Елена Михалкова - Тайна замка Вержи
За долгие годы она пришла к убеждению, что каждому человеку послан свой путь, и он должен идти по нему до конца. Кто свернет – сам ли, по чужой ли воле – будет несчастен, ибо проживет не ту жизнь, которая была ему предначертана, а подменную.
Встречала она таких людей, а иной раз даже догадывалась, в какой точке они повернули не туда, убоявшись неизвестности. Глаза их были пусты, и в них мелькали тени непрожитого. Нет, она не желает Николь такой участи.
Девочка должна вернуться в замок. Внутренний голос не зря твердит Арлетт, что глупенький лягушонок избежит страшной опасности, если сделает то, что считает правильным.
Старуха заставила себя выпрямиться, взглянула строго, без снисходительности:
– Об этом в свое время поговорим. А пока объясни, как ты обойдешь стражу.
Глава 21
Подушка тверда, как лошадиное копыто, и от ее прикосновения ломит зубы. А матрас! Словно льдинами набит!
Бонне дернулся и окончательно пришел в себя.
Он лежал на холодном полу, а вокруг нависали стены каменного колодца. Тусклый свет позволял разглядеть испещрявшие их трещины, отдаленно напоминающие старинную вязь. Будто какой-то несчастный узник день за днем выцарапывал страшную повесть своего заточения.
Как долго он провалялся, оглушенный падением?
Венсан приподнялся, ощупал себя. Вроде цел… Разве что ноги гудят, будто их отходили палкой.
Когда он балансировал на краю, колодец казался ему бездонным, но сейчас лекарь видел, что глубина его не так уж и велика – пожалуй, едва наберется три человеческих роста. Хвала Рохусу, иначе бы он расшибся насмерть.
Человек, столкнувший его, исчез. Ушел, решив, что жертва разбилась? Или притаился в галерее, дожидаясь, пока лекарь выберется, чтобы уже наверняка расправиться с ним?
– Эй, братец! – позвал Венсан. – Я живой!
Он прислушался, но враг, если и скрывался наверху, ничем не выдал себя.
На перстне Венсана запеклась кровь: его единственный удар достиг цели.
– Крепко я тебе засадил? – сочувственно осведомился он. – А перстень-то смазан ядом. Заказывай гроб, дурачина!
Лекарь стянул башмак и медленно двинулся вдоль стены, не отрывая взгляда от границы пустоты и камня наверху.
– Знаешь, у меня ведь есть противоядие… Уступлю тебе недорого по дружбе!
Он болтал чепуху, обходя свою темницу, а сам держал руку на отлете, пристально глядя, не высунется ли голова. Ну, давай, голубчик! Не тяни!
Башмак – непростая вещь. Пока он на ноге, его еще побаиваются те, кому не раз доставались пинки под зад. Снятый же он кажется совершенно безобидным. Однако тот, кто так думает, никогда не получал в лоб тяжелой подошвой. Меткий бросок может оглушить взрослого мужчину, а Венсан никогда не жаловался на глазомер.
Но сколько он ни насмешничал, сколько ни выкрикивал оскорблений, достойных самой Бернадетты, наверху никто не показывался.
«Хитрый, сволочь».
– Ну и пес с тобой! – в сердцах бросил Венсан.
Он стащил второй башмак, отстегнул с пояса сумку и попытался штурмовать стену, уверенный, что справится. Но его ждало неприятное открытие: кладка, хоть и потрескавшаяся, не имела ни вмятин, ни щелей, ни выступов, за которые можно было бы зацепиться. Лекарь взмок, как мышь, но не добрался и до середины стены.
Венсан уселся посреди своей темницы, тяжело дыша.
– Эй, покажись!
Никого там нет, подумал он, пытаясь выловить из черного беззвучия хоть намек на шорох. Тот, кто столкнул его, давно отправился за начальником охраны. Скоро они вернутся, и вот тогда начнется потеха.
Венсан оскалил зубы, глядя в пустоту. Хотите поиграть?
Он не боялся ни Пьера, ни медленной смерти под насмешки врагов. Если только коварный Медведь не придумал для него более изощренный конец…
Подстегиваемый этой мыслью, Венсан быстро разделся и связал вместе штаны и рубаху. К рукаву привязал башмак и принялся кидать это подобие веревки вверх, к краю колодца в слабой надежде, что башмак зацепится за какую-нибудь канавку.
Раз за разом импровизированный крюк падал вниз, и наконец Венсан сдался. Не зацепится. Нет там ни щели, ни ямы – об этом позаботились люди, придумавшие эту темницу.
Придется ждать, когда вернется тот, кто столкнул лекаря в каменный мешок.
Он привалился к стене и закрыл глаза. Кладка леденила спину, с каждым вдохом холодный воздух врывался в легкие. Бонне прикинул, успеет ли замерзнуть насмерть до прихода Пьера и ухмыльнулся, представив лицо Медведя, опоздавшего со своей местью.
