Жан-Франсуа Паро - Мучная война
Высадив Рабуина на углу улицы Сент-Оноре, он приказал везти себя на улицу Вьей-дю-Тампль: он хотел навестить мэтра Вашона и показать ему спасенный от огня клочок ткани. Сколько он ни ломал голову, он не мог понять, зачем кто-то хотел уничтожить такой красивый лоскут. Ему нравилась мастерская мэтра Вашона, которую он после своего приезда в Париж, иначе говоря, вот уже пятнадцать лет посещал довольно часто. Спрятанная в глубине темного дворика, она выглядела неказисто, и вряд ли кто-нибудь с первого взгляда сумел бы догадаться, что ее посещают самые знатные лица королевства. Сейчас сия обитель хорошего вкуса светилась огнями, словно собор в день большого церковного праздника. Высокий и прямой как палка, мэтр Вашон самозабвенно вещал, успевая при этом внимательно следить за когортой учеников, сидевших, по-портновски поджав ноги, на скамье из светлого дуба.
— Господа, надеюсь, мне не придется повторять эту заповедь дважды. Никогда, вы слышите, никогда ножницы не передают из рук в руки. Один кладет их на прилавок, другой берет. Иначе что может произойти?
— Несчастье войдет в дом, и торговля хозяина придет в упадок, — взревели хором ученики.
Заметив Николя, Вашон сделал пируэт и, кланяясь, с легкостью согнул свою тощую фигуру пополам.
— Господин маркиз, теперь вам наверняка понадобятся новые костюмы! Рад засвидетельствовать вам свое почтение!
Николя в который раз отметил, что любые новости достигали ушей портного с поистине невероятной скоростью; недаром он считался самым осведомленным человеком в Париже.
— Как идут ваши дела?
— Как нельзя лучше, вот только мучная пыль сыплется… Коронование приближается, заказы множатся. Хотя многие костюмы для этого торжества заказаны у Боке и Делестра, то есть у художника и портного из ведомства, занимающегося устройством развлечений для его величества. Но им не справиться со всеми заказами. Я не жалуюсь, даже когда приходится иметь дело с новыми фасонами. Новое царствование, новые моды. Элегантность, достойный вид и выправка вынуждены уступать место непринужденности и удобству, чтобы не сказать — небрежности! Долой традиции, дорогу вольностям и воображению! Впрочем, довольно! Я умолкаю.
Схватив трость, он несколько раз постучал по полу. Словно по команде, подмастерья склонили головы над работой.
— Ах, эти вольности, — продолжил он. — Настали времена сюртуков, жилетов, двубортных курток с двумя рядами пуговиц. И они хотят, чтобы достойные люди носили такие костюмы! Да эта мода пристала разве что хлыщам, что шляются по улицам без дела! Вы только подумайте! Панталоны с застежкой спереди в виде клапана! Долой панталоны с завязками под коленом! Подавай им фрак из ратина или тика, галстук из черной тафты, и косу, приподнятую гребнем! Бархат зимой, шерсть, крашенина и нанка летом. Мелкая вышивка, вышивка по вышивке! Во имя простоты все распарываем и перешиваем! Как же, ведь теперь Лондон задает тон!
Не обращая внимания на сдавленный смех подмастерьев, Вашон с видом оскорбленного достоинства опустил голову. Но скорби его хватило ненадолго.
— А если обратиться к дамам… О, к счастью, мое искусство не для них. Один из моих собратьев по благородному ремеслу написал мне, что жена его отправилась в Оперу «в платье из мягкой ткани приглушенных тонов, украшенном точечкой скорби посреди сверкающей искренности. Ее туфельки цвета волос королевы и расшитые взрывами коварных бриллиантов, сраженных диковинными изумрудами, явили собой прекрасное дополнение украшенной перьями непостоянства шляпки а-ля уверенное завоевание, прикрывавшей каскад локонов, струившихся возвышенными чувствами. Плащ цвета брюшка молодой блохи, надетый поверх платья цвета кошки встреченного вчера нищего, позволял видеть стройную щиколотку, обтянутую чулком цвета опалового отчаяния, а изящные ручки прятались в муфте моментального волнения»! Да это просто карта страны Нежности! И, заметьте, сие безумие побеждает. Роскошь перестала быть пороком исключительно сильных мира сего. Уроки скромности уже пора давать народу!
По мнению Николя, Вашон преувеличивал. Собственно, он сам пополнял свой кошель за счет бешеной гонки за модой. Николя не мог припомнить, чтобы цены у мэтра когда-нибудь шли вниз.
— И вы следуете этой моде?
— А что остается делать? Я следую ей, но умеряю ее капризы, сохраняя то, что всем к лицу. Если взять, к примеру, фрак, то я готов смириться с маленьким стоячим воротником, убрать складки со спинки и уменьшить обшлага, избавив их от привычного ряда пуговиц.
— Все же мне кажется, что народ по-прежнему далек от фатовства. Вы сами видели, как он взволнован.
