А. Веста - Язычник
– Как украли?
– Я слышала, как она крикнула, прибежала, а ее уже нет….
Она подманила меня к окну, отогнула полоску жалюзи, в тюрьме такое устройство звалось «бонзайкой», и показала на внутренний дворик гостиницы. Во дворе, кроме нескольких легковых машин, стоял один грузовой фургон. Сверху было видно, что в крышу его вделано прозрачное прямоугольное окошко – люк.
– Вон в том фургоне стоит черный гроб. Помнишь, я говорила, а ты не верил. Ее посадили туда. Но она уже не кричала, она глаза закрыла и шла молча.
– Ничего не бойся, Лера. Это будет игра в шпионов. Мы придумаем пароли, научимся маскироваться. Ну, дай лапку, договорились? Я сейчас потихоньку пойду к машине и посмотрю, что там такое прячется. Но если я услышу, что ты плачешь, то заплачу сам.
– Дяди не плачут, – баском сказала Лера, – они только ругаются…
– Вот видишь, какая ты умная, какая ты взрослая, – приговаривал я, поглаживая ее гладкие волосы, и, с силой надавив на темя, как учил Оэлен, заставил уснуть.
Небрежно бросив ключ портье, я вышел из гостиницы. Он что-то спросил меня по-французски, почему среди ночи я гуляю один.
Очутившись позади гостиницы, я закинул саквояж и забрался на крышу фургона. Сквозь прозрачный люк его темные недра просматривались с трудом. Внутри действительно стояло что-то громоздкое, обтекаемое, похожее на саркофаг из черного камня, который я видел в подвале. У меня было два пути: спилить замок, но с моими инструментами работы хватит до утра, или выдавить стеклянный люк и перебудить постояльцев Рюша. К тому же, если двор просматривается камерами наружного наблюдения, то через минуту-другую сюда нагрянет охрана. Оставалось молиться «русскому богу». Есть старинный воровской способ взлома окон и витрин. Он назывался «взять на пластырь». В моем саквояже оказалась липкая лента, и крест-накрест перечертив стекло лейкопластырем, я бесшумно выдавил его и удалил из алюминиевых пазов. Получившийся лаз был немного узок, но протиснуться можно. Я спрыгнул прямо на крышку гроба. Когда глаза привыкли к темноте, в слабом неоновом свете, сочащемся с потолка, я разглядел несколько канистр с бензином, выстроившихся вдоль стен. Я поднял с пола обрывок ткани. Это был атласный лоскут, пахнущий жасмином и духами Денис. Упершись ногами в стену фургона, я спиной налег на крышку саркофага. Крышка оказалась притерта. Я подлез под нее и все же ухитрился приподнять и сдвинуть гранитную глыбу. Внутри лежало тело. Диона! Я вытянул ее из гроба, похлопал по щекам. Жива! Еще немного и было бы поздно.
Я прослушал едва ощутимое сердцебиение, оно было болезненно-замедленным, глухим, как после укола снотворного. Тело ее было едва прикрыто легким розовым одеянием, похожим на длинный пеньюар. Стыдясь самого себя, я отогнул кружево, чтобы удостовериться, на месте ли родинка. На ее голубовато-млечной коже тлела черная точка.
Я натянул на Диону свой мешковатый свитер, сделал укол, стимулирующий сердце, и замер. Снаружи поскрипывал гравий под быстрыми, легкими шагами. Пришедший проверил висячий замок позади фургона, уверенно открыл кабину и завел мотор. Диона застонала, приходя в сознание.
Машина медленно выехала со двора гостиницы, насквозь прошла ночной городок и, покачивая бортами, часто поворачивая, пошла по горной дороге вниз. На одном из поворотов Диона тяжело задышала и очнулась.
– Диона, это я, Демид…
Она отдышалась, слепо провела рукой по моему лицу.
– Керлехин… Они хотят сбросить машину с откоса и сжечь. Я слышала, как они говорили.
– Надо прыгать, Диона, иначе смерть. В случае аварии эта домовина размажет нас, как тараканов.
Она была еще очень слаба, но цеплялась за края с ловкостью белки. Я подсадил ее, помог подтянуться и с силой протолкнул в отверстие люка. Подпихивая ее под задок, обтянутый кружевным бельем, я едва не сгорел от прилива давно забытого мальчишеского трепета. Но она держала себя с королевским достоинством.
Ее нарочито женственный наряд был мало приспособлен для гимнастических упражнений и отчаянно развевался на ледяном ветру. Машина ползла по пустынному шоссе. Уже светало. Справа темнели поросшие густым кустарником склоны гор. Мы были намного ниже Куршавеля. Здесь уже не было снега.
– Диона, прыгайте, прыгайте что есть силы назад на дорогу. Так меньше скорость падения. Не бойтесь ни одной минуты, царица, я прыгну за вами!
Но тот, кто сидел за рулем, словно услышал мои слова, он резко прибавил газ, и машина с места набрала скорость и понеслась под гору.
