Фрэнк Толлис - Смертельная игра
— Что ж, а сегодня он опоздал, Хаусман. Если инспектор Райнхард решил именно сегодня неторопливо насладиться своим утренним туалетом, то это его дело. А у меня много работы. Он еврей, не так ли?
— Простите, господин инспектор?
— Либерман, он еврей?
— Думаю, да.
— Но вы не уверены?
— Ну, я…
— Ладно, неважно. Он — Либерман — сделал вывод, что она была беременна из-за помарки в записке. Что вы об этом думаете, Хаусман?
— Очень проницательно.
— Или совпадение?
— Он оказался прав, господин инспектор.
— Вы с ним знакомы?
— Не очень хорошо, но он часто помогал инспектору Райнхарду.
— Что он за человек?
— Приятный… умный.
— Ему можно верить?
— Насколько я знаю, да.
Мимо с грохотом проехал омнибус, и фон Булов повысил голос:
— Я думаю, он последователь Зигмунда Фрейда.
— Кого?
— Это профессор-еврей. Я не уверен, что его принципы, его теорию психоанализа можно так спокойно применять ко всем другим национальностям.
— Понимаю, господин инспектор, — сказал Хаусман, не глядя на собеседника. Фон Булов пошел еще быстрее.
— Дверь была заперта изнутри?
— Да, господин инспектор.
— Вы тщательно осмотрели комнату?
— Не сразу. Но через некоторое время я все проверил, господин инспектор — и ничего не нашел.
— Вы тщательно искали?
— Все половицы были на месте. За полками не было тайников. И каминная труба чересчур узка — через нее не пролезть.
— А вы присутствовали при осмотре места преступления?
— Да, господин инспектор. Вместе с инспектором Райнхардом и констеблями Вундом, Раффом и Венграфом. И еще…
— Что?
— Японская шкатулка. Никто не мог закрыть ее изнутри.
— Поэтому это был демон, да?
Впервые Хаусман позволил себе улыбнуться.
— Нет, господин инспектор. Но поскольку мы не смогли найти другого объяснения, могло быть и так.
— Действительно.
— Господин инспектор, — Хаусман показал на дом на противоположной стороне улицы. — Это кафе «Цильбергельд». Горничная, Роза Зухер, заходила сюда перед тем, как идти на Гроссе-Сперлгассе.
Фон Булов кивнул.
Когда они дошли до здания, в котором находилась квартира фройляйн Лёвенштайн, фон Булов остановился и осмотрел площадь.
Прилавки пустовали, а навесы трепал легкий ветерок. Окружающие площадь дома были довольно большие, некоторые высотой в шесть этажей. Они были покрашены в яркие цвета — оранжевый, желтый, ярко-зеленый и розовый. Тем не менее все это производило впечатление не веселья, а разрухи. Здания потеряли свой нарядный вид из-за покрывающего их слоя грязи.
Фон Булов покачал головой с очевидным отвращением, толкнул дверь дома и вошел в мрачный коридор первого этажа.
— Внутренний двор там, господин инспектор, — сказал Хаусман, показывая вперед.
— Комната, в которой ее нашли, выходила окнами в этот двор?
— Нет, на переулок позади дома.
— Тогда я позже на него посмотрю. Давайте сначала пройдем в квартиру.
— Сюда, господин инспектор.
Они начали подниматься по узкой винтовой лестнице.
— Кто здесь еще живет?
— Квартиры на втором и третьем этажах пусты — хозяин делает там ремонт. На первом этаже живет семья Зухеров.
— В документах о них ничего не было.
— Герр Зухер слепой. Его жена работает в магазине.
— Тем не менее Райнхард должен был записать эту информацию.
Они поднялись на самый верх, и Хаусман резко остановился. У двери Шарлотты Лёвенштайн лежали две вещи. Первая — это букет завядших цветов, а вторая — небольшой сверток. Хаусман медленно приблизился и присел на корточки у двери. Он раздвинул спутанные стебли, сморщенная головка цветка с сухими лепестками упала на пол и покатилась по потрескавшимся плиткам.
— Карточки нет, — тихо сказал он. Затем, подняв сверток, он передал его фон Булову.
— Это адресовано фройляйн Лёвенштайн.
Инспектор разорвал веревку и, развернув жесткую бумагу, высвободил плоскую картонную коробку и осторожно ее открыл. Внутри лежала стопка фотографий. На первой была очень красивая женщина, сидящая за столиком кафе. На ней был головной убор в виде чалмы, украшенный цветами, и элегантное белое платье. Мужчина средних лет сидел напротив нее — он наклонился вперед и держал ее руку в своей.
