Диана Стаккарт - Портрет дамы
— Грегорио, нет!
Оттолкнув меня в сторону, Катерина бросилась на своего брата, словно маленькая яростная фурия. Я и представить не могла, что она задумала, — то ли хотела вырвать из его рук меч, то ли вонзить клинок в собственную грудь. Однако прежде, чем она успела сделать хоть что-то, Грегорио стремительно обернулся, ловко перебросил меч в другую руку и схватил девушку в свои стальные объятия. Мгновение он сжимал ее — а затем безжалостно отшвырнул в сторону.
Никто из мужчин не видел, что произошло в следующее мгновение. Леонардо был распростерт на полу, а Грегорио угрожающе нависал над ним, готовясь нанести последний удар. Но ужас следующих мгновений навсегда запечатлелся в моей памяти. Много позднее, обретя силы и вспоминая ту страшную ночь, я гадала, что изменилось бы, сумей я отреагировать быстрее… изменилось ли что-нибудь?
Впрочем, в глубине души я всегда знала ответ на этот вопрос — нет, не изменилось бы, ибо трагический конец этой истории был предрешен с самого начала.
Когда Грегорио отшвырнул Катерину, она споткнулась о ту самую бочку, на которой стоял фонарь, оставленный учителем, и опрокинула его. Фонарь покатился и упал на пол, где разлилось масло. Прежде чем я смогла криком предупредить об опасности, язычки пламени заплясали по залитому маслом полу, окружили Катерину, побежали по шелковому шлейфу ее платья, а затем лизнули и ее ноги. Когда огонь коснулся ее плоти, девушка страшно закричала.
Это был отчаянный вопль раненого животного, пронзительный и страшный, заставивший кровь застыть в жилах и остановивший руку Грегорио, уже готовую нанести удар.
Он быстро повернулся — и увидел, что его сестра объята пламенем. Теперь крик отчаяния и боли превратился в бессвязный вой агонии, Катерина раскинула руки и слепо билась в оконные проемы, тщетно пытаясь спастись от огня.
А огонь пылал с такой неукротимой яростью, которой я не могла и представить — словно сам Люцифер явился, чтобы заключить несчастную девушку в свои огненные объятия. Пылало платье, пылали прекрасные черные косы Катерины. Расшитые искусными руками Луиджи золотые рукава сгорели, и страшно обуглилась и почернела нежная плоть…
— Катерина!
То был крик ужаса, отчаяния и боли. Меч со звоном упал на каменные плиты, и Грегорио кинулся к сестре. Однако было уже поздно, и ее отчаянные крики перешли в хрип и тихий стон — для Катерины все было кончено, и я с трудом подавила собственный крик, осознав это.
— Катерина! — вновь закричал Грегорио. Не обращая никакого внимания на огонь, он заключил сестру в объятия.
Они сплелись, точно танцоры на адском балу, и на короткий миг я поймала взгляд Грегорио, исполненный муки, боли — и какого-то невыразимого облегчения. В следующий момент брат и сестра, оба объятые пламенем, кинулись в окно — и канули в ночь.
Странно, крики не прекратились, — промелькнуло на краю моего сознания, а потом я поняла, что это кричу я сама. В следующий миг я поняла и то, что огонь не утих, а подбирается к сухим доскам и ящикам, валяющимся на каменном полу. Зал заволокло удушливым дымом, и мои крики стали перемежаться кашлем и хрипом.
Я все еще не могла отвести глаз от того окна, возле которого еще пару мгновений назад Грегорио сжимал в объятиях Катерину.
«Этого не должно было случиться!» — вопил тоненький голосок у меня в мозгу.
Я зажмурилась. Сейчас проснусь в своей постели, в мастерской, среди других подмастерьев, и Катерина с Грегорио будут живы и никогда не встретятся при таких обстоятельствах, никогда, никогда…
Кто-то грубо схватил меня за плечо, резко встряхнул, и мне пришлось открыть глаза.
— Дино! — кричал учитель. — Прекрати завывать и бежим отсюда. Нам надо убираться, пока дым не задушил нас, иначе нас ждет такой же конец, что и у Катерины!
Последние слова привели меня в чувство гораздо быстрее, и я отчаянно закивала, чувствуя, как дым разрывает мне легкие.
— Быстрее, Дино, ложись на пол и ползи!
Голос учителя заглушали гул пламени и треск горящего дерева. Он упал на колени и потянул меня вниз, на пол возле себя.
— Здесь меньше дыма, можно дышать…
— Но мы, без сомнения, в западне! — еще ужаснее прохрипела я, видя, что огонь отрезал нам путь к дверям.
— Нам не нужно лезть в огонь. Оставайся на полу и следуй за мной! — бросил Леонардо. — В нескольких футах от нас потайной ход, через него мы и выберемся из башни.
