Дарья Иволгина - Ядовитая боярыня
Неожиданно Лавру показалось, что он слышит второй голос, повторявший не в лад, но очень тихо и скорбно:
— Мною грешным, недостойным не возгнушайся…
Лавр остановился, замолчал. Голос тоже смолк.
— Пафнутий, — позвал Лавр.
Безумец шевельнул глазами, двинул губами.
— Ты меня слышишь? — спросил Лавр.
— Развяжи меня… — пробормотал Пафнутий.
— Опасаюсь я, — ответил Лавр. — Как бы не пришлось снова с тобой драться… Еле совладали, такой ты бык здоровенный оказался…
— Это зелье проклятое так действует… — шепнул Пафнутий. — Сейчас прошло. Я как новорожденный телок — еле лежу, а уж рукой и вовсе пошевелить не могу. Развяжи меня, Лавр.
— Ты помнишь, стало быть, кто я такой? — удивился Лавр. — И имя свое помнишь?
— Да…
— В прошлые разы ты ничего не помнил, Пафнутий. Или ты притворялся?
— Я не притворялся… — Слезы потекли по бледным щекам Пафнутия, слабенькие и жиденькие. Лавр глядел на них и не верил им.
— Твоя хозяйка — госпожа Туренина, не так ли? — спросил Лавр.
Пафнутий кивнул, глотая слезы. И добавил:
— Она всех подле себя держит, не так, так эдак… И полюбовников, и прислужниц, и работных людей… Ее все боятся, а иные жить без ее зелья не могут.
— Так и Харузин говорил, — задумчиво молвил Лавр. — Видать, расплодились впоследствии эти Туренины… Надо бы это зловредное племя под корень извести. Согласен ты со мной?
— Я, Лаврушка, сейчас на все согласен, — пробормотал Пафнутий. — Развяжи меня… Больно.
— Терпи, — сказал Лавр. — Я здесь один. Развяжу тебя — после не поймаю, а ты человек опасный. Что у тебя на сердце?
— Ничего…
Но Лаврентий недаром был «медвежонком», выросшим среди разбойников, — он хорошо видел, когда у человека на сердце прячется какая-то тайна.
— Лучше скажи мне сейчас, — пригрозил Лавр, — иначе тебе будет очень больно, Пафнутий. Ты предать нас хочешь.
— Нет! — вскрикнул Пафнутий тоненько и зарыдал, как женщина, в голос.
Лаврентий отвернулся от него и снова начал петь. Тогда Пафнутий прошептал еле слышно:
— Туренина хочет, чтобы я отравил царя.
Лавр сделал вид, что не слышит. Он продолжал выводить слова своей молитвенной песни:
Исчезе в болезни живот без Тебе, Бога,Ты мне крепость и здравие, Ты слава многа.
Радуюся аз о Тебе и веселюся,И тобою во вся веки, Боже, хвалюся…
Пафнутий повторил, чуть громче:
— Авдотья дала мне яд, чтобы я отравил царя!
Лавр замолчал и быстро повернулся к связанному, взял его за руки, нежно и одновременно сильно стиснул:
— Ты уверен?
— Да, Лаврентий, в этом я уверен…
— Фиал при тебе?
— На груди. Вы не нашли его, когда меня хватали.
— Это потому, что мы тебя не обыскивали, — сердито пояснил Лавр. — Вот единственная причина. Поверь мне, Пафнутий, если бы я решил тебя обыскать, то нашел бы что угодно, даже маковое зерно у тебя за щекой!
Пафнутий тяжело вздохнул, полотенца, туго стягивающие его грудь, впились в тело, и под рубахой обрисовались очертания крохотного пузатого сосудика.
Лавр осторожно извлек в прореху ладанку с зашитым в нее фиалом. Разрезал шнурок и завладел сосудом. Там действительно плескалась какая-то жидкость — всего несколько капель.
— Осторожней, — шепнул Пафнутий, — это страшный яд, клянусь тебе!
— Он убивает? — спросил Лавр. — Или вызывает безумие?
— Безумие… Спаси меня, брат Лаврентий! — Пафнутий забился, пренебрегая болью, которую доставляли ему путы при их натяжении, зарыдал, затрясся. Глядеть на него было страшно и жалко.
— Лежи! — сказал Лавр. — Я к тебе опять Харузина пришлю. Он будет читать Псалтирь, а ты лежи да слушай, понял? Ни слова ему не говори, иначе я отрежу тебе язык!
— Ты? — Пафнутий так удивился, что даже плакать перестал.
— Мой отец — разбойник! — напомнил Лавр. — Если понадобится, я забуду о жалости. И не жди, что Харузин снимет твои путы прежде, чем придет Флор и позволит освободить тебя. Харузин — человек боязливый. Он тебя опасается, потому что еще прежде ему доводилось видеть таких, как ты.
