Полина Дашкова - Пакт
Никто не догадывался, что баронская невеста по уши влюблена в сотрудника пресс-центра итальянского МИД синьора Касолли, который часто бывает в рейхе, берет интервью у нацистских вождей, у самого Гитлера. Никому не могло прийти в голову, что Касолли еврей, родившийся в Одессе, и зовут его Ося Кац.
– Зачем это мне? Ну зачем, Господи? Я не хочу, я боюсь, я не могу без него, – бормотала во сне Габи, уткнувшись лицом в подушку.
Ее разбудил телефонный звонок. Услышав в трубке голос Франса, она сморщилась. Нежный жених вздыхал, похныкивал. Верный признак очередной депрессии.
– Где ты была в воскресенье?
– Франс, что случилось? Ты встал не с той ноги?
– Горничная Роза видела тебя в кинотеатре «Марс», ты смотрела «Триумф воли».
«Вот тебе и серая фрау», – подумала Габи и промурлыкала в трубку:
– Мг-м, а потом я бегала голая по Александрплац и разбрасывала большевистские листовки.
– Перестань дурачиться, она говорила не со мной, а с мамой. Все это очень неприятно. Горничная Роза видела рядом с тобой какого-то юношу, во время сеанса вы шептались.
«Она, конечно, агент, и наблюдательна, как положено хорошему агенту, – размышляла Габи, – но в „Марс“ пришла отдохнуть в свой законный выходной, посмотреть кино, а не следить за фрейлейн Дильс. Вряд ли ко мне приставили бы горничную из дома фон Блефф, наверняка поручили бы кому-то другому, ведь я могу узнать горничную».
– Она скромница, ваша Роза, – произнесла Габи елейно жалобным голоском. – Мне очень стыдно, Франс, мы не только шептались, мы целовались и даже занимались любовью, это было ужасно неудобно, кресла в «Марсе» такие жесткие и скрипучие.
– Заткнись! – взвизгнул Франс. – Мама в ярости, она ударила Путци.
– О боже, при чем здесь Путци?
– Случайно попался под руку.
– Франс, я не верю в такие случайности. Матушка сурова, но справедлива. Неужели горничная Роза сказала, что юноша, с которым я шепталась в кинотеатре, – Путци?
– Нет-нет-нет! – Франс задыхался и всхлипывал.
– Конечно же, нет, милый, на такую чудовищную ложь неспособна даже горничная Роза. Но тогда за что же досталось бедному мальчику?
В трубке шелестело, трещало. Франс долго сморкался, наконец, произнес:
– Кто-то разбил крышку от супницы из фамильного сервиза, свалили на него, и мама ударила его по лицу.
«Отлично! В таком случае при чем здесь я?» – подумала Габи и запричитала:
– Бедняжка Путци! Это подло, мерзко – валить все на глухонемого, он ничего не скажет в свое оправдание!
– Она ударила очень сильно, ты знаешь, какая у нее тяжелая рука, – всхлипывая, продолжал Франс. – Губа распухла и кровоточит, передний зуб шатается. Габи, кто был тот юноша рядом с тобой в чертовом кинотеатре?
– Советский агент.
– Прекрати! Мне не до шуток!
– Ладно. Клянусь говорить правду и только правду. Во всем виноваты мамочкины картофельные оладьи.
– Габи!
– Не кричи, солнышко, дай мне сказать. В воскресенье утром я приехала к родителям, мы давно не виделись, я обещала, что проведу с ними весь день. Но моей дочерней любви хватило только на полтора часа. Я придумала какую-то уважительную причину и сбежала. Немного посидела в кафе, запила мамины оладьи большой чашкой паршивого кофе, потом решила пройтись пешком по Вагнерштрассе. И то и другое оказалось роковой ошибкой. У меня прихватило живот, едва успела добежать до кинотеатра, единственного места на несколько кварталов, где имелась уборная. Эй, милый, ты слушаешь?
– Да, Габи, слушаю очень внимательно. Почему ты не вышла сразу из кинотеатра? Зачем осталась смотреть фильм, который видела раз десять?
– Ох, Франс, разве я могла рисковать? Вот выйду на улицу, и опять прихватит живот. А фильм Лени совершенно магический, начинаешь смотреть, оторваться уже невозможно, хотя каждый кадр помнишь наизусть. Я так увлеклась, что не заметила, как моя сумочка упала на пол. Какой-то любезный юноша поднял, я поблагодарила, разумеется, шепотом, чтобы не мешать другим зрителям.
– И все? Только поблагодарила, и все?
– Ну, если тебе этого мало, спроси горничную Розу, она лучше знает.
– Габи, извини, я понимаю, тебе противен этот разговор, мне тоже, я привык доверять тебе, но мама требует объяснений. Согласись, будет лучше, если объясняться с ней придется мне, а не тебе.
– Конечно, Франс, я не сержусь. Еще остались вопросы?
– Поклянись, что это не любовник!
