Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

— Что имеет сообщить нам любезный Фёдор Василич? — по обыкновению, оживился Александр, когда получал известия из освобождённой столицы.

— Его сиятельство изволит справляться о некоем ротмистре, взятом под арест за подделку государственных ассигнаций. — Аракчеев решил подпустить туману и зайти с чёрного хода.

— Как зовут оного?

— Овчаров, ваше величество!

— И он арестован?! — Александр нахмурился.

— Да, ваше величество! При нём нашли денежноделательный станок, гравировальные доски, краску и потребную для печатания ассигнаций бумагу!

— Освободить немедля! — распорядился царь. — Ротмистр Овчаров действовал по нашему согласию и приказу, — глядя на изменившегося в лице Аракчеева, строго вымолвил он. «Должны же быть в государстве потаённые сферы, ведомые одному мне и неизвестные дражайшему Алексею Андреичу», — с нескрываемым злорадством торжествовал Александр. — Отпиши Ростопчину, чтоб отпустил ему казённых денег и выдал подорожную до Петербурга. Оный ротмистр достоин награды, а не тюрьмы, mon cher Алексей Андреич, и я желаю исполнить свой долг государя.

Анна, Пахом и Игнат прибыли в Москву засветло, часу в шестом пополудни. Когда проезжали Красной площадью, их взору предстала необычная картина. Приехавшие из разных городов с товарами купцы устроили близ сгоревших лавок шалаши, сделанные из досок, лубков и рогож. Самые разнородные предметы складировались в кучу без какой-либо сортировки. В одном и том же шалаше продавались чай и дёготь, сахар и соль, пенька и шёлковые материи, старое железо и галантерейные вещи. Шалаши стояли в линию, образовывая целые улицы, на которых толпились покупатели. Множество товара лежало на земле на расстеленных рогожах. Торговля шла бойко и с прибытком.

— Гляди, барынька! Жисть-то в Первопрестольную возвертается! — радостно восклицал Игнатий, крутя головой во все стороны.

— Бог даст, столица наша отстроится и ещё краше станет! — вторила ему улыбавшаяся Анна.

Свернув в Глинищевский переулок, коляска подкатила к нарядному, незатронутому пожарами дому, где помещалась канцелярия обер-полицмейстера.

— Так это же модный дом госпожи Обер-Шальме, я здесь платья на заказ шила! — удивлённо воскликнула Анна, вылезая из коляски.

— Был-с Обер-Шальме, а таперича канцелярия его превосходительства генерала Ивашкина, — покровительственно пояснил стоявший в карауле солдат. — Обер-Шельма сия, пожитки собрав, с хранцузами сбежала, а дом ейный под канцелярию забрали.

— Спасибо, любезный! — опустила монету в карман служивого Анна. — Нам бы господина обер-полицмейстера повидать, — просительно посмотрела на солдата она.

— Дык вона ихняя бричка с кучером стоит. Значица, господин генерал здеся пребывать изволют. Идите, барышня в дом, там его и найдёте, а люди ваши пущай возле коляски обождут, — расставив всех по местам, распорядился караульный и, с важным видом оглядев улицу, вернулся к себе в будку.

Уяснив суть ходатайства Анны, Ивашкин сделал озабоченное лицо и собрался было уж отказать, сославшись, что Овчаров не подлежит его юрисдикции. Однако, взглянув на молящие глаза просительницы, смягчился.

— Стало быть, предмет ваших… э-э-э… поисков приходится женихом вам? — кашлянув в кулак, переспросил он.

— Да, ваше превосходительство! Ротмистр Овчаров жених мой и герой, арестованный по недоразумению! — пылко воскликнула она.

— По вашему выходит, все арестованы по недоразумению, — ворчливо буркнул Ивашкин, о чём-то размышляя. — Вот что, барышня! Сейчас я должен быть у его высокопревосходительства господина градоначальника. Ежели хотите, поедемте со мной. Я доложу графу ваше дело, и ежели его сиятельство сочтут возможным, оне выслушают вас. — Ивашкин решил не вдаваться в детали, а попросту свести Анну с Ростопчиным, освободив себя он лишних хлопот.

«Слава Богу, не моя епархия, дело ротмистра в высоких сферах витает», — справедливо рассудил он, по-отечески рассматривая Анну.

— Весьма признательна вам, ваше превосходительство! Фёдор Васильевич знаком мне. Верю, он не обойдёт нас своей милостью и уважит мою просьбу. — Лицо её сияло радостью.

