Майкл Грегорио - Критика криминального разума
— Больше никаких игр, — приказал он. — Никаких физических испытаний, Ханно! Ты отвечаешь за жизнь брата.
Короче говоря, он настаивал, чтобы я воспринимал брата как инвалида. Так я и поступал до того дня, когда Стефан бросил мне вызов, который я не смог отклонить.
По мере того как наш экипаж медленно продвигался по направлению к дому профессора Канта, я начал задаваться вопросом, не разыгрывает ли мой наставник собственный хитроумный вариант игры в стиле моего отца. У меня постоянно возникало ощущение, что Кант пытается испытать мои способности, возможно, оценивая мою реакцию на его провокации. Уже не раз он заставлял меня обратить внимание на то, что я первоначально упустил из виду. Но зачем ему было испытывать и измерять мои следовательские способности? Был ли он разочарован моим неумением отмечать мельчайшие детали? Или профессора больше заботила поверхностность, с которой я анализировал имеющиеся свидетельства?
Как раз в ту минуту экипаж повернул с Замковой улицы на Магистерштрассе. Булыжная мостовая сменилась простой галькой, и лошадь припустила рысью. Выглянув из окна, я с удивлением обнаружил, что в доме что-то не так. Из самой высокой трубы на фронтоне валил густой черный дым. Как-то я с интересом прочел в ярком биографическом очерке, опубликованном в одном популярном литературном журнале, что профессор Кант запрещает как летом, так и зимой разводить огонь до полудня. Шторы наверху были все еще плотно задернуты! Тот же биограф писал, что Иммануил Кант настаивает, чтобы при первых лучах утреннего солнца шторы немедленно открывались. «Малейшее изменение в механической правильности дневного распорядка жизни профессора, — заключал автор, — означает, что произошло нечто серьезное и из ряда вон выходящее…»
Я выскочил из экипажа и со всех ног бросился к тропинке, что вела в сад. Кох бежал за мной по пятам. Не успел я взять дверной молоток, как мне отворил Иоганн. Выражение его лица на первый взгляд подтверждало мои худшие опасения. Глаза слуги блестели, и я поначалу принял этот блеск за страх.
— Что случилось, Иоганн?
— Вы слишком рано, герр Стиффениис, — ответил он, театрально покачав головой и поднеся палец к губам. После чего он заговорил гораздо громче, чем требовалось. — Профессор Кант еще не надел парик.
Неужели столь тривиальный факт мог до такой степени расстроить слугу?
— Мой хозяин еще не готов принимать гостей, — пояснил Иоганн, принимая у меня шляпу и перчатки и поворотом головы указав в сторону кабинета хозяина.
— Но огонь разведен. Я видел дым…
— Сегодня утром профессор Кант простужен, сударь.
Я заметил, взглянув поверх плеча Иоганна, что дверь кабинета распахнута. Я смог разглядеть только письменный стол, приставленный к стене, локоть на нем и вытянутую ногу в домашней тапочке. Меня успокоило то, что с Кантом все в порядке, что он уже встал и достаточно здоров, чтобы сидеть за столом, хотя я и не представлял, чем профессор может сейчас заниматься.
Увидев, куда я смотрю, Иоганн поспешно прошел к двери и осторожно прикрыл ее.
— В данный момент он нуждается в моих услугах, сударь.
— Что происходит? — прошептал я.
Слуга бросил нервный взгляд через плечо, а затем сказал мне нечто такое, что я меньше всего хотел бы услышать:
— Слава Богу, с ним все в порядке, сударь! У него был посетитель прошедшей ночью.
— Поподробнее, пожалуйста! — резко потребовал я.
— Я оставался на ночь здесь, как вы и приказывали, сударь, — продолжал он. — Профессор Кант сказал, что ему необходимо закончить одну важную работу и для этого ему нужны полная тишина и покой. Он спросил, не хочу ли я провести сегодняшнюю ночь с женой и детьми. И конечно, я ответил отрицательно, сославшись на то, что у меня много дел по дому.
— Слава Богу!
— Я кое-чему научился, сударь. Я сказал, что если я понадоблюсь ему, то он сможет найти меня в маленькой столовой. Он удалился в свой кабинет, а я приготовил кресло в соседней комнате. Я решил охранять его всю ночь, но… — Он издал глубокий вздох покаяния. — Должно быть, я уснул. Внезапно что-то меня разбудило. Готов поклясться, что это было французское окно, выходящее в сад, сударь.
— С противоположной стороны дома?
Он кивнул.
— Оно страшно скрипит.
— В котором часу?
— Вскоре после полуночи, кажется.
— Продолжайте.
— Ну, поначалу я подумал, что сам профессор Кант открыл окно. Он иногда так делает, чтобы проветрить комнату. А потом услышал, то есть подумал, что слышу что-то еще.
— Ближе к делу, Иоганн!
