Дарья Плещеева - Число Приапа
Он усмехнулся.
– Жаль, что дюреровский портрет сразу нельзя выставить. Над ним сперва реставраторы поколдуют. Хмельницкий где-то выловил идею – «выставка одной картины». Почему бы нет? От овсяного печенья не откажетесь? – антиквар достал из шкафа сухарницу, в которой чего только не было. – Расслабьтесь. Позвольте себе хотя бы полчаса не думать о работе.
– На том свете расслаблюсь. Нужно вернуть картину Анне Приеде, – сказал Полищук. – Пусть ей грош цена, но все-таки…
– Так вы ради этого пришли? Не волнуйтесь, картину я хорошо продам, – ответил Хинценберг. – Госпожа Приеде обиженной не останется. Вот теперь имеет смысл этот пейзаж с «приапом» реставрировать. Картина с такой историей! Пан Тадеуш уже прислал мне координаты нынешних фон Нейландов, Тонечка с ними свяжется. Будем надеяться, что они говорят по-английски. Но она и немецкий знает в разумных пределах. Если не завышать цену – эти господа купят копию работы, сыгравшей такую роль в истории их рода. Так что все картины найдут хозяев. Копия, которая принадлежала покойному Виркавсу, для начала вернется в его семью, хотя семья от этого, кажется, не будет в восторге. Я предложу им хорошо продать эту работу. Она все-таки заметно лучше, чем копия Анны Приеде, которую Курляндский Аноним мазюкал левой ногой, забыв предварительно снять сапог. Хотел бы я знать правду про эти три картины, из которых одна, польская, достойна внимания, вторая, из коллекции покойного Павулса, украденной Тирумсом, еще более или менее, третья – кошмар, и все три принадлежат кисти одного и того же человека.
– Ну, это я раскопать не могу, – признался Полищук. – Я, собственно, что хотел… Сказать про Приеде… поблагодарить вас, естественно… ну вот…
– Я рад, что вы пришли. К сожалению, Тонечки сейчас нет. Она из-за наших похождений чуть не поссорилась с женихом. Я отпустил ее до завтра, пожелав удачи. Но, когда желал, я сложил пальцы вот так, крестиком – знаете, что это такое?
– Мы тоже так делали.
– Да? Все меняется, всюду научный прогресс, а детские хитрости передаются из уст в уста прямо от наших неандертальских предков. Сложишь пальцы – и можешь безнаказанно врать. Да вы сидите, сидите. Вам не так уж часто приходится отдыхать. А это очень полезно в любом возрасте. Если вам тут что-то интересно – спрашивайте. Не может быть, чтобы все эти странные вещи совсем вас не заинтересовали. Хотите, зажгу люстру?
Антиквар сделал жест, словно бы обводя полутемную комнату по периметру. Там действительно набралось всевозможной рухляди, стояли в три слоя прислоненные к стенам картины, на полках лежали альбомы и коробки, был совершенно загроможден статуэтками старинный резной буфет. Висевшая посреди комнаты люстра с хрустальными подвесками была ненамного меньше той, что в оперном театре. Но в углах висели и другие, с запыленными бронзовыми выкрутасами, некоторые – обтянутые марлей, человек, запрокинувший голову, получал довольно-таки фантасмагорическое зрелище.
– Да нет, и без люстры хорошо.
– Да, мне тоже нравится сидеть тут без света и думать. В жизни у мужчины бывает несколько промежуточных финишей и один окончательный. Мои промежуточные позади. Пора приводить в окончательный порядок мою двойную итальянскую бухгалтерию. Когда-нибудь и вы войдете в плотные слои атмосферы, – пообещал следователю Хинценберг.
– Куда я денусь…
– И вспомните все незавершенные дела и делишки.
– На что вы намекаете, господин Хинценберг?
– Мне кажется, служба так заморочила вам голову, что вы забыли жениться.
– Я недавно наконец развелся и не имею ни малейшего желания! – вдруг взорвался Полищук. – Это была такая глупость! Феерическая глупость! Чтоб я еще раз!.. Ну да ладно… извините…
– Она была высокая, длинноногая, с распущенными волосами по талию, в юбке вот досюда, – уверенно сказал антиквар и показал рукой, докуда, без всякого смущения. – Еще она очень красиво курила тонкие сигаретки, и на фильтре оставался след помады.
– А вы откуда знаете? – изумился следователь.
– Женились вы тогда, когда стало ясно – или немедленно принять решение, или помереть холостяком. Это бывает перед первым промежуточным финишем, годам к тридцати. Вы прожили с ней года три или четыре – пока не вернулся домой рассудок…
– Это как?
