Евгений Сухов - Я украл Мону Лизу
– Сколько вы уже сидите в тюрьме?
– Четыре месяца, – отвечал Перуджи.
– Немного, – беспечно ответил адвокат.
– Я так не думаю.
– Вас плохо кормили? – усмехнулся адвокат.
– Нет. Еду приносили прямо из ресторана…
– Так оно и было. Может, вас ограничивали в женщинах?
Припомнив белокурую синьорину с высокой грудью, Перуджи сладко растянул губы:
– У меня были… некоторые свидания.
– Так что же вас тогда беспокоит?
– Я нахожусь под стражей, а это не входило в мои планы.
– Вы забываете, что преступление вы совершили во Франции, и итальянская сторона должна была передать вас Парижу. Но мы сделали все возможное, чтобы этого не случилось. Иначе за кражу «Моны Лизы» вас ожидала бы гильотина. Вам следует доверять нам и дальше.
– Хм, мне ничего не остается.
– Возможно, что вас освободят из-под стражи прямо сегодня. В крайнем случае это произойдет месяца через два-три.
– Мне нужны гарантии.
– Вас обманули за прошедшие четыре месяца хотя бы однажды?
– Не припомню.
– Так что вам не в чем нас упрекнуть. А гарантии… – Сунув руку в карман, адвокат вытащил листок, сложенный вчетверо. – Возьмите.
Винченцио Перуджи развернул бумагу.
– Узнаете почерк вашего покровителя?
– Да.
– Прочитайте, это вам многое прояснит.
Перуджи углубился у текст:
«Уважаемый Винченцио!
Очень сожалею, что не смогу с Вами переговорить лично, и мы вынуждены контактировать через адвокатов. Но что поделаешь, такова сегодняшняя действительность. Смею Вас уверить, что наши договоренности остаются в силе. Держитесь изначальной версии, в этом случае Вы выйдете из тюрьмы через несколько месяцев вполне обеспеченным человеком. На деньги, что я Вам выделю, Вы можете преуспевать вполне как зажиточный буржуа. А если же Вам станет скучно, так можете прикупить какой-нибудь магазин, например, по продаже красок. Сейчас они в большой моде. Думаю, что это будет вам духовно ближе, все-таки Вы художник. Да, еще вот что… Если Вы все-таки решите отказаться от наших прежних договоренностей, то я сделаю все возможное, чтобы Вас экстрадировали во Францию, где Вас ожидает по-настоящему суровое наказание за поругание над национальной святыней.
А на том кланяюсь, Ваш благодетель».
– Надеюсь, вы разобрали, что там написано, а то у господина Воронцова весьма скверный почерк.
– Разобрал, – скрипнул зубами Винченцио Перуджи.
– Встать, суд идет! – неожиданно громко произнес секретарь.
Зал разом поднялся, громко застучав стульями. В зал, с легкомысленными тоненькими усиками на выпуклой губе, вошел круглолицый и краснощекий, весьма смахивающий на мелкого лавочника, коротышка в черной длинной мантии.
– Прошу садиться, господа, – столь же помпезно разрешил секретарь, когда судья удобно расположился на стуле с высокой спинкой.
Перуджи опустился на прежнее место, почувствовав, как сидящий рядом крупный полицейский пребольно стиснул его локоть.
– Подсудимый, прошу вас рассказать суду, как вы выкрали из Лувра картину «Мона Лиза».
Пожав плечами, Перуджи поднялся вновь.
– В этом не было ничего особенного, господин судья. – По залу прокатился сдержанный смешок. С разных концов помещения ярко блеснули фотовспышки. – Я пришел в Лувр около семи часов утра. На меня никто не обратил внимания, я просто прошел в «Квадратный салон», подошел к картине и снял ее со стены.
– Разве в зале никого не было?
– Никого, ваша честь.
– И что, вам никто не встретился на всем пути от «Квадратного салона» до самого выхода?
– Встретился один рабочий.
– Вот как. Что это был за рабочий? Расскажите поподробнее.
– Подробнее тут не расскажешь, – пожал плечами подсудимый. – Просто когда я выходил из Лувра, то мне затруднительно было открывать дверь, потому что была очень жесткая пружина, так он подержал мне дверь, когда я выносил картину.
По залу прокатился громкий смех. Судья рассерженно постучал по столу молоточком.
– Господа, господа, прошу внимания! Объясните нам, почему вы решили совершить кражу?
– Исключительно из патриотических соображений, ведь когда-то «Мона Лиза» была вывезена во Францию Бонапартом Наполеоном.
– Вот как? – брови судьи удивленно взмыли. – Вы в этом уверены?
– Уверен.
– Так вот, хочу вам заметить, «Мона Лиза» всегда принадлежала Франции. Леонардо да Винчи завещал эту картину французскому королю.
Перуджи развел руки в стороны:
– Я этого не знал.
– Почему вы решили взять именно «Мону Лизу», ведь в зале было немало выдающихся полотен?
– Разумеется, я мог взять и Рафаэля, и Корреджо, и Микеланджело, но я посчитал, что «Мона Лиза» – самое величайшее произведение, которое когда-либо было создано человеком. И хотел, чтобы оно заняло достойное место в Италии, точно такое же, какое занимало и в Лувре.