— Какой-то шепот, сударь. Голоса. Я вскочил, громко заскрежетав креслом по плитам пола. Если в дом вломился вор, он должен был знать, что профессор Кант не один и надежно защищен.
— Кто-то действительно проник в дом?
— Я сразу же постучал и вошел в его кабинет, однако профессор был один. Затем я услышал шум в кухне и готов был уже броситься в погоню, но…
— Но что, Иоганн?
У него широко открылись глаза, и он несколько мгновений молча смотрел на меня.
— Профессор Кант запретил мне, сударь.
— Он остановил вас?
— Он был бледен как полотно, прижимал руку к сердцу. Его явно очень сильно обеспокоило то, что случилось. Я не мог оставить его одного, сударь, вы понимаете. Даже ради того, чтобы преследовать воров. Профессор ловил ртом воздух, как будто задыхался. В общем, был страшно взволнован!
— Значит, он видел взломщика? — Потрясенный масштабом той опасности, которой ночью подвергся профессор Кант, я тем не менее был крайне заинтригован тем, что он мог видеть лицо убийцы.
Иоганн отрицательно покачал головой:
— Не думаю, сударь. Я дал ему капельку бренди для успокоения, и первым делом он поблагодарил меня за то, что я разбудил его.
Я смерил слугу мрачным взглядом:
— Простите, я вас не понимаю.
— Ночной кошмар, сударь, всего лишь страшный сон. Он сказал, что, наверное, просто закричал во сне. И я не стал его больше тревожить. Подумал, что если и была какая-то опасность, то она уже миновала.
— И тем не менее вы слышали шум? — спросил я.
Иоганн неуверенно покачал головой.
— Дверь кухни была открыта, — пробормотал он. — Либо я забыл закрыть ее, либо кто-то действительно вышел через нее. Хотя могу поклясться, что запирал ее изнутри, сударь.
— Уверен, что вы ее закрыли, — постарался я успокоить его. — А вы вызвали солдат?
— Прежде всего я помог профессору вернуться в постель. Мне не хотелось его еще больше напугать. Потом я пошел побеседовать с солдатами, но они ничего и никого не видели. Туман прошлой ночью был погуще горохового супа.
— Ну и как чувствует себя ваш хозяин?
Иоганн опустил голову и пробормотал:
— Поначалу мне показалось, что с ним все в порядке. Я принес ему чай в постель, и, как обычно, он закурил трубку, но потом вдруг снова уснул. У меня просто не хватило духа отдернуть шторы, сударь. И он как будто немного не в себе сегодня утром. Потребовал, чтобы в комнате затопили камин, пожаловавшись на холод и на простуду. Да и его пищеварение…
— Скажите ему о моем приходе, — прервал я слугу.
Иоганн поклонился и собрался было идти, но я взял его за локоть. Я вдруг вспомнил то, что он сообщил мне в самом начале нашей беседы.
— Минутку! Вы говорили, что он работал всю ночь, не так ли?
— Так он мне сам сказал, сударь.
— Чем конкретно он занимался?
— Писал, сударь.
— И что же он писал?
— Не знаю. — Лакей прищурился. — Когда я убирал в комнате сегодня утром, я не обнаружил ни одного листочка бумаги, которую оставлял ему накануне вечером. Ни единого! Все перья были израсходованы, чернильница пуста, но все, что он написал, исчезло…
Дверь кабинета открылась с громким скрипом, и профессор Кант вышел в прихожую.
— В высшей степени успешное опорожнение кишечника, Стиффениис! — воскликнул он с широкой улыбкой. — Хорошо сформированный стул, плотный по фекальному составу с минимумом жидкого содержимого. Надеюсь, что и вам удалось произвести нечто подобное сегодня утром?
— Да, несомненно, сударь, — смущенно пробормотал я. В первый раз, когда я встретил Канта, он полчаса за обедом обсуждал работу своего пищеварительного тракта с ближайшим другом Райнгольдом Яхманном. Эта тема его явно никогда не утомляла. — Вы хорошо спали, профессор?
— Великолепно, великолепно, — ответил он, отмахнувшись от моего вопроса.
И он действительно выглядел превосходно. За исключением, вероятно, двух деталей. Первой был парик. Должно быть, Кант надел его сам, услышав наш с Иоганном разговор в прихожей. Напудренные локоны неуклюже съехали назад с затылка, обнажив собственные шелковистые волосы профессора, редкие и седые, напоминавшие тонкую паутинку, покрывающую лысину. Во всем остальном Кант, как всегда, был безупречен. На нем были плотный домашний сюртук из мятого атласа цвета бургундского вина, холщовые брюки до колен и розовые шелковые чулки. Второй немного комичной аномалией, бросившейся мне в глаза, было то, что он до сих пор не сменил домашние тапочки на выходные туфли. Как правило, Кант принимал визитеров при полном параде, так, словно готов был сразу же уйти вместе с ними. С извиняющейся улыбкой он указал на свою неподобающую обувь и произнес:
