Хозяйка замка (СИ) - Муравьева Ирина Лазаревна

А затем выставить её из замка, как последний хлам. И Гортензии стало нестерпимо больно. Возможно, из-за болезни матери, начавшей проявляться и в ней, возможно, из-за наркотиков, слишом долго правивших бал, она стала одержима Джоном. И мысль о том, что скоро она будет лишь призраком прошлого в его жизни, была невыносима.

Нет, Гортензия никогда не сдавалась. И не собиралась отдавать Джона никому. А если он не хотел её… То стоило вернуться к варианту с вдовой. План Гортензии, подсказанный отчасти самим Джоном, был прекрасен в своем безумии.

В нем удачно сошлось всё: история семьи, в которой уже случались подобные нервные срывы, жизнь самого Джона, не совсем нормального человека, наркомана.

Ведь в первый раз, когда Гортензия пыталась убить мужа, на неё не пало ни малейшего подозрения. Безнаказанность пьянила.

К тому же, вторая птичка сама попалась в клетку. Гортензии оставалось лишь скинуть тела на тачку, любезно оставленную Джоном для экспозиции, нацарапать мужу прощальную записку на тонкой бумаге, которая растворится в воде, и ждать прилива. А в ожидании, Гортензия вполне могла написать несколько записок почерком Джона, столь хорошо изученным ею за время совместной жизни. Что-нибудь о бренности бытия и о нежелании расставаться с любимой… Какое-нибудь изящное объяснение двойного самоубийства. Сама же Гортензия планировала настаивать, что в это время была в Карнарвоне, где у неё было несколько хороших знакомых, за умеренную плату готовых подтвердить её алиби.

Но план не удался.

Проиграв, сидя запертой в кабинете, Гортензия решила, что не пойдет ни в тюрьму, ни в какую-то клинику, куда её может запрятать муженек. Это было не для неё. Не та жизнь, которой она всегда была достойна. Тем более, когда Джон начинал жизнь новую.

И выход нашелся.

Один.

Глава 31

Вот и всё, что мне удалось найти о Гортензии Кеннет.

Образ Гортензии вызывал во мне странные, во многом неприятные чувства. До сих пор по телу моему пробегала дрожь от одной мысли о том, что могло произойти, пойди всё по плану этой женщины.

И еше, снежная королева, Гортензия Кеннет, напоминала мне леди Джулию, ту женщину, которая заставила обманом расстаться Гвендолен и Артура.

Но и различия между ними были.

Артур не любил Джулию.

А Джон любил Гортензию. Возможно, не той любовью, что понятна обществу, но любил.

И Гортензия в своей больной, извращенной манере была одержима Джоном. Любить она не умела.

В нашем доме сохранилась их общая фотография. Они снялись где-то на отдыхе, наверное, на юге, на берегу моря. Джон в темных шортах, в расстегнутой, наброшенной на голое тело рубашке. Гортензия в ярко-красном купальнике, прикрываемом полупрозрачной туникой. Они смеялись чему-то, сжимая бокалы с коктейлями в руках.

Джон хотел выбросить фотографию, но я остановила его. Плохая или хорошая, но эта жизнь тоже была. И об этом нельзя было забывать.

Известие о самоубийстве леди Гортензии Кеннет не произвело на обществе особенного впечатления. Оказалось, что у Сэма Прата были весьма обширные связи, и поэтому история о стрельбе в замке осталась для прессы за кадром. А без неё и смачных подробностей про попытку двойного убийства в Кеннет Кастл, история о наркоманке-самоубийце, выпрыгнувшей из окна замка, оказалась абсолютно безынтересной и рядовой.

Гортензию похоронили на Хацгейтском кладбище, где находилась земля, принадлежащая семье Кеннет.

Народу на похоронах было мало. Я, Джон, Сэм Прат, с перевязанной рукой, приехавший больше поддержать нас, чем из какого-либо уважения к усопшей, лорд Роберт в его обычном угрюмом состоянии, несколько людей, шапочно знакомых с Гортензией по светским мероприятиям, которые та посещала, и высокого роста мужчина, с плохо скрытой жидкими волосами лысиной.

Как позже я узнала от Джона, это был Уильям — старший брат Гортензии. Гарри умер несколько лет назад от передозировки наркотиков. Малыш Френк не считал сводную сестру за родню. А отец с мачехой, расстроенные в свое время отсутствием поддержки со стороны взрослой дочери, приходить на похороны нужным не сочли. Не стоит и говорить, что никто из многочисленных любовников Гортензии на похоронах также не появился.

