Андрей Сеченых - Эхолетие

– Моя жизнь вам будет совсем не интересна. Это не та история, которую вы ищите. Родился я в пятом году здесь, в Лисецке, в этой вот квартире. Отец погиб в гражданскую, мать пережила его всего на десять лет. Я заболел туберкулезом и тоже должен был их догнать, но почти сразу перед войной меня забрал в Ленинград двоюродный брат отца, и я жил у него. Потом война, блокада, дядя погиб на фронте, я неожиданно выздоровел и вернулся в Лисецк. Вот с тех пор так и живу здесь. Видимо и помру здесь. Жениться не успел, кому туберкулезник нужен? Детей не завел. Вот, собственно, и вся история. Я вас предупреждал, скучновато получится, писать не о чем.

– Угу, – Лёшка делал вид, что старательно строчит в блокноте, присев на подоконник, – а как звали дядю?

– Какого дядю? – не понял старик.

– Ну как, какого, из Ленинграда который.

– А моего-то… – старик на секунду задумался, – так же звали. Михаилом, как и меня.

– А фамилия была у него?

– Зачем она вам?

– Ну как, зачем, мы же очерк пишем. Нужны факты, имена, фамилии.

– А… ясно… Попов его фамилия была.

Лёшка старательно записал фамилию в блокнот и тут же кинул новый вопрос:

– Дед Михаил, а ты, кроме дворника, еще кем-то работал? Судя по разговору, было же образование за спиной?

Старик чуть качнул лохматой головой:

– Да какое там образование… Я на рабфаке учился… ну хотя да, по вашему, это почти высшее образование было, – согласился дед, – а днем я на заводе работал, делопроизводителем… письмами занимался, справки выдавал, одним словом… там одни грамотные люди были, вот где настоящее образование и получил. Потом туберкулез… ну и всё, пожалуй.

– Значит, родных никого?

Игнатьев отрицательно покачал головой.

– Ну а друзья-то остались? – Лёшка никак не мог угомониться.

Дед еще раз качнул головой в том же направлении. Поль уловил паузу и обратился с новым вопросом:

– Михаил Сергеевич, а расскажите нам про ваших соседей, с кем вы жили в тридцатые годы.

– Да я их толком и не помню уже. Надо мной Северцевы жили, он учитель, преподавал в школе, она домохозяйкой была. Справа – Вороновы, слева Самсоновы… перед войной еще жили. Когда дома разбомбило, никого больше здесь не осталось. Кто на фронте, кто здесь умер, кого сослали. Одна Вышковская осталась после войны… они из бывших значились, из дворян. Мужа еще в тридцатые репрессировали, он там и умер, а она еще после войны пожила лет пять и всё… А все нынешние соседи заселились сюда после сорок пятого… беженцы иногородние, наши лисецкие, которые после бомбежек… ну вот так… Так что я здесь самый древний, – грустно улыбнулся старик, – Я вот загадал – когда дом снесут, то и мне на погост надо будет собираться.

– Я в прошлый раз про Моряка спрашивал. Старик, не мог ты его не знать, – Лёшка хитро прищурился, – расскажи, обещаю, печатать не будем, просто любопытно.

Тяжелый взгляд хозяина дома, поддерживаемый плотной сетью морщин, не мигая, уставился на Самойлова. Атмосфера в комнатке загустела, казалось, еще секунда – и старик пошлет студента по матери, но линия бровей размягчилась, и Игнатьев ответил просто:

– Не знаю, моряк он или мичман был, а звали его Мишка Шестаков. Давно, еще в детстве, пацанами играли во дворе. Да и неплохим парнем он был. Потом, правда, понесло его по наклонной, дружки – водочка… срок схлопотал немаленький, отсидел лет десять, вернулся… после войны умер или погиб, не знаю. Поговаривали, что убили его… но точно не скажу, да и не общались мы с ним с детства еще. Уголовник и делопроизводитель вместе… как вы себе это представляете? А почему именно Моряк? Зачем он вам?

Самовар закипел. Игнатьев открыл желтоватую упаковку цейлонского напитка и насыпал несколько ложек в заварной чайник, немного его наклонил и повернув круглый вентиль на самоваре. Кипяток начал весело наполнять пузатый сосуд.

Лёшка вместо ответа сделал вид, что полистал блокнот и задал еще вопрос:

– А Бубенчиковы здесь жили?

– Чудная фамилия, – усмехнулся дед, делая ударение на второй слог. – Не было таких, я бы запомнил.

– Дед Михаил, скажи… а вот Бартеневых ты стопроцентно должен знать, да?

Старик, наливая кипяток, на секунду отвлекся, неудачно дернул рукой – и струя горячей воды попала на кожу.

– Ёкарный бабай, – еле слышно выругался дед и поправил носик самовара. На обожженную руку он даже не обратил внимание. – Бартеневы… вроде были такие, но я с ними не был знаком.

– Странно, – Лёшка с удивлением посмотрел на Игнатьева, – вы же с Бартеневым одного года рождения, как минимум, в песочнице должны были играть вместе.

