Ева Прюдом - Завещание Тициана
— Кара Мустафа!
Наблюдая за передвижениями неприятеля, он комментировал:
— Вошел в базилику. Кажется, на сей раз он один, без янычар.
— Что будем делать? — спросил Пьер.
— Пойдем за ним по пятам, проследим, найдет ли он камень, а на выходе из собора применим закон Тальона. Враг один, нас трое. Он вооружен, мы тоже. Мы должны отнять у него то, что он отнял у нас в марте, и даже больше. А затем сматываемся, поскольку Мустафа может прийти в очень дурное расположение духа.
Пьер не стал критиковать план Виргилия, хоть он и показался ему излишне дерзким, кроме того, за годы дружбы он привык к тому, что Виргилий попадает в весьма необычные обстоятельства, а вместе с ним и он, Пьер. Погоня за алхимическим сокровищем, начавшаяся шесть месяцев назад и приведшая их этим утром под своды базилики, где им предстояло выследить свирепого турка, в каком-то смысле была вершиной: подобной опасности они подвергались лишь однажды. «Будь что будет», — махнул рукой Пьер и вслед за Виргилием устремился ко входу в собор. Торговец тканями держал себя уверенно, нигде не задерживался. Не осенив себя крестом, не удостоив взглядом ни купол Троицы, ни купол Вознесения, ни великолепные мозаики, покрывавшие пол, он упорно шел к алтарной части собора. Павлины, концентрические круги, орлы, трехцветные плитки оставляли его равнодушным. Виргилий же, кравшийся за ним по пятам, успел отметить наличие среди персонажей мозаики короля птиц.
«Орел! Птица, которую рекомендовал искать мудрый раввин, дорогая сердцу алхимиков. Добрый знак!» — подумал он.
Главный купол с изображенным на нем морем (прожилки алебастра напоминали морские волны) также не привлек внимания турка. Он пришел сюда явно не ради красот. Дойдя до иконостаса, он свернул, из двух лестниц не колеблясь выбрал не ту, что вела к главному алтарю, а ту, что спускалась в крипту. Предом расставил друзей: Пьера — при входе в базилику, Мариетту — за одной из колонн посреди церкви, а сам вслед за Мустафой спустился в крипту. Расположенная под домом священника, крипта была небольших размеров, с низким потолком, с полукруглыми арками, многочисленными колоннами… и с лужами на полу: весенние воды просачивались в нее. Мустафа шлепал по лужам, не заботясь о своих шароварах, направляясь прямиком к склепу с мощами евангелиста. Виргилий мог только догадываться, чем он там занимался, поскольку стоял за колонной. Мустафа возился недолго и вскоре обнаружил тайник с третьим камнем — выглянув, Виргилий увидел, как сверкнул в руках убийцы Атики и Бонфили белый камешек.
Положив камень в карман, купец резко обернулся. Виргилий едва успел спрятать голову за колонну и задержать дыхание. Заметил ли его турок? Виргилию было слышно, как угрожающе скрипели туфли Кары Мустафы. Он тяжело сглотнул, поднес руку к кинжалу, взялся за него и вынул из-за пояса. Но в тот момент, когда он собирался нанести удар, турок прошел мимо: лицо его было непроницаемо. Он ничего не заметил! Рука Виргилия повисла вдоль тела точно плеть. Он почувствовал, как напряглись мышцы, а ноги подкосились. Страх был таким всепоглощающим, что, когда он исчез, не осталось ничего, кроме пустоты. Покрывшись липким холодным потом, Виргилий медленно сполз на пол у колонны. Еще немного — и он разрыдался бы. Но не время было расслабляться. Турок, пытавшийся уже однажды погубить их всех, только что завладел третьим камнем Николя Фламеля. Не было и речи о том, чтобы выпустить его даже за пределы площади Святого Марка. Виргилий выпрямился и бросился вон из крипты, как никогда решительно настроенный отобрать у турка то, что, как он считал, в известной мере принадлежало им. Мустафа в это время проходил мимо колонны, за которой пряталась Мариетта.
«Пьер поджидает его у выхода», — эта мысль подбодрила Виргилия, на какое-то время упустившего турка из виду. Он бросился к Мариетте.
— Камень у него!
Оба на цыпочках двинулись к выходу. И в ту минуту, когда они выходили, до них донеслось:
— Вот ты где, негодяй, подонок, убийца! Ты убил Зорзи!Теперь твой черед сдохнуть!
Пьер из своего укрытия-засады также услышал эти оскорбления. Он нагнал Виргилия и Мариетту, и все трое вышли на паперть. Каково же было их изумление, когда в двух шагах от центрального портала они увидели Лионелло Зена, приставившего шпагу к груди Мустафы. Друзья отпрянули. Ни один из тех двоих их не заметил. Турок вынул саблю, которая висела у него на поясе, и потряс ею перед патрицием.
— Ты не отомстишь ни за своего друга Зорзи, ни за кого другого, — хохоча, отвечал он. — Потому как я расправлюсь с тобой раньше!