Священник отчитал нудную речь. Гроб опустили в землю, и Джон бросил на него горсть сухой земли. Церемония, на которой никто не произнес ни слова, завершилась. После Джон подошел к Уильяму. Некоторое время они говорили. Я же медленным шагом пошла по кладбищенским дорожкам.

День был хмурым. Под стать настроению. Мне хотелось, как можно скорее уйти отсюда, и я с надеждой ждала, когда Джон освободится, и мы сможем вернуться в гостиницу, где в это время мы остановились в Лондоне.

Вдруг взгляд мой упал на один из кладбищенских камней. Он располагался на участке, принадлежавшем Кеннетам. Как объяснил мне лорд Роберт, захоронения производились в соответствии с предпочтениями членов семьи, записанными в их завещаниях. И часть родственников покоилась на родовом кладбище подле замка Кеннет Кастл, в провинции, а другая — в столице.

Так или иначе, я не знаю, почему я увидела именно этот камень. Внешне он почти ничем не отличался от остальных. Классическое серое надгробие. И высеченное на нем имя: «Леди Джулия Кеннет. 1835–1878».

Холод мурашками пробежал по спине. Не знаю почему, но, стоя возле этой могилы, я вдруг почувствовала себя скверно. И была безумно рада, когда Джон подошел ко мне, взял под руку и увел с кладбища.

С похорон Гортензии прошла примерно неделя. И в один из дней мы с Джоном устроили настоящий кавардак в квартире Лиззи.

Всё началось с истории о дневнике, которую я наконец рассказала Джону. Конечно, тот очень удивился, особенно учитывая то, что в истории было замешано настоящее привидение. Но Гвендолен была нашим с Джоном общим другом, и Джон стойко принял на веру мои слова.

И всё же мне хотелось показать Джону дневник, который, я точно помнила, был оставлен мною в квартире Лиззи. Однако в ящике стола в моей комнате дневника не оказалось. Мы принялись искать дальше. Но сколько бы мы ни рылись в ящиках, ни выворачивали содержимое папок, ни пересматривали ряды книг, дневника нигде не было.

И вот, мы сидели на полу, окруженные невообразимым хаосом, сотворенным нами же в поисках неуловимого дневника, и на глазах моих начали наворачиваться слезы.

— Джон, — всхлипнула я, попутно надеясь, что такая чрезмерная эмоциональность лишь результат моей беременности, — дневник точно был. Честное слово! Я же читала его и, я не вру! Поверь мне!

Мне было так обидно, что слезы текли и текли, хоть я и старалась их остановить.

— Аниа, перестань, — улыбнулся Джон, — наверное, есть некоторые вещи, которые предназначены только для определенных людей. Наше привидение выбрала тебя, чтобы открыть тебе свое сердце. Что ж я не буду обижаться на неё за это.

Он взял мое лицо в свои руки и поцеловал каждую слезинку, нежно стирая её губами.

Я посмотрела на него, и Джон снова улыбнулся.

— Я говорил, что люблю, когда ты так на меня смотришь? — спросил он.

— Про взгляды что-то упоминал, а вот о том, что ты любишь меня до сих пор молчишь, — с наигранной обидой сказала я.

— Бедная ты моя девочка, — весело рассмеялся Джон.

Он провел пальцем по моей нижней губе, затем второй рукой, обнял меня за талию и притянул ближе к себе.

— Ты хочешь, чтобы я тебе это сказал? — спросил он, начиная целовать мою шею.

— Было бы неплохо, — всхлипнула я.

Джон провел рукой по моим волосам, а затем прижал меня к себе совсем близко, так, что между нашими грудными клетками не было и сантиметра, и я слышала, как в унисон бьются наши сердца.

— Я люблю тебя, — твердо и уверенно сказал он.

Губы наши соприкоснулись.

Джон целовал меня сначала медленно, но затем всё глубже и горячее. Руки его гладили мои спину, плечи, бедра. Мое дыхание участилось. По телу начал растекаться огонь томления. Всё время с произошедших событий мы жили вместе, но близки еще не были. Слишком много горя осталось позади. Но сейчас пришло время проститься со случившимся. И мое тело соглашалось с этим, говорило «да», смело отвечая на горячие ласки.