В своих фантазиях Венсан пошел еще дальше и вообразил, как его окоченевший труп вытаскивают наверх, а там он оттаивает и начинает шевелиться – к ужасу начальника охраны и его приспешников.
Лекарь беззвучно рассмеялся. Он отлично помнил случай, приключившийся в монастыре много лет назад.
Молодой монах, отправившийся рыбачить морозным зимним утром, провалился в полынью и захлебнулся. Несколько часов тело лежало, подготовленное к погребению, а к полудню утопленник открыл глаза, закашлялся и отрыгнул ведро воды, до смерти перепугав служку.
«Чудо! Случилось чудо!» – во всеуслышание объявил настоятель.
Зазвонили колокола, разнося радостную весть, и толпы страждущих повалили в монастырь, дабы исцелиться прикосновением святого. Монеты так и сыпались в чашку для подаяний. А уж сколько оставалось в смиренно подставленной руке настоятеля, не знал никто.
Венсан полагал, что дело обошлось без божьего вмешательства. Ледяная вода – вот что спасло молодого дурня. Бонне давно заметил, что она обладает странным воздействием на организм. Должно быть, утопленник заснул, как засыпают рыбы, положенные в лед, а потом оттаял.
Однако это объяснение вряд ли пришлось бы по душе настоятелю, и Бонне благоразумно помалкивал.
Меж тем слава ожившего монаха разносилась все дальше. Хворые валили к воскресшему, не давая ему и дня роздыха. Особенно усердствовали мужи, лишившиеся мужской силы, ибо прошел слух, что прикосновение святого возвращает ее.
Монах, вопреки ожиданиям, не только не радовался, но мрачнел на глазах. В один недобрый день, выслушав исповедь очередного блудодея, он схватился за посох и принялся лупить просителей, громогласно призывая грешных к усмирению телесного зова.
Больные с воплями разбежались. Воскрешенный же схватил топор и помчался за одним из них, на бегу убеждая несчастного пожертвовать небольшим кусочком плоти, дабы навсегда избавиться от соблазна.
Быть бы бедняге оскопленным, если б не подоспела на помощь братия. Святого скрутили, причем тот не переставал изрыгать проклятия и поносить нечестивцев. Хотели уже утащить его с глаз подальше, но тут он побагровел – и рухнул, выкрикнув напоследок непотребное слово.
Так и помер. Сколько ни ждали, что оживет, второй раз чуда уж не случилось.
…Венсан постоял на краю той самой проруби, носком ковыряя припорошенный снежком лед. Топнул – и снег взвился вверх, легкий, как голубиный пух. Хлопья становились все гуще, залепляли глаза, и вот уже лекарь стряхивает с рукавов не снег, а мелкие синевато-серые перья, слетающие с крыши голубятни.
Река, скованная льдом, растворилась в белой мгле. Его окружали стены монастыря.
Венсан шел по безжизненным коридорам, переходил из здания в здание, и заиндевелая трава во дворе хрустела под его ногами.
Когда говорят, что время сильнее всего, ошибаются. Сильнее всего одиночество, ибо только оно способно проделывать с временем удивительные фокусы: растягивать его, скручивать в узлы, выворачивать наизнанку. Но подобным действием обладает лишь истинное одиночество – то, над которым ты не властен.
По монастырским коридорам Венсан уходил все дальше в прошлое, или, вернее, прошлое вдруг стало близким, как соседняя комната за приоткрытой дверью: видны косые тени от рам, выщербинки на деревянном полу, сколотый угол стола, под которым ты прятался мальчишкой, а дальше, в полутемной глубине, угадывается корзина с дровами и чей-то силуэт…
От колыбели, приготовленной для еще не рожденного младенца, к нему с улыбкой шла жена, обнимая живот тем особенным, оберегающим жестом, по которому безошибочно узнаются беременные. Возле окна возвышался монах, тощий, как церковная свечка, с заостренным лысым черепом, и укоризненно грозил пальцем: ты влез в недоброе дело, сын мой!
Простите, святой отец, хотел сказать Венсан, но не успел: учителя уже теснила толпа. Лекарь стоял в подвале посреди загона, а красные, потные, всклокоченные люди орали, трясли кулаками, брызгали слюной: дерись, сукин сын! Вонючий потрох! Убей его, шалавино отродье!
«Вбей нос ему в харю!» – вопили они, и Венсан бил, и вбивал, и соперник падал, воя и выгибаясь на заляпанном кровью полу.
«Что ты делаешь, сын мой?!» – горестно кричит старый монах, и Венсан уже не просит прощения, а вызывающе щерится в ответ: «Делаю что могу, отче! К чему нужна наука, которую вы вколачивали в меня годами, раз я не смог спасти единственное, что было мне ценно. Так будь оно проклято, ваше умение, а вместе с ним и я! Если мне суждено сдохнуть в этих подвалах, так тому и быть».