С непроницаемой физиономией взирая на Николя, мэтр Вашон на всякий случай бросил гневный взор на выводок подмастерий, усердно работавших иголками, а потом схватил комиссара за рукав и потащил в крошечную гостиную, где стояло два больших зеркала-псише, и резко захлопнул за ними дверь.
— Господин маркиз, где, по-вашему, ключ к этим сварам, к этим беспорядкам, что бушуют у наших стен и будоражат умы от провинции до Версаля и от Версаля до Парижа?
— Полагаю, вы, как всегда, прекрасно обо всем осведомлены, а потому сгораю от нетерпения выслушать все, что вы мне скажете. У вас настоящий талант — да что я говорю? — гений, не ограничивающийся ножницами и иглой. Ваш любознательный ум разбирается не только в том, что видно невооруженным глазом, но и понимает глубинные причины событий.
Опираясь на свою вечную трость, мэтр Вашон, словно монарх, принимал величественные позы, размноженные двумя стоявшими друг напротив друга зеркалами, и с блаженным видом внимал Николя.
— Да-да-да, в том, что вы говорите, есть немало правды, даже если вы иногда и перехлестываете, — с лицемерным и отнюдь не скромным видом проговорил портной. — Если бы я дерзнул поведать вам…
Николя молчал, побуждая мэтра продолжать.
— Вам известна моя скромность, — произнес комиссар. — Лишь однажды я сделал исключение…
Портной помрачнел; на его вытянутом лице появилось выражение оскорбленной невинности. Лицо инквизитора, взирающего на упорствующего еретика, повторно впавшего в заблуждение.
— Сударь! Исключение?..
— Да. Однажды я сказал его величеству: этот достойный господин Вашон…
— Этот достойный господин Вашон. Вы так и сказали его величеству?
— Разумеется. Вы знаете, как я высоко вас ценю. После того, как вы подобрали мне зеленый фрак, способствовавший тому благоволению, кое мне удалось снискать подле покойного короля и маркизы де Помпадур, моя признательность постоянно возрастает.
Разволновавшись, мэтр Вашон смахнул слезу.
— Какое счастье! — с благоговением произнес он. — Да, так вот, то, что я вам сообщу, может заинтересовать самого короля. Вы знаете, ко мне в лавку приходят очень знатные господа…
— Не сомневаюсь, ибо для этого есть все основания.
— Однако некоторые из этих могущественных сеньоров… О! очень немногие, ибо я хожу только к самым знатным… в общем, они просят, чтобы я пришел к ним домой.
— Разумеется.
— Надеюсь, вы понимаете, что им приходится просить и умолять, чтобы я согласился?
— Иначе и быть не может.
— И что только принцы крови имеют право на подобную привилегию?
— Вне всякого сомнения.
— Вы всегда меня понимали. Короче говоря, я был в Тампле у монсеньора принца де Конти. Приступив к примерке, мне стало ясна adaequatio[44] объекта моему шедевру. Великолепно!
Николя, давно сдерживавший смех, едва не расхохотался, выслушивая высокопарные заявления мэтра Вашона.
— Но вы хотели сказать…
— Вы правы, я действительно немного отвлекся. Так вот, положив готовое изделие, я стал вынимать из него булавки, а принц перешел в соседнюю комнату, неплотно прикрыв за собой дверь. Сами понимаете, я не собирался подслушивать, но кое-какие слова невольно донеслись до моих ушей… Вы же знаете, сколь непоследовательны сильные мира сего и как громко они рассказывают свои секреты, не удосуживаясь посмотреть, есть кто-нибудь рядом или нет.
— В какой день состоялась примерка столь высокого полета?
— Да вчера же, ближе к вечеру! Мой экипаж едва не въехал в уличную заварушку. Ну и дела!
— Итак, принц де Конти разговаривал. С кем?
— Этого я в точности не скажу, ибо плохо его запомнил. От волнения я опрокинул свою коробку с булавками. Да будет вам известно, что для лиц высокопоставленных я использую весьма дорогостоящие позолоченные булавки. Итак, ползая на коленях по ковру, я собирал булавки. Мне показалось, монсеньор обращался к какому-то аббату, постоянно напоминавшему о своем господине. Имена Рогана, Шуазеля и Сартина так и вились в воздухе. Принц возмущенно заявлял, что морской министр хотя и роет копытом землю, но увиливает и не желает сделать первый шаг, несмотря на свою ненависть к генеральному контролеру. Никто ничего не хочет делать, внезапно закричал он. Тогда с него довольно, отныне мучные дела его больше не интересуют, тем более что он от них никогда ничего хорошего не ждал. Одни неприятности, да вдобавок крестьяне разгромили его собственную усадьбу! Он хотел всего лишь отставки Тюрго. Но все провалилось, потому что они все плохо организовали. А он не намерен терять свои пятьдесят тысяч ливров ренты и привилегии квартала Тампль. Но если подагрик продолжит свои реформы, с привилегиями будет покончено. Как вы понимаете, я ничего не понял!