– Значит, вы утверждаете, что выкрали картину из патриотических соображений?
– Именно так, ваша честь.
Судья поднял исписанный лист бумаги, лежавший перед ним, и спросил:
– Тогда почему же вы написали своей семье, что вам удалось заполучить целое состояние? Что вы на это скажете?
Винченцио Перуджи посмотрел на присяжных, разглядывающих его с нескрываемым интересом.
– Ваша честь, это всего лишь громкие заявления, предназначенные для моей семьи, я не думал ни о какой корысти.
– Если вы выбрали именно эту картину, значит, вы подумывали о том, чтобы украсть ее раньше.
– Признаться, думал… Образ «Моны Лизы» все время стоял у меня перед глазами.
– Вы предложили торговцу антиквариатом Джери купить эту картину?
– Именно так.
– Как к вам пришла подобная мысль?
– Совершенно случайно. Однажды я читал газету и увидел объявление с предложением антиквара Джери о покупке интересного антиквариата и решил обратиться к нему, чтобы сделать подарок своей родине.
– Значит, говорите, подарок?
– Именно так, ваша честь, – с готовностью отозвался Винченцио Перуджи.
– Однако на первой же встрече с ним вы заявили о том, что намерены потребовать от итальянского правительства пятьсот тысяч лир вознаграждения.
– Кто это вам сказал? – брови Перуджи негодующе взмыли.
– Господин Джери.
– Ах, господин Джери… Все было иначе, эту картину он хотел приобрести для себя, чтобы продать ее с выгодой для себя. Возможно, в этом деле участвовал и профессор Поджи. Деньги они хотели поделить между собой.
– Какая гнусная ложь! – выкрикнул со своего места присутствующий в зале Джери.
Несколько вспышек тотчас зафиксировали его разгневанное лицо. Завтра же этот снимок украсит итальянские газеты.
– Если вы хотели продать картину Италии, почему же в таком случае вы сразу не предложили картину прямо в галерею Уффици?
– Знаете, ваша честь, об этом я как-то не подумал, – сконфуженно протянул Перуджи, вызвав в зале сдержанный смех.
– Значит, я полагаю, вы все-таки рассчитывали получить вознаграждение от итальянского правительства?
– Понимаете, господин судья, не буду от вас скрывать, я рассчитывал, что Италия меня обязательно отблагодарит какой-нибудь суммой, которая для моей бедной и многочисленной семьи будет весьма значительной.
– Что ж, теперь давайте выслушаем психиатра доктора Гризенгера. Прошу вас сюда, – показал судья на кафедру, стоявшую перед его столом. – Поделитесь с судом своими соображениями.
Из второго ряда выбрался худой мужчина в очках. На узких плечах, явно не по размеру, висел длинный полосатый сюртук, делавший его нескладным; узкие брюки, оттопырившиеся на коленях, были старыми, и только коричневые штиблеты на тонкой подошве, начищенные до зеркального блеска, свидетельствовали о том, что он не чужд некоторым изыскам.
Встав перед судьей, доктор психиатрии подправил указательным пальцем очки и в ожидании посмотрел на судью.
– Господин Гризенгер, расскажите о своих наблюдениях. Когда он стал вашим пациентом?
– За господином Перуджи я наблюдаю с того самого времени, как он попал в тюремную больницу, и глубоко убежден, что он нуждается в экстренном лечении.
– На основании каких именно фактов вы решили, что подсудимый Перуджи нуждается в лечении?
– Ввиду неадекватности его поведения и поступков, господин судья.
– В чем же, по-вашему, это выражается?
– Хотя бы в том, что только безумец отважится украсть «Мону Лизу».
В зале раздался громкий смех.
– Прошу внимания, – громко произнес судья, когда шум в зале затих, он вновь повернулся к психиатру: – Прошу вас. Продолжайте.
– В поведении господина Перуджи просто отсутствует всякая логика. Нормальный человек должен понимать, что такую картину невозможно ни продать, ни кому-то показать! – психиатр импульсивно размахивал руками. Внешне он производил впечатление человека с расшатанной нервной системой. Знающий специалист сумел бы отыскать в нем не менее полудюжины душевных расстройств, так что в целом он ненамного отдалился от своих пациентов. – Впоследствии господин Перуджи просто держал ее два года под кроватью, чтобы потом продать человеку, объявления которого прочитал в газете. Согласитесь, в этом очень мало логики. Кроме того, я распознал у Перуджи шизоидную психопатию, что сочетается с чрезмерной чувствительностью и эмоциональной холодностью. В нем отсутствует внутреннее единство, – принялся перечислять он, загибая пальцы. – Наблюдается оторванность от внешнего реального мира. Господин Перуджи ведь всерьез полагал, что правительство Италии выложит ему деньги. Кроме того, он имеет склонность к уединению. И у меня создается стойкое впечатление, что в тюрьме он чувствует себя куда более комфортно, чем среди людей. Еще могу заявить, что господин Перуджи подвержен фантазиям, что также подчеркивает мой первоначальный диагноз. Он испытывает слуховые галлюцинации. Однажды господин Перуджи признался мне в том, что разговаривал с «Моной Лизой».