– Когда я был маленьким, дома так шутили. Если кто-то делал глупость, мать подносила руки к губам и звала, как раньше хозяйки звали с луга маленьких пастушков: рассудок, ступай домой! Откуда знаю… Именно на такой красотке вы и должны были споткнуться, господин Полищук. Это у вас на лбу написано, вот такими буквами, как на том каменном дураке. И четыре года тоже. Примерно столько держится Приап, а потом начинает работать голова. Сколько месяцев вы приходили домой, еле держась на ногах, и находили в холодильнике только ссохшиеся сосиски, наводящие на мысли о старческой немощи? А сколько мешков с продуктами притащили вы из «Рими», чтобы дома было хоть что-то съедобное? А сколько раз вы просили ее не ходить в мороз с голой поясницей? Сколько раз обещали порезать в мелкие клочья ее коротенькую курточку?
– Все было совсем не так, – сказал Полищук, – и хватит об этом.
– У меня есть для вас хорошая жена. Но за ней еще придется побегать. Я старый больной человек, у меня аритмия и хроническое несварение желудка, – вдруг запричитал Хинценберг. – Я не просто вошел в плотные слои атмосферы, но уже ощущаю, как горит моя обшивка. Мне очень хотелось бы убедиться, что девочка в хороших руках.
– Я ей совершенно не нужен, – даже не задав вопроса о кандидатуре, ответил Полищук.
– Это ей только кажется. Она созрела для того, чтобы стать хорошей женой и матерью. И она была готова отдать настоящее сокровище первому, кто догадался за ней хоть чуточку поухаживать. Ей нужен только один мужчина, другие для нее не существуют. Так в чем же дело? Просто заменить в ее системе ценностей того мальчика на вас. Очень просто!
– Не стану я ничего менять ни в каких системах ценностей, – мрачно сказал Полищук. – Я действительно хотел еще раз увидеть ее, ну, пригласить на чашку кофе, что ли… Ну, не пригласил, не судьба. У нее, вы сказали, уже есть жених. И мы слишком разные. Она – искусствовед, я – простой сыскарь. Нам и говорить-то не о чем!
– Ладно, может, вы и правы, – согласился Хинценберг. – Мне казалось, что у мужчины и женщины, если их тянет друг к другу, очень скоро появится прекрасная общая тема для разговоров.
– Какая?
– Ребенок.
– Не судьба, – повторил Полищук. – И не будем больше об этом. Еще раз – спасибо за все, и… ну, я пошел…
– Стойте! – приказал антиквар. – Еще две… нет, одну минуту! Стойте, говорят вам! Сейчас что-то будет!
Эпилог
Саша был в растрепанных чувствах. Оказалось, что должность Петракеева референта требует не только знания английского языка.
После московского загула с Кристиной Петракей ходил смурной. Судя по всему, Кристина звонила ему, а он уже не знал, где от нее прятаться. Из всех его сотрудников только Саша знал эту историю – и в конце концов Петракей додумался, что именно Саша должен разрулить проблему.
– Вот ее телефон, – сказал Петракей. – Ты встретишься с ней… нет, не так! Вот сто латов. Купи ей какую-нибудь побрякушку, кольцо там… Нет, кольцо – нельзя. Не так поймет. Что-нибудь на цепочке, сережки, ну… ну, сам придумай… Поговори с ней. Скажи, что – все, разбежались. Что семья у меня, жена, дети, чего я буду скакать, как молодой козел? И пусть не звонит. Ну, ты умеешь с людьми разговаривать! Давай, действуй.
Саша хотел препоручить это дело Тоне, но она не отвечала на звонки. Немного рассердившись, он решил идти за сувениром сам. Если Кристине сережки не понравятся – это ее проблемы, в такой ситуации ей может не понравиться и знаменитый алмаз «Кохинур».
В ювелирном магазине Саша кое-как объяснил продавщице задачу, и она подобрала сережки за девяносто пять латов. Остальные пять Саша решил употребить на цветы.
Когда он начал по телефону договариваться о встрече, Кристина сразу догадалась, в чем дело, и бросила трубку. Он позвонил опять, послал эсэмэску. Наконец она соблаговолила отозваться. Саша уже был в легкой панике – как всегда, когда рисковал подвести Петракея.
Кристина знала, что Саша – жених ее подруги, и не хотела ссориться с Тоней из-за того, что Саша не смог выполнить поручение своего шефа. Она сперва назначила встречу в кафе, потом перезвонила и предложила зайти к ней домой. Саша помчался, очень довольный, что выполнит поручение наилучшим образом!
Вышел он из этого дома уже утром.
Как оно все произошло – Саша не понимал.
Он старался быть деликатным. Он понимал, что на разговор может уйти часа два, и не торопился. (Если бы Петракей узнал про эту деликатность, пришел бы в ужас: по его разумению, следовало вручить прощальный подарок, в трех словах объяснить ситуацию и спешно делать ноги!)