Фон Булов быстро просмотрел всю пачку.
На всех снимках было одно и то же место, и фотографии были не лучшего качества; на одной изображение совсем расплылось. На ней мужчина подносил руку женщины к своим губам. От ее движущейся руки остался след, похожий на свисающий широкий рукав полупрозрачного платья.
Хаусман встал, и фон Булов передал ему снимки.
— Конечно, я понял, кто эта женщина, — сказал фон Булов. — Но мужчина? Вы знаете его?
— Да, — сказал Хаусман. — Да, знаю.
67
Скорее случайно, чем намеренно, Либерман пошел по Виблингер-штрассе. Профессор Фрейд был абсолютно прав. Очевидно, именно сюда нужно было идти тому, кто хотел купить что-то из антиквариата. Либерман рассматривал предметы в витринах и старался почувствовать в себе хоть какую-то заинтересованность в том, что он видел. Но ему было все равно. Трудно было отличить настоящий антиквариат от обычного куска камня. Насмотревшись на бронзу, фарфор, филигрань и роскошные ткани, он стал мечтать о простых линиях строгой геометрии блестящих полированных поверхностях современного интерьера.
Окно витрины, которую он рассматривал, давно не мыли, а на уровне глаз с другой стороны был приклеен мятый кусок газеты «Нойе фрайе прессе». Буквы выцвели, а желтая бумага потрескалась. Но все равно Либерман смог понять, о чем статья: это был отчет о находках британской археологической экспедиции на острове Крит в Эгейском море.
Среди тусклого серебра, треснувших ваз и медных чаш, поверхность которых была мутной из-за патины, его внимание привлекли две маленькие египетские статуэтки — стервятник и человек с головой сокола. Последняя немного походила на фигурку бога Сета, найденную в японской шкатулке фройляйн Лёвенштайн.
«Почему бы и нет? — подумал он. — Что плохого в том, что я задам несколько вопросов?»
Либерман открыл дверь. Однако его приветствовал не хозяин магазинчика, а пронзительно кричащая и бьющая крыльями птица майна говорящий скворец. На поднятой руке видавшей виды статуи Афродиты висела клетка из бамбука, угольно-черный обитатель которой кричал визгливым фальцетом: «Красивые вещи, красивые вещи». Рядом с птицей стояло плетеное кресло с навесом, в котором уютно, как моллюск в раковине, расположился сморщенный старик. На нем была марокканская феска, а ноги укрывало тяжелое клетчатое одеяло. Седые волосы торчали из-под фески, а в длинной заостренной книзу бороде проглядывали цветные пряди — светло-коричневые и бежевые. Он крепко спал, и ни звонок, ни птица не разбудили его. Либерман заметил, что трубка старика лежала на полу. Он прошел на цыпочках по загроможденному помещению, поднял трубку и осторожно положил старику на колени.
В матине было невыносимо жарко и душно. За статуей Афродиты находилась большая печь, от которой исходило тепло.
Либерман огляделся. Комната была похожа на необычный склад, в котором разный хлам лежал вперемешку с древними сокровищами. Среди обветшалых стульев, старых штор, рам для картин и серебра находились вещи, которые явно были настоящим антиквариатом. Либерман нагнулся, чтобы рассмотреть глиняную греческую амфору, украшенную какой-то грубой фигуркой с крыльями. На горлышке висела бирка, на которой коричневыми чернилами было написано: «Классический период, 20 крон». Рядом располагался сфинкс. Черты лица статуи почти стерлись, но поза была очень решительная — он сидел на задних лапах и смотрел вперед. На бирке значилось, что эта статуэтка из Италии, но цены не было.
Либерман взял сфинкса в руки и вспомнил о его собратьях в садах Бельведера.
— Красивые вещи… красивые вещи.
Именно туда они всегда ходили. Сначала он сопровождал обеих сестер, но потом Кларе разрешили ходить одной, без Рахель. Герр Вайс был не против. Да и с чего бы? Они все ему доверяли. Сколько раз он и Клара прошли по этим садам! Один раз она захотела потрогать голову каждого сфинкса.
Он всегда с нетерпением ждал встреч с ней — ее смех, бесконечная болтовня, озорные реплики. Ему нравилось, как она одевалась, так изысканно и так тщательно подбирая цвета. Его завораживал даже ее разрез глаз, соблазнительные губы, улыбка. Это была его Клара. Однако что-то изменилось. Он не чувствовал того, что должен был…
— Красивые вещи, красивые вещи.
Либерман снова поставил сфинкса на пол.
— Этот сфинкс стоит по меньшей мере восемьдесят крон. Но я отдам его вам за тридцать.
