему. Он был как раз по плечо Прохору и, задавая вопрос, задирал голову высоко вверх.

Прохор пожал плечами.

– А все до кучи, господин хороший! Мамонт мне сказал, что пятьдесят тысяч должны у грека взять, а заодно и браслет, что Настя вернула. Мы с Ленькой сговорились, что он мне браслет перекинет в сокровенном месте, когда от магазина скакать будут, но так я его и не дождался. Подстрелили Леньку и в острог отправили! А венгр с деньгами в тайгу смылся. – Прохор преувеличенно громко вздохнул. – Пришлось его девку пощупать, чтоб узнать, где эта хаза таежная...

– Ну ты даешь, Прохор, – покачал головой Иван, – это ж сколько ты человек угрохал? Не считал?

– На том свете сосчитают, – осклабился тот. – Думаешь, я не знаю, что в пекло попаду? Потому и хочу на этом свете всласть пожить!

– Ну-ну! – усмехнулся Тартищев. – Блажен, кто верует, легко ему на свете...

– А ты знашь, Федор Михалыч, какая кличка за мной закрепилась? – оглянулся от порога Прохор. – Слизкой меня прозвали... За то, что от полиции уходил запросто. Как корова языком, бывало, слизнет Прошку Сипаева... – Он остановился на мгновение. – Хотите, господа хорошие, я вам песню капказскую спою, походную. Я его весь пешком выходил, с басурманом дрался. – Топнув деревяшкой и лихо присвистнув, Прохор затянул надорванным голосом:

Гремит слава трубой,Мы дрались за Лабой,По горам твоим, Кавказ,Уж гремит слава об нас...Уж мы, горцы басурма...

Конвойный толкнул его прикладом в спину, и Прохор замолчал на полуслове. Дверь за ним захлопнулась, а Тартищев медленно проговорил, все еще глядя на дверную створку:

– Ишь ты, Слизка! Отчаянный мерзавец! Дерзкий! – И повернулся к взиравшим на него Ивану и Алексею: – Завтра сведем его с Мозалевским. Посмотрим, что тогда запоет наш курский соловушка!

– А по-моему, он блефует! – сказал Иван. – Он же калека! С деревяшкой по крышам не поскачешь! А покрасоваться хочется, дескать, вот я каков!

– Зачем ему красоваться? – возразил Алексей. – Он что, не понимает, что ему за это петля светит? Я уверен, что они на пару с Мамонтом работали. И наверняка это Прохор его послал, чтобы Федора Михайловича проучить, а то и убить! И в окно к Дильмацу он мог запросто проникнуть. Мамонт только слегка его подсадил...

– Но с крыши-то он должен был спуститься, прежде чем в окно залезть? А потом опять же по веревке вернуться. Нет, не верю, чтобы Прохор сумел это сделать. Тут со здоровой ногой не все получается! – не сдавался Иван. – А другим путем в этот двор не попадешь. Я проверял, там два дворника по очереди исправно дежурят. Мимо мышь не проскользнет.

– Казначеев с Мозалевским проскользнули...

Вавилов усмехнулся.

– Мастак ты, Алешка, подводные камни замечать, но только, видно, забыл, что Казначеев и Мозалевский через парадный вход вошли, а не через соседние ворота. Вот их-то дворники и охраняют, а ночью с особым тщанием, потому как с каждого припозднившегося пятачок, а то и гривенник берут...

С улицы вдруг послышались крики, ругань, непонятный треск и грохот, затем вдруг ударил винтовочный выстрел...

– Прошка! – выкрикнул, бледнея, Тартищев и бросился к окну.

Агенты бросились следом, но увидели лишь спину Прохора, изо всех сил нахлестывающего гнедого жеребца. По украшенному медными бляшками седлу Алексей сразу же узнал его, потому что видел еще совсем недавно под начальником охранного отделения. Месяц назад Ольховский взял приз губернатора на скачках по случаю открытия сезона на ипподроме.