Елена Толстая - Фартовый человек
– Грабил он все больше буржуев недорезанных, а убил – что ж, ведь как на зверя на него накинулись, со всех сторон затравили – как тут не выстрелишь!
– Вы подробности того дела откуда знаете?
– Да из газеты… Его самого не спрашивала.
– А почему вы, Валентина Петровна, Леонида Ивановича о его делах не спрашиваете? Боитесь? – Дзюба прищурился.
– Я его не боюсь, – ответила она, тряхнув кудряшками, – потому что он ко мне ласковый. А не спрашиваю – так ведь незачем. Что надо, я и так про него знаю.
– А чего не надо – то тоже знаете, но содержите в глубоком секрете?
– Чего не надо – того и не надо, – отрезала Валентина.
После этого Дзюба замолчал и долго, долго ее рассматривал. И неожиданно ему как будто сама собой предстала вся эта Валентина как она есть, без всякого снисхождения или сокрытия. Он увидел ее скучное детство и голодную революционную юность, Леньку увидел, который показал ей сказку: богатые платья, рестораны с танцами, невиданные лакомства. После череды серых, опасных, тяжелых на руку и всегда пьющих мужчин – Пантелеев, от которого она не ждала ничего плохого. Никогда не ждала. Улыбчивый, подарки дарит, ничего взамен не требует.
Такая, конечно, Леньку не сдаст.
Дзюба опустил веки, задумался. А сколько еще по городу таких Цветковых, которых Пантелеев вытащил из грязи обывательского прозябания? Преданных ему по гроб жизни? Дзюбу жуть пробрала – аж дыхание перехватило.
Когда он открыл глаза, Валентина сидела в прежней позе за столом и все еще улыбалась. Один красноармеец наставил на нее револьвер, другой приподнялся.
В замке скрежетал ключ.
Дзюба вытащил маузер, бесшумно встал и придвинулся к двери, выводящей в коридор.
Там слышны были шаги. Спокойные и быстрые. Человек пришел домой, уверенный в том, что его ждут, что ему будут рады. Валентина расслабленно молчала. Моргала, поглядывая то на револьвер, то на дверь.
И только когда дверь в комнату шевельнулась, Цветкова вдруг выгнулась на стуле дугой и закричала пронзительно:
– Леня, беги!
Дзюба толкнул дверь ногой, ударив стоявшего в коридоре человека, и вырвался из комнаты. Ленька отпрыгнул к противоположной стене коридора, затем метнулся к входной двери, и на миг между Ленькой и Дзюбой очутилась толстенная шуба, висящая на вешалке. Дзюба выстрелил и пробил в шубе дыру. Ленька уже перепрыгивал через ступеньки и несся на улицу.
Красноармеец, угрожавший Цветковой, прошипел нехорошее слово. Валентина вцепилась в его руку, повисла на локте:
– Нет!
Выстрел раздался, очень громкий, и бессмысленно разнес люстру.
Отшвырнув Цветкову, красноармеец выскочил из комнаты вслед за Дзюбой. Третий устроился возле окна, готовый стрелять в Пантелеева, когда тот появится на мостовой.
Но Леньки он так и не увидел. Тот, несомненно, догадывался о подобном маневре и потому стелился вдоль самой стены. Красноармеец выглянул подальше. Цветкова с криком подскочила к нему и попыталась вытолкнуть его из окна. Пришлось ему развернуться и утихомиривать женщину.
– Пусти! Урод! Пусти! – кричала та, разом растрепавшаяся, страшная, с размазанным до подбородка ртом.
Красноармеец повалил ее на диван, стянул ей руки поясом от ее халата. Она извернулась и попыталась его укусить.
– Вот ведь бешеная, – сердился красноармеец, придавив к дивану коленом дергающуюся Валентину. – Искалечу, не дергайся. Да тише ты, дура!
– Калечь! Давай, калечь! Ирод! Урод! – орала Валентина. – Бьют! Убива-ают!..
Он ударил ее несколько раз по лицу, и она наконец замолчала, тяжело дыша и глотая огромные черные слезы.
Красноармеец потащил ее, связанную, на кухню, умыл там и обтер ей лицо полотенцем.
* * *Переулок казался пустынным. Юлий курил в подворотне, с показной небрежностью и скукой поглядывая по сторонам. Красноармейцы, бывшие с ним, переговаривались между собой о чем-то, для Юлия совершенно недоступном. Оба парня были родом из деревни. Юлий быстро перестал их слушать.
Ему было ясно, что ждать придется несколько часов, что за это время они все успеют замерзнуть, затосковать, ослабить бдительность…
То и дело по переулку проходили разные люди, но все они шли мимо. Пару раз Юлий настораживался – появлялись типы, похожие по описанию на Пантелеева. «Сложение стройное, лицо обыкновенное». Но и эти не входили в указанный дом, а постепенно исчезали в конце переулка.