– Клянусь, милый.
– Габи, мне так плохо…
«Если нас сейчас слушают, это замечательно! – Габи улыбнулась и подмигнула своему отражению в трельяже. – Барон фон Блефф подозревает невесту в неверности, он ее обожает, ревнует, не может сдержать рыданий. Кому придет в голову, что причина слез вовсе не фрейлейн Дильс, а глухонемой поваренок, которому грозная мамаша-баронесса разбила губу, и что молодой человек, с которым бдительная горничная застукала баронскую невесту в кинотеатре, на самом деле советский агент?»
– Франс, перестань хныкать, возьми себя в руки. Нужно обязательно разобраться, кто раскокал чертову крышку. Это принципиальный вопрос. Дело не в крышке. Человек, который способен свалить собственную вину на глухонемого мальчика и подставлять его под удар, не должен оставаться в доме. Ты согласен?
– Еще бы! Разумеется, согласен! – оживился Франс. – Но как выяснить? Устроить всем слугам допрос с пристрастием?
– Это ничего не даст.
– Почему?
– Потому что матушка наверняка уже допросила слуг.
– Никого она не допрашивала, ворвалась на кухню и ударила Путци. Бедняжка даже не понял, за что.
– Странно.
– Да, ты права, очень странно. Мне только сейчас пришло в голову, – озадаченно пробормотал Франс.
– Милый, но в таком случае круг подозреваемых сужается. Достаточно знать, с кем беседовала матушка перед тем, как ударила Путци. Именно этот человек оклеветал мальчика, он же разбил крышку. Мне почему-то кажется, это женщина, и зовут ее Роза.
Последовала долгая пауза, Франс тяжело дышал, сопел, наконец, прошипел, как раскаленная сковородка, на которую плеснули воды:
– Она за все ответит, я заставлю маму уволить мерзавку, сейчас же этим займусь.
– Займись, дорогой. В доме баронов фон Блефф не место подлым клеветникам.
– Сию минуту иду к маме! Я тебя обожаю, ты самая умная женщина в мире.
Габи бросила трубку, потянулась, пробормотала в подушку:
– Оревуар, агент Роза! Впрочем, какая разница? Ее место займет другая гестаповка. Вся прислуга в особняке фон Блефф завербована. Удивительно, как до сих пор никто не засек ночные забавы Франса с малышом Путци?
Не хотелось вылезать из-под перины, комната выстудилась за ночь, Габи привыкла спать с открытой форточкой. Давно уж рассвело, день был морозный, ясный. После небольшой ленивой гимнастики она встала под горячий душ и принялась насвистывать мелодию, отдаленно похожую на «Турецкий марш».
«На самом деле они знают».
Это сказала маленькая Габи. Взрослая Габриэль продолжала свистеть.
«Знают, – тревожно шептала маленькая, – не могут не знать, но молчат, Гейдрих хранит это в своей коллекции, он ведь собирает всякие тайные гадости о людях, как другие собирают марки и спичечные коробки».
Габриэль перестала свистеть, выключила воду, протерла запотевшее зеркало. Маленькая Габи, хоть и была напугана внезапным открытием, а все равно скорчила смешную рожицу, она всегда так делала, когда смотрела на себя в зеркало.
«Ладно, допустим, – размышляла Габриэль, расчесывая волосы, – Гейдриху известно, что предстоящий брак барона фон Блефф с фрейлейн Дильс – это блеф. Зачем блеф нужен барону, понятно, а чего хочет фрейлейн?»
Маленькая Габи, скорчив очередную рожицу, произнесла глуховатым высоким фальцетом, похожим на голос Гейдриха:
«Фрейлейн хочет стать баронессой фон блеф-блеф. Простая немецкая девушка из небогатой семьи мечтает о титуле и больших деньгах».
«Что ж, вполне естественное желание, – согласилась взрослая Габриэль. – Ради титула и состояния фрейлейн готова выйти замуж за педика, изображать семейное счастье».
«Ой-ой-ой, а ведь матушка-баронесса тоже знает», – жалобно простонала маленькая Габи.
«Конечно, знает, поэтому и врезала по физиономии бедняге Путци, когда горничная Роза рассказала ей о моем любовном свидании. Дело вовсе не в крышке от супницы. Постыдная семейная тайна прячется в укромном уголке большого материнского сердца. Если старая баронесса нервничает, у нее повышается давление, тайна бьет в голову».
Взрослая Габриэль готовила завтрак, маленькая молчала, с наслаждением вдыхала запах кофе и апельсинового сока.
Многие годы само слово «завтрак» вызывало тоску и тошноту. Габи ненавидела манную запеканку с кленовым сиропом, разваренную в молоке лапшу, жидкий приторный какао, все, что в детстве приходилось впихивать в себя ранним утром в холодной кухне. Она давно жила одна, но каждое утро радовалась свободе так, словно только вчера ускользнула из родительского дома.