— В таком разе прошу следовать за мной! — скомандовал Ивашкин, выпуская Анну из кабинета.

На Лубянку поехали порознь. Пахом с Игнатием — в коляске, тогда как Анна заняла место подле обер-полицмейстера в его экипаже.

— Ну-с, красавица моя, покажись! — такими словами встретил Ростопчин Анну, извещённый наперёд Ивашкиным. — Настоящей красавицей стала, charmante[73], charmante! А как на отца похожа! — не переставал восхищаться граф, расточая похвалы и любуясь Анной. Та зарделась, внимание и любезности, обильно расточаемые его сиятельством, конфузили её, но вскоре она овладела собой и выжидательно посмотрела на градоначальника. Тот понял её нетерпение и не стал тянуть с ответом:

— Днями ожидаю письма из Петербурга, любезная Анна Петровна. Надеюсь, всё решится и ваш жених покинет мой дом, отправясь навстречу своему счастию, — по обыкновению, задрав подбородок, торжественно провозгласил он.

— Он здесь?! У вас в доме?! — порывисто подбежав к графу, спросила Анна.

— Вы тотчас увидите его. — Градоначальник взялся за колокольчик. — Порфирий, отведи барышню в комнату господина Овчарова! — со смеющимися глазами приказал камердинеру Ростопчин.

Едва затворилась дверь, Ростопчин заглянул в приёмную и вопросительно уставился на ординарца.

— Пётр Ляксеич, его превосходительство господин обер-полицмейстер изволили отбыть! — выпалил ординарец, вскочив со стула как оглашённый.

Молча кивнув, Ростопчин вернулся в кабинет.

«А ведь ежели ответ от Аракчеева будет неблагоприятен, придётся господина ротмистра взаправду арестовать, в кандалы заковать и, невзирая ни на какие бумаги, под конвоем в Бутырский замок сопроводить», — размышлял граф, касаясь ладонью крышки бюро и любовно поглаживая её резную поверхность. «Зря, пожалуй, я им свидание устроил. А всё моя пылкость, будь она неладна!» — сетовал на свой холерический темперамент он.

— Ваше сиятельство, фельдъегерь из Петербурга! — звонко выкрикнул ординарец, впуская в кабинет курьера, не дожидавшись дозволения графа.

«Вот стервец, совсем устава не знает!» — неодобрительно глянул на слугу Ростопчин, подходя к фельдъегерю. «Неужто Аракчеев ответил?! Скоро, однако, депеши его доходят, даром что не царские!» — искренне удивился граф.

— От его императорского величества его высокопревосходительству главнокомандующему в Москве графу Ростопчину! — вручая пакет, трубно провозгласил могучего вида фельдъегерь.

— Благодарю, любезный! — срывая сургуч, отозвался градоначальник. — Обожди в приёмной, братец! — бросил он, убегая с царским посланием в глубину кабинета.

«Памятуя письмо твоё графу Алексею Андреичу касаемо господина Овчарова, приватно тебе сообщаю: заслуги его перед Отечеством, cher Фёдор Васильевич, обязывают тебя всяческим содействием оному ротмистру и чрезвычайной желательности приезда его в столицу империи».

«Вот всё и разрешилось!» — с облегчением выдохнул Ростопчин.

— Что наши гости, Порфирий?

— Аки голубь с голубкой воркуют да, поди, милуются, — во всё лицо ухмылялся он.

— Так уж и милуются! Они покамест не венчаны! — шутливо погрозил пальцем камердинеру граф и, велев позвать молодых, объявил монаршую волю.

Глава 14.

На берегах Невы

Из Мятлевки выехали затемно двумя экипажами. Элегантной, выписанной из-заграницы коляской, схороненной рачительным Игнатием, и огромной, поместительной, с широкой кроватью каретой, кою предоставил в их распоряжение чувствительный градоначальник. В коляске расположились Овчаров с Пахомом, в карете — Анна с Акулиной и прощённая девка Настасья. На козлы сели Фаддеич с Трифоном, вернувшиеся в усадьбу в числе прочей дворни и также милостиво прощённые. Проезжая Москвой, они увидали огромные, разложенные вдоль берега реки костры, от которых исходил смрадный, удушливый дым. Это сжигались трупы. По мере обеспечения города провиантом в первую голову встала задача уничтожения гниющих людских и конских останков, во множестве скопившихся в Москве. Эта проблема была возложена на фурманщиков,[74] кои собирали тела в свои фурманки, свозили их к Крымскому броду, где и сжигали.