«Удивительно все же устроен мир, – подумалось Юлию. – Ждешь кого-то, и все остальные люди представляются тебе на земле излишними. Ты легко можешь без них обойтись, потому что позарез тебе необходим только один человек, один-единственный. Но для кого-то другого кто-то из этих лишних и ненужных – такой же необходимый…»
Потом Юлий задумался о красноармейцах и вдруг понял, что эти парни, такие сильные и крепкие, сейчас от него зависят. Как Юлий скажет, так они и сделают. Скажет – стоять и ждать, будут стоять и ждать. Скажет – стрелять, побегут и будут стрелять. Кто знает, вдруг их убьют в перестрелке? И все это произойдет потому лишь, что Юлий отдаст приказание. Странно понимать, что от тебя кто-то зависит. И речь идет не о карточном проигрыше, не о разорении даже, а о самой жизни. Одной-единственной. Жизни человека, который кому-то позарез нужен, только он, и никто иной во всей вселенной.
Юлий повернулся к красноармейцам, а один из них вдруг перестал приглушенно рассуждать о заготовках сена, бросил папироску и проговорил, обращаясь к Юлию:
– Что вертишь головой? Упустишь! Кажется, вон он идет.
Юлий поскорее обернулся и успел увидеть, как в тот самый дом в Эртелевом переулке входит человек.
– Так, – сказал Юлий быстро, – его прямо на нас сейчас выгонят. Приготовьтесь. Руки не застыли? Погрейте пальцы.
И он несколько раз сжал и разжал пальцы, держа руки у лица.
– Ты, наверное, в детстве много на фортепьянах играл, – предположил красноармеец помладше. – «Погрейте пальцы»!..
Он взял винтовку и прицелился в парадную.
Второй просто молча улыбался.
Юлий сказал:
– Вот она, Цветкова. Гляди!
И показал на окно. Там действительно мелькнуло женское лицо, но быстро скрылось. И почти тут же хлопнула парадная, в переулок вылетел в развевающемся пиджаке Ленька Пантелеев. Он не бежал, а как-то странно скакал по мостовой, словно превратившись в плоскую тень, скользящую вдоль стен домов. За ним, ругаясь и стреляя на ходу, бежал Дзюба.
Дзюба казался очень тяжелым, обремененным плотью и кожаной курткой, сковывающей движения, в то время как Ленька выглядел практически бестелесным.
Юлий с товарищами бросились наперерез, и красноармеец с винтовкой выстрелил в Леньку почти в упор.
Пуля влетела в стену дома, и штукатурка пошла причудливыми трещинами. Ленька прыгнул на красноармейца, толкнул его в сторону, ударил ногой по голени второго, затем мельком пустил взгляд в Юлия, и Юлий мог бы поклясться, Ленька его узнал. Ленька определенно вспомнил парня с Сортировочной, который подходил к нему в пивной и просился в банду. У Юлия все в душе захолодело.
В следующий миг Ленька исчез.
Дзюба подскочил мгновением позже. Он почти не запыхался, но куртка на нем словно курилась паром.
– Туда! – Дзюба махнул маузером, показывая на подворотню.
Все пятеро побежали по Ленькиному следу. Лабиринты дворов, словно воронка, затягивали в свои глубины Пантелеева и злокозненно вертели его преследователей, заставляя тех подчас бегать кругами. Изредка перед глазами Дзюбы на долю секунды вилял серый пиджак, но затем все опять исчезало, оставались лишь высокие, до облаков, стены, кляксы окон на них и кошки, ведущие таинственную жизнь среди местных помоек.
В одном из дворов Дзюба налетел на молодуху и едва не сшиб ее с ног. Молодуха взвизгнула, что указывало на отменное ее здоровье, а Дзюба сразу остановился, сделался любезным, снял кепку, протер ладонью череп и спросил:
– Человек в сером пиджаке пробегал здесь – не видала?
Молодуха подумала и сказала, что видала и что человек убежал туда.
– Только ты его, дядечка, не догонишь, – прибавила она уже в спину Дзюбе, после чего продолжила путь.
Ленька лопатками ощущал приближение погони. Парень в кожаном ему сильно не нравился. В его повадке не ощущалось никакой злобы, одна только уверенность в собственной правоте, а такая уверенность, как по себе знал Ленька, делает человека почти непобедимым.
Нужно было сбить преследователей, запутать их. Пора прекратить убегать.
Ленька выскочил на Лиговку, оттуда, петлями, добежал до Обводного – и увидел фабричный клуб, где помещалась студия революционного молодежного театра.
Глава девятнадцатая
Бореев смотрел из-за края занавеса на переполненный зал и кривил губы, как Мефистофель.
– Волнуешься? – спросил Алеша. Он был уже в полном облачении лесного стрелка. Лук висел у Алеши через плечо, привычно, как винтовка.
Бореев, не оборачиваясь, досадливо дернул плечом.