Прыгнув на шоссе, она разобьется… Первый поворот – и нас снесет с крыши. Израненная, с переломанными руками и ногами, она попадет в больницу, где ее отыщут и убьют.
– Назад в машину!!!
Я помог ей вновь залезть в фургон. Нет, и она была Дианой, но светлой. От богини Охотницы ей достались ловкость и бесстрашие.
– Станьте в угол, там меньше шансов, что вас раздавит гроб.
Выбравшись через люк, цепляясь за малейшие навески кузова, я залез на кабину, и, свесившись, заглянул внутрь. Волосы мои рассыпались и прилипли к стеклу, меня перекосило от неожиданности. За рулем сидела Лина. Нет, это была Полина, без пышного парика и черных очков. Полина, моя носатая, прыщавая лаборантка. Она встала на моем пути, едва передо мной забрезжил призрак великих открытий и истинной любви. Она не была демоном, она была всего лишь женщиной. Рот ее раскрылся, глаза расширились от ужаса. От испуга она что есть силы надавила на тормоза, и машина метнулась, потеряв управление, слетела с дороги и, подпрыгивая на каменистых глыбах, осыпая крупные валуны и булыжники, понеслась под откос.
Меня снесло с кабины вперед, под капот машины, шмякнуло о землю, но вскользь. Чудом выкатившись из-под колес, я вскочил и вприпрыжку понесся за машиной.
Фургон остановился внизу, на краю пустынной лесной долины. Я подбежал к машине. Лицо Лины было разбито о руль, она была без сознания. Я распахнул кабину, и она вывалилась из машины вместе с сиденьем. Сиденье оказалось оторвано, словно она пыталась катапультироваться во время падения. На поясе ее, под спортивной курткой, я нащупал пистолет. Я вынул его из кобуры и на всякий случай связал стерву остатками портупеи, потом нашел ключи от кузова и отпер фургон. Гроб развернулся и уперся в кабину, зажав Диону в углу.
– Диона… – Во время падения она все же ударилась и была завалена канистрами. По полу растекался бензин. Лицо ее было зеленовато-бледным, на скуле наливалась кровью ссадина. Она слабо улыбнулась, пытаясь отстранить мои руки, когда я ощупывал ее голову, ключицы и плечи. Я вынес ее на воздух и уложил за фургоном на самодельную лежанку из саквояжа и отлетевшего сиденья, потом, пошатываясь, двинулся к лежащей навзничь Лине. Лина шевельнулась, застонала, приоткрыла глаза. Но силы уже возвращались к ней, почувствовав, что связана, она заерзала всем телом, пытаясь вырвать кисти рук из ременной петли.
– Ты убила Наю, ты засадила меня за решетку, ты выдала меня Абадору в первую же ночь?
Синева залила изнутри ее лицо, оно омертвело и лишь в раскрывшихся зрачках металась безумная животная жажда жизни.
– Говори!
– Что говорить? – прошептала она синими губами.
– За что ты убила Ее?
– …Только не стреляй… Не убьешь?
– Говори… тварь.
– Я любила… Я! А не она… Я хотела тебя! Сначала мне поручили просто приглядывать за тобой. Но я не смогла… Твой приятель, этот импотент, жирный бурдюк, набитый спесью, как я ненавидела его… Умоляю, любимый, развяжи…
Ее губы отвердели и налились. Она похотливо скалилась, уверенная в победе. Она выматывала меня, как в бойцовском поединке. И я дрогнул, отступил, слишком хорошо зная, что такое любить.
– Врешь, постельная разведка, шлюхи не могут любить. Если хочешь жить, говори все.
– Ведь ты не будешь стрелять?! Ты не убьешь? – Тяжело дыша, она пыталась выторговать жизнь на остатки своих грязных секретов, и стон ее звучал как приказ.
– Говори все, – прохрипел я.
– Я не хотела ее убивать. Я дождалась, пока ты уйдешь… Хотела сказать ей, чтобы она не смела… Она сама упала… Был сильный дождь… скользко…
– Это не все. Говори, или я тебя пристрелю. Она не могла умереть от падения. Что ты сделала с ней?
– Я испугалась… Камень… Я ударила ее в висок…
Я схватил Лину за шею и дико затряс.
– Это не все… Дальше…
– Я раздела ее… – Лицо Лины сломалось от мучительной гримасы.
– Что ты еще сделала?
– Ничего…
– Врешь, – я передернул затвор пистолета.
Очнувшись от этого звука, Лина заговорила торопливо, давясь словами:
– У нее был зонтик… Я ничего не помню…
– Говори, или я стреляю!
– Я сделала, будто ее насиловали… Чтобы не подумали на меня… Потом испугалась, хотела сжечь…
Уткнувшись в стену фургона, я беззвучно рыдал, чувствуя, что, если через минуту не спущу курок, меня разорвет от ненависти. Вытерев лицо, я обернулся к Лине.
