Виталий Гладкий - Тайна Розенкрейцеров
Рудзевич держал кабанчика, два десятка кур и стадо гусей, которых трудно было сосчитать – ранним утром гуси уходили к реке, а возвращались, когда вечерело. Свежим молоком его снабжали прихожане, которые также помогали своему пастырю управляться с большим огородом площадью в тридцать соток. Ему нравилась простая деревенская жизнь, хотя иногда мысли и мечтания ксендза долетали и до папского престола, на котором сидел его земляк. А почему бы и ему, ксендзу Рудзевичу, не властвовать в Ватикане?
Папа ведь тоже поначалу был простым священником…
Рудзевич вдруг почувствовал, как темнота позади него сгустилась и материализовалась. Это было очень неприятное ощущение – словно ему за шиворот бросили живого скользкого ужа. Так иногда подшучивали над ним в детстве сверстники.
Он резко обернулся и посмотрел на темный дверной проем. Там стоял человек! Ноги ксендза вдруг стали ватными, и он плюхнулся на табурет.
– Матка боска… – прошептал испуганный ксендз.
– Не нужно упоминать матерь божью всуе, – строго сказал человек и зашел на кухню.
Он был высок, худощав и одет во все темное. На его аскетическом длинном лице, изрезанном глубокими морщинами, выделялся нос, который был похож на ястребиный клюв. Но внимание ксендза привлекли глаза незнакомца. Они были пугающе черны, и в них горел адский огонь фанатизма и жестокости. Они прожигали Рудзевича насквозь, и он почувствовал, что начал задыхаться. Так всегда было, когда ксендз сильно волновался.
– Как… – каркнул Рудзевич. – Кгм! – прокашлялся он. – Как вы сюда попали?
– Через дверь, – коротко ответил незнакомец.
– Но я запер ее!
– Вы хотели это сделать, но забыли. Так бывает.
Рудзевич не поверил незнакомцу. Он точно помнил, что запер входную дверь молельни на ключ. Но спорить с этим странным человеком ксендз не стал. Ему казалось, что между ними пропасть, через которую боязно прыгать.
Он лишь спросил:
– Кто вы?
Прежде чем ответить, незнакомец достал из потайного кармана массивный серебряный перстень с большим черным камнем и надел его на безымянный палец правой руки. К полированной поверхности камня была прикреплена золотая бляшка в виде оскаленной головы волка или пса. Увидев перстень, Рудзевич мгновенно успокоился. Он встал и выжидающе посмотрел на незваного гостя.
– Multi sunt vocati, pauci vero electi,[4] – немного гундося, сказал незнакомец.
– Omnia in majorem dei gloriam,[5] – смиренно ответил ксендз.
Незнакомец протянул руку с перстнем, Рудзевич встал на колени и поцеловал изображение оскаленной пасти.
Когда губы ксендза коснулись перстня, ему показалось, что по телу пробежал электрический ток. Его скромную обитель удостоил посещением сам генерал ордена Иисуса!
– Встаньте, сын мой, – приказал незнакомец, оказавшийся одним из руководителей ордена иезуитов; возможно, он был даже магистром.
Рудзевич, с трудом разгибая мгновенно одеревеневшие ноги, поднялся и покорно склонил голову перед своим непосредственным начальником. В иезуиты Рудзевича сосватал приятель. Они учились и получали сан вместе, но затем их пути разошлись. Приятель очень быстро сделал карьеру и стал каноником[6], в отличие от Рудзевича, влачащего жалкое существование в захудалом приходе.
Но надежды Рудзевича на быстрый карьерный рост не оправдались. Правда, его перевели в другую местность, где жил народ побогаче, однако, как был он простым ксендзом, так и остался.
Перемены в его судьбе наступили три года назад. Рудзевича вызвал к себе сам кардинал и после недолгой беседы благословил на тернистый путь первопроходца – ксендз должен был вместе с несколькими подвижниками оставить Польшу и отправиться в православную Россию, где так исторически сложилось, что народ католиков и на дух не терпел.
Сникший Рудзевич воспротивиться воле высшего церковного начальства не мог – не имел права. Но вечером того же дня его посетил один из братьев ордена Иисуса, старший офицер, если применить военную терминологию, и рассказал, что служение Господу в России не опала, а большое доверие.
Орден в лице церкви посылает Рудзевича, чтобы он создал во враждебном православном окружении ячейку иезуитов, которая в будущем могла бы стать опорным пунктом католицизма в регионе. Для этого выделены большие средства. Самому Рудзевичу было твердо обещано через пять-семь лет честного и беспорочного служения папскому престолу хорошую синекуру или в Польше, или в другой стране Запада.