Потайной ход был не в стене, а в полу, и через него мы и выбрались из огненного ада. Ход был достаточно широк, чтобы через него мог протиснуться даже взрослый мужчина вроде учителя; он вел на небольшую каменную площадку.
— Будь осторожен! — Леонардо взял меня за руку, чтобы удостовериться в том, что я понимаю и слышу его слова. — Через несколько шагов ты упрешься в стену. В нее вбиты железные крючья — по ним ты спустишься к подножию башни. Это опасный путь — всего одно неверное движение, и ты сорвешься, тогда тебя ждет неминуемая смерть — но это наш единственный шанс.
— Я смогу! — уверенно воскликнула я, но затем, вспомнив о ране Леонардо, вскричала в страхе: — Но как же вы, учитель?! Вы ранены, и…
— Я попытаюсь, — спокойно прервал он меня, сухо кивнув, однако я видела, что под слоем сажи и копоти его лицо сильно побледнело. — Теперь поспеши, мой мальчик… мы должны поскорее закрыть люк, чтобы в башню просочилось как можно меньше дыма.
Я не знаю, сколько времени занял у нас этот страшный путь к спасению. Все, что я помню, — жаркая, страшная тьма, которую лишь иногда прорезал отблеск лунного света, пробивавшегося через неплотно пригнанные камни кладки. Над собой я слышала мерные металлические удары — это спускался вниз учитель. До меня доносилось его тяжелое дыхание, иногда прерывавшееся коротким стоном боли, — и я боялась, что это испытание окажется слишком тяжелым для него, с его раной; впрочем, выбора у нас, как он и сказал, не было, это был единственный путь к спасению.
Наконец мои ноги коснулись твердой поверхности. Со вздохом облегчения я спрыгнула с последнего железного крюка и поспешно отступила в сторону, давая возможность без помех спуститься Леонардо. Напротив меня светился контур двери. Я потеряла всякую способность ориентироваться и понятия не имела, куда она ведет — во внутренний двор замка или на крепостную стену. Мгновением позже рядом возникла фигура учителя, с трудом различимая в темноте, я услышала и его вздох облегчения, куда более отчетливый — ведь для него путь к свободе оказался гораздо тяжелее. Он медлил, и я осторожно взяла его раненую руку, чтобы поддержать Леонардо.
— Спасибо, мой мальчик, — прошептал он. — А теперь идем — нам надо поскорее выбраться отсюда.
Он оперся рукой на мое плечо — не только, чтобы облегчить свои передвижения, но и для того, чтобы направлять меня, — и мы устремились к светящемуся прямоугольнику двери. Здесь он снова остановился, и я услышала, как он осторожно ощупывает дверь и стену вокруг нее.
— Он должен быть где-то здесь… — пробормотал он, а затем я услышала щелчок и лязг потайного засова. Часть стены распахнулась, как дверь, выпустив нас в крытую галерею, располагавшуюся у подножия башни. Отсюда я уже видела зеленую траву двора, вымощенные камнем площадки, слышала тревожные крики солдат, уже заметивших огонь на башне и сбегавшихся отовсюду.
Мне нужно было бы подготовиться к тому зрелищу, что ждало нас на выходе из галереи — но я не успела этого сделать. Под самой стеной башни лежали два бездыханных тела. Слабые язычки умирающего пламени все еще пробегали по тому, что некогда было роскошным платьем Катерины, но, к счастью, небеса смилостивились над несчастной — она больше не чувствовала боли. В нескольких шагах от нее лежал Грегорио. Он словно спал, уткнувшись лицом в мягкую траву. Одна его рука была протянута к сестре — последний жест, исполненный такой нежности и любви, что у меня сдавило сердце, и я знала, что никогда не забуду этой картины.
Издав жалобный крик, я упала на колени и закрыла лицо руками. Я слышала голоса вокруг, слышала голос учителя, рассказывавшего о несчастье, случившемся в башне. В ответ раздался один вскрик — голос был хорошо мне знаком, благодаря резкому акценту:
— Боже, почему?!
Зачем я почувствовал, как сильные руки учителя мягко и нежно поднимают меня. В его голосе звучала печаль.
— Мальчику не нужно этого видеть. Прошу, отведите его к портному Луиджи, пусть отдохнет от всего этого ужаса.
Словно в полусне я чувствовала, как чьи-то сильные руки поднимают меня и несут прочь, как будто я была маленьким ребенком. На мгновение я открыла глаза, чтобы посмотреть, кому учитель поручил такую неблагодарную работу. Сквозь слезы, застилавшие глаза, я увидела знакомое смуглое лицо и обвислые светлые усы. Сейчас на лице наемника не было обычной добродушной усмешки — на нем были написаны скорбь и отчаяние, столь удивительные для человека, привычного к битвам и смерти.
