Энн Перри - Скелет в шкафу
— Этих вещей не было, когда мы проводили первый обыск, — повторил Монк. Он не мог позволить, чтобы на Ивэна легло подозрение в нерадивости. Кроме того, он был уверен в собственной правоте.
Ранкорн моргнул.
— Ну, возможно, раньше он хранил их где-нибудь в другом месте… а за ящик положил совсем недавно. — Ранкорн невольно говорил все громче и громче. — Возвращайтесь на Куин-Энн-стрит и арестуйте этого лакея — кажется, я достаточно ясно выражаюсь! Уж не знаю, какими словами воспользоваться, чтобы до вас наконец дошло! Ступайте, Монк, и арестуйте Персиваля по обвинению в убийстве.
— Нет, сэр. По-моему, он невиновен.
— Да никого не интересует ваше мнение, черт побери! Делайте, как вам говорят! — Лицо Ранкорна побагровело, пальцы вцепились в крышку стола.
Монк чудовищным усилием воли подавил в себе желание высказать Ранкорну все, что он о нем думает. Больше всего ему сейчас хотелось обозвать начальника дураком и хлопнуть дверью.
— Получается какая-то бессмыслица, — вновь терпеливо начал он. — Если лакей вовремя сумел избавиться от драгоценностей, почему он не избавился от ножа и от пеньюара?
— А может, он и не избавлялся от драгоценностей, — сказал Ранкорн с явным удовлетворением. — Я предвижу, что и они найдутся, стоит вам как следует поискать. Где-нибудь в старом башмаке или под подкладкой. И потом, вы же сейчас искали нож, а на мелочи, уверен, не обращали внимания.
— На мелочи мы обращали внимание во время первого обыска, — заметил Монк с сарказмом, который он даже не пытался скрыть. — И уж тем более вряд ли пропустили бы такие крупные вещи, как разделочный нож и шелковый пеньюар.
— Да, не пропустили бы, подойди вы к делу достаточно серьезно, — согласился Ранкорн. — А это доказывает, что к делу вы отнеслись безответственно, не так ли, Монк?
— Или что вещей там в прошлый раз не было, — в тон ему ответил Монк, твердо глядя Ранкорну в глаза. — О чем я уже говорил раньше. Только дурак так бы их спрятал, особенно если учесть, что Персиваль мог вымыть нож и без хлопот вернуть его на кухню. Никто бы не удивился появлению лакея на кухне; их туда то и дело посылают с какими-нибудь поручениями. И они часто отправляются спать последними, потому что именно им приходится запирать двери.
Ранкорн открыл рот, собираясь возразить, но Монк опередил его.
— Никто бы не удивился, встретив Персиваля около полуночи и позже. Он смог бы объяснить свое присутствие в любом уголке дома — кроме чьей-либо спальни, конечно, просто сказав, что слышал стук в окно или решил еще раз проверить какую-то дверь. Его бы только похвалили за усердие.
— За что нельзя похвалить вас, — вставил Ранкорн. — Боюсь, на это теперь не отважатся даже самые горячие ваши поклонники.
— С той же легкостью он мог бы подбросить пеньюар в кухонную плиту и закрыть дверцу — улика сгорела бы, не оставив пепла, — продолжал Монк, пропустив мимо ушей обидную реплику. — Вот если бы мы нашли драгоценности, это еще можно было понять. Он мог сохранить их в надежде продать когда-нибудь в будущем или даже обменять на что-то. Но зачем хранить нож?
— Не знаю, Монк, — процедил сквозь зубы Ранкорн. — Я не способен влезть в шкуру лакея, одержимого мыслью об убийстве. Но тем не менее он хранил этот нож, черт возьми! А вы нашли его.
— Да, нашли, — терпеливо согласился Монк, и чем спокойнее он говорил, тем больше наливалось кровью лицо Ранкорна. — Но из этого пока ничего не следует, сэр. Нет никаких доказательств, что именно Персиваль хранил его там и что именно он его туда положил. Это мог сделать кто угодно. Его комната не запирается.
Брови Ранкорна полезли на лоб.
— В самом деле? Секунду назад вы усердно пытались втолковать мне, что никто не стал бы хранить такую страшную улику, как окровавленный нож. Теперь вы говорите, что кто-то все же хранил его. Кто-то, но не Персиваль! Вы противоречите сами себе, Монк, — Ранкорн наклонился вперед и вгляделся в лицо Монка. — Несете чушь! Все это время нож у кого-то был, вы сами это признали. А найден он в комнате Персиваля. Так идите и арестуйте его.
— Кто-то хранил нож с тем, чтобы подкинуть его Персивалю и навлечь на него подозрение. — Монк тоже невольно начал повышать голос, не желая ни в чем уступать. — Это единственное логичное объяснение.
Ранкорн моргнул.
— Кто, во имя всего святого, мог его подбросить? Эта ваша прачка? А у вас есть против нее хоть одно доказательство? — Ранкорн взмахнул рукой, делая Монку знак покинуть кабинет. — Ни единого! Что с вами происходит, Монк? Почему вы с таким упорством защищаете Персиваля? Чем он вам угодил? Или вы уже до того докатились, что возражаете мне просто по привычке? — Он прищурился, подавшись вперед, лицо его было уже в нескольких футах от лица Монка.
Тот, однако, не отступил ни на шаг.
— Почему вам так не терпится обвинить кого-нибудь из членов семьи? — прошипел Ранкорн. — Боже мой, неужели вам мало дела Грея? Неужели вы полагаете, что убийство мог совершить Майлз Келлард, и лишь потому, что ему когда-то взбрело в голову позабавиться с горничной? Вы хотите обвинить его из-за этого?
— Изнасиловать горничную, — поправил Монк. По сравнению с вышедшим из себя Ранкорном он словно щеголял безупречной дикцией.
— Хорошо, изнасиловать, если вы так настаиваете… Не разыгрывайте здесь педанта! — заорал Ранкорн. — Принудить горничную к сожительству и убить сестру собственной жены — это для вас сопоставимые проступки?
— Изнасиловать семнадцатилетнюю девушку, служащую в его же доме, зависящую от него и не способную себя защитить. От этого проступка не такой уж долгий путь до попытки с той же целью проникнуть ночью в спальню невестки. — Монк выговаривал каждое слово предельно отчетливо. — Когда женщина говорит «нет», для него это значит «да». Так какая ему разница, если и та и другая его жертва — женщины?
— Если вы не понимаете разницы между леди и горничной, Монк, то это свидетельствует о вашем невежестве, как бы вы его ни пытались скрыть. — Лицо Ранкорна исказилось ненавистью и страхом. — Это доказывает, что, несмотря на все ваши притязания, вы как были, так и остались неотесанным мужланом. Ваша безупречная одежда и старательное произношение не делают вас джентльменом, это лишь оболочка, а в душе вы по-прежнему деревенщина! — Глаза Ранкорна победно сверкнули. Наконец-то он высказал своему заклятому врагу все, что копилось в нем годами.
— Вы собирались с духом сказать это мне с того самого времени, как впервые почувствовали, что я наступаю вам на пятки? — фыркнул Монк. — Какая жалость, что вы никогда не соберетесь с духом, разговаривая с газетчиками или с джентльменами из министерства внутренних дел! Будь вы мужчиной, вы бы сказали им прямо: я никого не арестую, пусть даже и лакея, если вина его не доказана. Но вы ведь так не сделаете, верно? Вы не сделаете ничего, что не по нраву их светлостям. Вы арестуете Персиваля, потому что это удобнее всего. Никто за него не вступится! Сэр Бэзил будет доволен, и вы не заденете никого из сильных мира сего. Вы доложите начальству, что следствие успешно завершено, бедного ублюдка повесят — и концы в воду.
Монк глядел на Ранкорна с нескрываемым презрением.
— Публика будет аплодировать вам, а начальство отметит за усердие. Боже мой, Персиваль — эгоистичная и высокомерная свинья, но он хотя бы не трус — в отличие от вас. И я не арестую его, пока не удостоверюсь, что он виновен.
Лицо Ранкорна пылало, руки судорожно вцепились в крышку стола. Его просто трясло от злости.
— Я не прошу, я вам приказываю, Монк. Идите и арестуйте Персиваля — немедленно!
— Нет.
— Нет? — Глаза Ранкорна странно вспыхнули. Монк прочел в них страх, недоверие и азарт. — Так вы отказываетесь подчиниться, Монк?
Монк сглотнул; он знал, на что идет.
— Да. Вы неправы, и я отказываюсь подчиниться.
— Вы уволены! — Ранкорн простер обе руки к двери. — Вы больше не работаете в полиции. — Он опустил одну руку, другую же требовательно протянул к Монку. — Сдайте ваше удостоверение. С этого момента у вас нет кабинета, у вас нет места, вы меня понимаете? Вы уволены! А теперь убирайтесь!
Монк вытащил из кармана удостоверение. Пальцы не слушались, настолько он был взбешен. Швырнув удостоверение на стол, он круто повернулся и вышел вон, оставив дверь распахнутой.
На лестнице Монк чуть не сбил с ног двух констеблей и сержанта, направлявшихся куда-то с кипами бумаг и застывших от ужаса и восторга. На их глазах творилась история, они стали свидетелями падения гиганта. Лица полицейских были радостны и испуганны одновременно — их поразила легкость, с которой все это произошло.
Монк прошел мимо так быстро, что они даже не успели сделать вид, будто вовсе не подслушивают, а просто идут куда-то по своим делам. Но он был слишком захвачен собственными эмоциями, чтобы обратить на них внимание.
