Тень Голема - Анатолий Олегович Леонов
– Ушла!
Михаил неторопливо затворил дверь тайного хода и с печальной улыбкой присел на откидную стасидию[7]. Ему вдруг привиделось далекое детство. Привиделось столь ясно, словно и не уходило оно ни в какое прошлое, а спокойно дожидалось внимания к себе где-то во дворце, в верхнем тереме, под косящатыми окнами[8] с застекленными переплетами…
– Эх, маменька, не понять тебе нас!
Михаил грустно улыбнулся и, тяжело поднявшись, захромал в кабинет. Сегодня у него опять сильно разболелись ноги.
Глава 4
Ранним субботним утром, накануне Духова дня[9], глава Московской торговой компании, известный негоциант и отставной дипломат сэр Джон Мейрик, возведенный четыре года назад королем Яковом в рыцарское достоинство, принимал дома горячую ванну. Совершал он это изысканное мероприятие непосредственно в собственных покоях, для чего четверо слуг, больше похожих на крепких лондонских докеров, ни свет ни заря приволокли из подвала медный ушат внушительных размеров и наполнили его водой, кипяченной в кухне, находившейся, по существующему тогда правилу, все в том же подвале. Бегая с ведрами вверх и вниз по крутой и узкой лестнице, слуги неустанно поминали сэра Джона и всех его близких самой затейливой бранью, которую даже обитатели лондонского дна легко могли посчитать непозволительным для их почтенной корпорации сквернословием. Впрочем, до ушей хозяина ругань прислуги не долетала, отчего пребывал он в состоянии чистого блаженства и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
После ванны сэр Джон укутался в просторный шелковый баньян[10], всего за один прошедший год триумфально покоривший сливки голландского, а за ним и английского общества. Нахлобучил на голову нечто громоздкое и пестрое, одновременно похожее на турецкий тюрбан и на старинный бургундский шаперон, и направился завтракать.
Стол для него был накрыт здесь же, в уютной опочивальне с чудесным видом на Хампстедскую пустошь, на противоположном краю которой виднелись пряничные строения деревни Хайгейт, не менее модной среди зажиточных лондонцев, чем Хампстед, в которой жил сам Мейрик. На Хампстед-Хит каждый уважающий себя джентльмен мог приятно провести время вдали от городской скверны, создаваемой серой массой чумазых, плохо пахнущих людей. Здесь яркая зелень леса и пьянящий аромат луговых трав ублажали тонкие чувства благородных душ.
Как истинный англичанин, Мейрик свято чтил традиции и страстно любил природу. Мишурный парк с ровными, как боевые испанские терции, аллеями, аккуратно стриженными газонами и присыпанными желтым речным песком дорожками, уходящими за зеленые холмы, сэра Джона вполне устраивал. Но вот что его категорически не устраивало, так это традиционный английский завтрак. Ему, больше половины жизни проведшему вдали от родины, невозможно было свыкнуться с кувшином горького эля, краюхой клейкого серого хлеба и миской рыхлого козьего сыра, подаваемыми к столу на завтрак и ужин.
Тут Мейрик смело ломал традиции. На завтрак у него был десяток яиц, купленных у местного фермера по два шиллинга за полсотни, четыре голубя по восемь пенсов за каждого и корзина больших устриц, обошедшаяся его экономке на Биллингсгейтском рыбном рынке в три шиллинга. Запивал сэр Джон сие изобилие яств густым канарским вином, приобретенным у торгового партнера из Испании по цене восемь шиллингов за галлон. Старый, прожженный коммерсант Мейрик деньги ценить умел. Лишних трат не допускал, но и на себе не экономил.
Завтрак подходил к концу, когда доверенный человек Криспин Хайд, исполнявший при Мейрике самые разнообразные, не всегда законные поручения, тихо вошел в спальню и, склонив в почтительном поклоне лохматую рыжую голову, сообщил, что в дом прибыл курьер из Вестминстерского дворца и ожидает хозяина в рабочем кабинете. Осушив бокал мальвазии и вытерев мокрые губы краем белоснежной скатерти, Мейрик неспешно встал из-за стола, рыгнул с наслаждением и степенной походкой сытого человека направился в кабинет, на ходу размышляя, чем ему может грозить внезапный визит посланника кабинета министров его королевского величества? Не был ли это практикуемый парламентом с некоторых пор «безмолвный арест», производимый за какие-либо прежние грехи на государственной службе, которая, разумеется, не была столь безупречной, как того требовали строгие правила?
Тревога оказались напрасной. Угрюмый лакей в красной ливрее Вестминстерской канцелярии передал депешу, на словах сообщив, что сэру Джону Мейрику, эсквайру, по получении послания незамедлительно предлагалось отправиться во дворец, где ему была назначена аудиенция у лорда-канцлера. Никаких других указаний, кроме тех, что передал посланник Вестминстера, в письме не содержалось, а все расспросы нелюдимого лакея упирались в упрямое:
– Я человек маленький, сэр! Мне ничего знать не положено!
Не добившись ничего вразумительного, Мейрик расписался в получении и отпустил курьера. Пройдясь по кабинету размеренным шагом, он бросил внимательный взгляд на настольные часы, недовольно покачал головой и велел Хайду через час закладывать карету в Лондон.
– Через час? – переспросил озадаченный слуга, слышавший слова курьера.
Мейрик смерил вопрошавшего холодным, как осенний лондонский дождь, взглядом.
– Вас что-то смущает, друг мой?
– Никак нет, сэр! – с обычной для себя учтивостью склонил голову понятливый Криспин Хайд и вышел из кабинета.
Оставшись один, Мейрик присел в кресло, стоявшее у большого камина, сложенного из дикого корнуэльского камня, и протянул ладони к весело потрескивающему в очаге дубовому полену. Мейрик был достаточно богат, чтобы позволить себе топить камин настоящим деревом, а не углем, раздражающий запах и дым от которого и без того висел над столицей сплошной пеленой. Впрочем, в суровые зимы, чтобы растопить очаг, многие лондонцы не имели даже угля, доставляемого из Ньюкасла. На огромный столичный полис его попросту не хватало. Именно поэтому горожане предпочитали свое свободное время проводить не дома, а в тавернах, где можно было не только сытно поесть, но и согреться.
Мейрик размышлял, зачем он вдруг понадобился лорду-канцлеру? Год назад он вернулся из далекой России, обласканный царем Михаилом, за посредничество в заключении Столбовского мира[11] одарившим его шубой со своего плеча, – милостью для иноземцев редчайшей и оттого особенно ценной! В очередной раз оказавшись на родной земле, Мейрик посчитал свою многолетнюю службу посланника английской короны завершенной и удалился от дипломатических дел, сосредоточившись исключительно на
