Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина
— Она меня любит, — просиял Васек. — Когда ей снова комнату дадут, чтоб с кухней и с уборной, она сразу заберет меня домой.
— Его в камеру нельзя, — на всякий случай уточнил Коля.
— Знаю, — отмахнулся Опанас, задумавшись. — Ты, вот что, парень… — сказал он через миг, — посидишь пока под стражей. У меня дома.
— А если он опасен? — шепнул Коля, не в силах скрыть удивление.
— Когда я был подростком-шалопаем, мои мама и сестра со мной легко справлялись, им теперь все нипочем, — отрезал Опанас и обратился к Ваську: — Пошли, отведу!
— Это за то, что я за Лешу написал в журнале слово «сдал»? — тоненьким голосом запричитал задержанный. — Я больше не буду. Я не хочу под стражу. — Впрочем, он тут же начал расспрашивать и, кажется, изменил свое мнение. — А там есть кухня-то? А Нюту мне туда можно позвать? А если Леша скажет, что я случайно, то вы меня отпустите?
Опанас не отвечал, сердясь увлекая парня за собой в коридор. Коля непременно пошел бы проводить их, но тут в кабинет вернулся хозяин.
— Горленко! — глянув снизу вверх и сильно хромая, Глеб Викторович подошел к Коле вплотную и протянул руку: — Мне уже доложили. Вот это я называю правильный подход. Услышал про банду, пошел на место, задержал. Без шума и требования ресурсов. В одиночку. Не то что мои: все хрюкнуть боятся без распоряжения и подкрепления! Молодые, неопытные… Один Опанас у меня толковый, но ты же его знаешь — перестраховывается по каждому поводу, аж противно. Короче — порадовал ты меня, Горленко. Чувствую, сработаемся!
Коля попытался объясниться, мол, задержание вышло случайно и только с помощью присланных Опанасом Владимировичем ребят, но его никто не слушал.
Глава 13
Время решительных действий
Николай, обещавший зайти к Морскому в редакцию, как только что-то прояснится, объявился только во второй половине дня. С одной стороны, это было хорошо — удалось выкроить время на успеть сделать массу важного. Морской сдал две заметки, согласовал план работ, написал именно то, что хотел, про храбрость остававшихся в оккупации артистов, несмотря на попытки фашистских властей изменить репертуар театра, хранивших верность русскому классическому балету… С другой же стороны, конечно, не терпелось вырваться в Сабурку, чтобы поговорить с дочерью, а сделать это без явного повода для запроса на местную командировку уже не получалось. Оправдания про старательную работу по заданию Алексея Николаевича Толстого больше не работали. Во-первых, потому что половина редакции то и дело уходила с рабочего места под этим же предлогом. Во-вторых, потому что партийный граф с утра наведался в редакцию лично, поблагодарил всех, приносивших материалы, за работу и сказал: «Горшочек, не вари!» — том же смысле, как в знаменитом выполненном когда-то другом Морского пересказе сказки братьев Гримм — мол, перебор у меня уже с материалами от вас, изверги. Не так категорично, конечно, но в целом выходило, что для будущего процесса у Толстого уже всё было, и он, разбираясь с материалами по конкретным делам, в сборе информации больше не нуждался. Предложив авторам, чтоб очерки не пропадали даром, соорудить какую-нибудь книжку о следах фашистских зверства — чем не название «Следы фашистских зверств»? — классик степенно удалился.
В общем, Морской весьма заждался Колю. А тот, явившись, словно не спешил. Первым делом — скорее, чтоб похвастаться, чем из-за реальной необходимости — принялся показывать свое новое удостоверение. Морской тактично воздержался от упреков: ну что поделаешь, Горленко любил свою работу и действительно был рад получить бумагу о том, что снова ей принадлежит. К счастью, вернувшись с небес на землю, Николай довольно скоро громогласно заявил, что забирает товарища Морского для дачи показаний по делу о покушении на его дочь. Наконец можно было уходить.
— У нас лавина новостей, — азартно заявил Коля, едва выскочив на улицу.
— Это у нас лавина новостей, — усмехнулся Морской, кивая на окна редакции, и тут же понял, что ошибся. В деле о покушении и правда наблюдались серьезные подвижки.
— Долгова можно не расспрашивать? — спросил Морской. — Хотя…
Коля, как оказалось, все равно хотел довести до ума каждую версию. Морской вспомнил оброненные Инной и Дариной характеристики и понял, что не простит себе, если не расспросит этого подозреваемого сам. Наедине. Горленко не возражал, но весь остаток пути до Сабурки читал нотацию о том, как правильно вести расспросы.
Расстались только у дверей нужного корпуса. Николай умчался к Свете.
В холле больничного корпуса нещадно дуло со всех сторон, поэтому больным разрешалось после прогулки не сдавать верхнюю одежду. Морской замешкался, настраиваясь на беседу. Не давало покоя оброненное Инной: «Он хороший, нежный, запутавшийся мальчик». С другой стороны, мальчик явно всем врал и имел основания закопать свои тайны поглубже. Возможно, даже путем преступлений…
Денис Долгов, ничем не отличаясь от собственного снимка на общем фото с пленниками Сабуровой дачи, восседал в злополучной красноармейской шинели, ничуть не таясь. Фальшивый красноармеец играл в шахматы. Немного сонный взгляд, нервная полуулыбка, впалые щеки и неподобающая для нынешних времен роскошь — густые локоны, свисающие почти до самого подбородка. Парень явно волновался, обдумывая последний ход. «Напряжен из-за игры или от осознания совершенных злодеяний?» — успел подумать Морской.
— Похоже, я выиграл! — немного даже удивленно сообщил Долгов партнеру по шахматам в этот момент. — Надо же!
— Вам положено, — хмыкнул проигравший мужчина. — Это мы все тут умственно отсталые, а вы человек здоровый и внушающий доверие.
— Ну будет вам обижаться! — Долгов взмахнул пятерней, откидывая челку, и еще раз недоверчиво посмотрел на шахматную доску. — Выиграл я по чистой случайности. Вернее по вашей рассеянности. Смените уж гнев на милость! Да, меня выписали. Но я ведь изначально по ошибке сюда попал. Я был ранен, а не болен….
— Понимаю, — буркнул собеседник. — Хотя, что может значить слово «понимаю» из уст психически нездорового человека, да? Ладно, извинтеляюсь, так сказать. Вы же, в конце концов, не виноваты, что меня, здорового человека, держат в психушке лишь потому, что я когда-то был немного не в себе, а сестра теперь не хочет меня забирать. — И тут же, сам себе противореча, он прокричал: — Нет, ну правда!