И с этим Лаврентий вышел, а вскоре явился Харузин, кислый и недовольный, уселся подальше от постели и принялся монотонно читать Псалтирь. «Сделали из меня какого-то Хому Брута, — думал он, бормоча церковнославянские слова. — Неровен час этот дурак со своей постелью поднимется над полом и летать начнет… Круг надо было очертить, что ли…» Но затем ему в голову пришла спасительная мысль: кровать-то тяжелая, в пол врощена, вряд ли она поднимется. Да и летать тут негде, зацепится углами.
И вот такое простое, даже примитивное соображение совершенно успокоило Харузина. Он продолжал читать, а бес в душе Пафнутия присмирел и не давал о себе знать.
Пафнутий слушал, моргал, вздыхал, но молчал. И минуты текли медленно, чинно — в ожидании Флора Олсуфьича.
Флор ворвался в дом вместе с англичанином и каким-то несчастным оборванным иностранцем, к тому же заляпанным грязью и кровищей. Иностранца, не говоря худого слова, отправили мыться в лохани на дворе и переодеваться в пристойное платье. Флор плюхнулся на скамью под образа и принялся стонать и охать на все лады.
— Устал! — объяснил он Вершкову. — Однако дело не ждет — сейчас едем в имение Турениной. Помнишь, Недельку заманили туда? Там охотничий домик имеется, и Авдотье поручили устроить охоту для царя. По пути объясню. Собирайся! Где Лавр?
Брат пришел, сел рядом. Флор сразу углядел, что у того озабоченный вид.
— Что еще? — спросил он и вдруг подскочил: — С Натальей?..
— При чем тут Наталья? — удивился Лавр и вдруг засмеялся. — Все о зазнобе беспокоишься? Нет, она сейчас вышиванием увлекается. Ей Настасьюшка показывает, как жемчугом шить. Сидят рядком, молча, точно две голубицы, и трудятся.
Кроткая, отзывчивая, смиренная Настасья вызывала у Гвэрлум самые нежные чувства. Настасье можно было покровительствовать, а кроме того, она оказалась настоящей «Марьей-искусницей». Как всякий «неформал», Гвэрлум была чуть-чуть хиппи и очень уважала различные феньки и украшения. Рукоделие в ролевой среде весьма почиталось и даже иногда приносило доход.
Поэтому девушки почти подружились — насколько это было возможно.
— Рассказывай, брат, что случилось, — устало попросил Флор. — Нам еще ехать полдня верхом, пока доберемся до места…
— Пафнутий очнулся, — проговорил Лавр. — Он человек Турениной. Это она его опоила, лишила памяти и выгнала.
— Почему?
— Надоел ей или еще по какой причине… — Лавр пожал плечами. — Авдотья лишилась рассудка, бесы завладели ее душой. Разве ты не видишь?
— Я это видел! — сказал Флор с сердцем. — Ох, поверь мне, брат, я такое видел! Не самого дьявола, но самые мерзкие его козни… И они еще не закончены.
— Туренина обладает неслыханной властью над душой Пафнутия и над его телом, — продолжал Лавр. — Он не может долго жить без ее зелья, а она приказывает ему совершать самые страшные поступки, и он все делает. И даже не помнит об этом.
— Я устал, — сказал Флор. — Давай попросту повесим его в лесу на первой же сосне, а?
— Погубим невинного человека, — возразил Лавр. — Наш отец тяжело расплатился за подобный грех.
— Невинного! — вздохнул Флор. — Все они невинные… кроме нас с тобой.
— Туренина дала ему фиал с ядом, чтобы на пиру Пафнутий отравил царя.
— Час от часу не легче! — воскликнул Флор. — А я узнал, что она заложила порох в охотничий домик, где останавливается царская свита!
— Похоже, Авдотья очень не хочет, чтобы государь остался жив. Если не яд, так взрыв его убьет… — проговорил Лавр. — Она безумна, брат, я это понял. Она еще безумнее, чем Пафнутий. Она вся во власти своего господина дьявола — бедная, погибшая душа!
— Чем по Авдотье скорбеть, подумал бы лучше, как уберечь царя, — сказал Флор, шевеля пальцами правой руки и разглядывая их так, словно видел впервые. — У меня ум за разум заходит — ничего в голову не идет.
— Пороховую мину уберешь ты. Возьми англичанина и Вершкова, — посоветовал Лавр.
— И я поеду! — раздался юношеский голос.
Оба брата повернулись в ту сторону одновременно и с одинаковым выражением лица уставились на подошедшего Севастьяна.
— Нет, Глебов, ты останешься дома, — приказал Флор. — Ты последний в роду, я не позволю тебе рисковать и жертвовать жизнью… Довольно и нас.
— Я… — запальчиво начал было Севастьян, но Флор встал и рассердился:
— Я велел тебе остаться дома! Если тебя заметят на улице, то схватят, а следом за тобой возьмут под стражу и Настасью. А если ты погибнешь, Севастьян, твоя сестра останется без защиты. Нет, ты будешь здесь. В этом доме тоже могут понадобиться мужские руки…