– Нет, не помню, – упрямо повторил дед, – в этом доме разные люди жили. Это сейчас все равны, а тогда… Я сын рабочего, а они, по-моему, из дворян… ну, гувернеры там, обслуга… наверное поэтому и не помню. Не могли мы пересечься, ну никак.

Поль удивленно поднял брови и посмотрел на старика:

– А что есть «ёкарный бабай»?

– Эвфемизм, – коротко бросил Лёшка.

– Эвфемизм? – недоуменно переспросил Дюваль.

– Ну да, это когда вместо матерных слов употребляют более мягкие выражения.

Поль почесал затылок, переваривая услышанное, и радостно констатировал:

– А… я понял, у нас, например вместо того, чтобы сказать «дурак», говорят «банан». Значит, «банан» – это эвфемизм.

– Еще немного и пойдешь русскую филологию преподавать, – улыбнулся Лёшка.

Поль немного смутился, но вида не подал:

– Я так и не понял, а что вообще это значит?

Игнатьев, с любопытством наблюдавший за друзьями, пояснил:

– У меня помощник был, татарин, вот он как что не так, так сразу – «ёкарный бабай». Видно, и мне передалось по наследству. Бабай по-татарски значит дедушка… может, оттуда пошло… не знаю…

– Не совсем так, – Лёшка не был бы собой, если промолчал бы, – этимологи до сих пор не знают, что это значит. Раньше на реках работали якорные бабаи, бывшие матросы, они бакены расставляли по воде. Другие говорят, что это от татарского «ё хана бабай» – «конец тебе, дедушка». Кстати, с тюркского это вообще переводится как «дед, любящий чужие зады», ну, пожилой гомосек, одним словом.

В комнате наступила мертвая тишина. Игнатьев и Дюваль уставились на скатерть, потом посмотрели друг на друга, потом синхронно повернули свои лица к Лёшке и неприлично заржали вместе. Самойлов озадаченно смотрел на их очкастые физиономии и не мог понять, что их так развеселило. Он долго смотрел на их трясущиеся от смеха головы и продолжал мучиться, что же ему не давало покоя.

– Алекс, – рыдал Поль, – думаю, что матом было бы приличнее…

Старик тоже долго ухал и скрипел голосовыми связками, но, наконец, справился с эмоциями, едва его не задушившими:

– Однако… – он снял очки и протер лежащим рядом полотенцем слезящиеся глаза, – давно так не смеялся, – Игнатьев еще раз крякнул и наполнил стаканы душистым напитком. – Так, молодежь, сахара в доме не держу, вот… налегайте на печенье, оно для здоровья полезнее, – он расставил стаканы и разломил пополам пачку «Юбилейного».

Самойлов слез с подоконника, чтобы присоединиться к веселой компании за столом. Локтем он случайно зацепил занавеску и из-за нее на пол упала детская игрушка. Матерчатый заяц беспомощно валялся на полу. Лешка нагнулся, чтобы его поднять и рассмотреть, но его опередил старик, который выхватил игрушку из рук Самойлова и неожиданно зло процедил:

– Не надо ничего трогать руками, эрудит, – он посадил зайца на место и задернул занавеску.

Лёшка озадачился :

– Дед Михаил, ты что, обиделся за перевод с тюркского?

– Просто не люблю, когда мои вещи трогают, – пояснил он, разгладив морщинистый лоб, – это мне мама подарила, когда ребенком еще был. Ладно, давай к столу… и не сломай здесь больше ничего.

Лёшка сходил на кухню за табуретом и присел вместе со всеми. Старик оживленно переговаривался с Полем, а Самойлов просто пил чай, искоса наблюдая за дворником.

– Хотел спросить, дед, а ты весь день во дворе работаешь?

Игнатьев нехотя отвернулся от Поля и ответил:

– Нет, конечно. Я еще сапожником подрабатываю здесь, недалеко. Возле рынка. Так что, если подметки отлетят, милости просим. Заходите, по дружбе бесплатно сделаю. Кстати, а вы мне так и не сказали, откуда фамилии жильцов знаете? Вы говорили, что сестра вашей бабушки здесь жила? Как её звали?

– Ниной Ивановной, фамилию не знаю, – Лешка соврал так непринужденно, что Игнатьев просто не мог ему не поверить. Он долго думал, но признался, что тоже её не знал.

– А так, большую часть материалов мы в управлении госбезопасности нашли, – Лёшка забросил в рот очередное печенье.

– Так даже, – удивился дворник, – с чего они такими добрыми стали? Раньше арестовывали всех без разбора, а сейчас, значит, повернулись к народу лицом?

– Да нет, конечно, – Лёшка беззаботно отхлебнул чай, – я просто с одной девчонкой вместе учусь, а у нее отец в нашем КГБ не последним человеком служит, между прочим. Вот и пользуюсь блатом, а так на пушечный выстрел не подпустили бы, если бы не Нелюбин.