Ксендз рьяно взялся за работу, но особыми успехами похвастаться не мог. Даже его земляки-поляки, истинные католики, и те были заражены вирусом марксизма, который в России выродился в пофигизм – всем все было до лампочки. Но самое страшное заключалось в том, что постепенно и Рудзевич начал меняться. Не помогали ни чтения молитв, ни епитимьи, которые он накладывал сам на себя, ни долгие вечерние беседы перед зеркалом, когда он убеждал свое отражение, Рудзевича-перевертыша, не сходить с пути истинного, не пасовать перед трудностями. Чтобы быть более убедительным в своих увещеваниях, ксендз ставил рядом бутылку доброго самогона и стакан, и время от времени причащался, закусывая корочкой ржаного хлеба и соленым огурцом.
Нужно сказать, что самогон тоже был собственного производства. Ту пакость, что пила его паства, Рудзевич брезговал даже нюхать. Свою «огненную воду» ксендз гнал из сахара, затем с помощью марганцовки убирал сивушные масла, а потом пропускал два раза через фильтры с древесным углем. Полученную жидкость Рудзевич облагораживал, настаивая на дубовой коре и чае с добавлением других ингредиентов – ванили, корицы, сахара, кофе и так далее. Конечный продукт у ксендза получался гораздо лучше самопального «виски», которое стояло на прилавках магазинов.
– Нам не помешают? – отрывисто спросил высокопоставленный иезуит.
Он говорил с легким акцентом – как латыш. Но истинную национальность ночного гостя определить было трудно.
– Нет, – ответил Рудзевич, не поднимая глаз.
– Успокойтесь и держитесь свободно, брат, – смягчил тон иезуит. – Я ваш гость.
– Да, да, конечно…
– Кажется, у вас что-то подгорает.
– Ах!..
Рудзевич стремительно бросился к электроплите, схватил сковородку и поставил ее на специальную подставку. Ему сильно хотелось есть, но присутствие начальства – а иезуит был для ксендза очень большим начальником – смущало его и сковывало инициативу.
Гость выручил Рудзевича. Казалось, он мог читать мысли.
– Надеюсь, вы пригласите меня отужинать…
– Именно это я и хотел предложить, ваше преосвященство! – обрадовано воскликнул ксендз. – Чем Бог послал… Присаживайтесь, я сейчас…
Спустя десять минут стол в гостиной ломился от снеди; ксендз был запасливым человеком. Кроме колбасок, Рудзевич подал отличный швейцарский сыр, за которым ему пришлось ездить в райцентр, копченую рыбу, маринованные грибы, паштет из гусиной печени, крестьянское масло со слезой, соленые огурцы-корнишоны, свиной окорок, соус ткемали, моченые яблоки, зелень и монастырский квас, тоже собственного производства, изготовленный по старинному рецепту.
– А вы тут неплохо устроились, – с одобрением сказал иезуит.
– Labor improbus omnia vincit[7], – не удержался, чтобы не щегольнуть хорошей латынью и знакомством с сочинениями Вергилия ксендз.
– Labor non onus, sed beneficium[8], – в тон ему ответил иезуит.
Довольные друг другом, они в ускоренном темпе воздали хвалебную молитву Творцу всего сущего и принялись трапезничать. Немного поколебавшись, Рудзевич робко сказал:
– Вы, наверное, здорово устали с дороги… Не желаете восстановить силы церковным вином?
– Честно говоря, я не люблю сладких вин. Но если у вас есть что-нибудь покрепче и не очень сладкое, не откажусь…
Самогон иезуиту понравился. Похоже, он так и не понял (или искусно притворился непонятливым), что употребляет самопальное пойло, потому что ксендз подал спиртное в хрустальном графине. А Рудзевич скромно промолчал о своих успехах на почве самогоноварения, резонно полагая, что в этом нет большого греха перед орденом и церковью. В крайнем случае, он будет держать ответ перед еще более высоким начальником – Господом, который, в отличие от отцов-иезуитов, гораздо терпимее и благожелательнее к своим неразумным детям, погрязшим в грехах.
После ужина, когда ксендз сварил кофе, гость отхлебнул глоток горячей ароматной жидкости, вытянул длинные ноги и сказал:
– Времени у меня мало, поэтому сразу перейдем к делу…
Он испытующе посмотрел на ксендза. Под взглядом генерала ордена иезуитов Рудзевич невольно поежился – он был холоден, как черный лед, и беспощаден, как готовая к нападению змея.