Между ними завязалась нешуточная битва: один был ослеплен желанием отомстить, другой — непомерной гордыней. Сабля была тяжелее шпаги, но шпага длиннее сабли; оба в совершенстве владели оружием. Когда они скрещивали его, то высекались фонтаны голубых искр. Лионелло дрался элегантно, как то пристало патрицию, легко делал эстокады и отражал удары. Он держал эфес так, словно это птичка: не слишком сжимая, чтобы она не задохнулась, но и не слишком свободно, чтобы не упорхнула. Кара вкладывал в саблю всю свою могучую силу. Он держал ее двумя руками и молотил без остановки, казалось, он вот-вот прикончит противника. Не нужно было быть пророком, чтобы понять — это битва не на жизнь, а на смерть.
Кончик шпаги задел доломан мусульманина. На нем медленно проступило красное пятно. Турок взревел. Его удары сделались еще более мощными и яростными. Дуэль не выдыхалась, наоборот, принимала все более угрожающий характер. Искры так и летели из-под скрещенных клинков, скрежет и визг металла усиливался, слышно было, как гудит располосованный, иссеченный воздух. Прозвенев в пустоте, сабля коснулась-таки ноги замешкавшегося на долю секунды дворянина. Кровь выступила на чулке и залила туфлю. Но боль была ничто в сравнении с охватившим его бешенством. Он совершил столь виртуозный и неожиданный выпад и нанес такой молниеносный скрытный удар, что Мустафа увернуться не смог: кончик шпаги проткнул ему скулу и вышел красный от крови. Этот второй удар, достигший цели, исторг у него вопль:
— Христианская собака!
С удвоенной силой атаковал он Лионелло, но тот предусмотрел такой поворот схватки и, легкий и подвижный, стал уклоняться то влево, то вправо, уворачиваясь от ударов сабли. Несмотря на раненую ногу, он счастливо избежал града впечатляющих ударов, вызвавших перепуганные возгласы ротозеев, собравшихся на паперти.
Один из зевак случайно толкнул Виргилия; сам того не желая, он был вынужден сделать шаг вперед, выступив из толпы. Всего несколько шагов отделяло его от дерущихся. Лионелло и Кара повернули в его сторону головы. Узнав Предома, которого он давно перестал числить среди живых, турок отпрянул в замешательстве. Эта заминка позволила Лионелло сделать решающий выпад с резким выбросом руки вперед. Шпага проткнула грудь Мустафы в том месте, где находится сердце. Он рухнул наземь. Предом бросился к нему. Рубашка турка быстро намокала кровью, его лицо стало мертвенным. Он агонизировал. Красная пена выступила в уголках рта. Виргилий склонился над ним.
— Пре… дом… — выговорил умирающий из последних сил.
— А ты думал, я на том свете, а, Кара Мустафа? Но тебе не удалось убить меня, как ты убил Атику и Зорзи.
Пелена в глазах поверженного сменилась непониманием. Он икнул, выплюнул кровь и еще послушными губами прошептал:
— Я не… убивал… Атику.
В эту минуту к ним подошел Лионелло Зен. Он встал на колени возле Кары и насмешливым провоцирующим тоном спросил:
— Может, господину позвать имама? Да нет, я сам выдам ему разрешение в ад!
Вероятно, Зену стоило воздержаться от насмешки и не стоило так откидывать голову, разражаясь хохотом. Потому как, собрав остатки сил, в сверхчеловеческом усилии, Кара Мустафа, дотоле не выпускавший сабли, поднял руку и одним ударом отсек венецианцу голову. Она отделилась от туловища, сотрясаемого конвульсиями, и отскочила в сторону на аршин. Из сонной артерии выплеснулся столп крови. Теплая, липкая, алая лужа залила паперть базилики. На глазах собравшихся зевак противники в одно и то же время испустили дух. Отходя, турок перевернулся на бок. Привязанная к поясу мошна раскрылась, из нее выкатились три камешка: черный, серый и белый — все как на подбор кругленькие и с иероглифами. Виргилий подобрал их. Держа их на ладони, он вспомнил последние слова Мустафы: «Я не убивал Атику».
Миновало лето красное. Если бы Виргилия попросили описать его, он бы так и сказал: это было самое красное, самое распрекрасное лето его жизни. Но никто его ни о чем не спрашивал, и это, возможно, также способствовало тому, что для него, как и для его возлюбленной, не было более счастливого времени. Им не нужно было отвечать ни на чьи расспросы, никому давать отчета. Предом и Пьер окончили университет и вернулись в город дожей. Дядя Чезаре, малышка Мариетта и ее кормилица приняли их с распростертыми объятиями. Пьер сопровождал Песо-Мануция при обходе больных и на практике познавал искусство врачевания. Виргилий много времени — если не сказать все время — проводил в мастерской на Мавританской набережной. Он поочередно служил то моделью, то ассистентом для Мариетты, ее отца и братьев. Любовь их окрашивалась в венецианские цвета: розовый, охряный, оранжевый, карминный. И зеленый тоже — зеленый цвет каналов, но не надежды, поскольку оба знали, что после очередного свидания с Николя Фламелем Виргилий окончательно вернется в Париж. Они об этом не говорили и даже старались не думать.
