Человек в черном - Уилки Коллинз
Ромейн понял его. Стелла же перетолковывала каждое слово и каждый поступок Пенроза в плохую сторону по причине, казавшейся ей убедительной, – он был католическим священником. Она поняла, что ее муж нарочно оставил ее наедине с Пенрозом, чтобы этот последний убеждением или обманом довел ее до согласия содействовать планам патера.
«Я докажу им, что они ошиблись», – подумала она и вдруг спросила вслух:
– Я прервала разговор? Когда я позвала вас гулять, вы говорили с мужем о его сочинении?
– Нет, мистрис Ромейн, мы в это время говорили не о книге.
– Позвольте мне предложить вам странный вопрос, мистер Пенроз?
– Сделайте одолжение.
– Вы ревностный католик?
– Я священник, мое звание говорит за меня.
– Надеюсь, вы не пытались обратить моего мужа в католичество?
Пенроз остановился и внимательно посмотрел на нее.
– Вы очень противитесь переходу вашего мужа в другую религию? – спросил он.
– Так сильно, как только может противиться женщина.
– Из религиозных побуждений?
– Нет. Вследствие опыта.
Пенроз с изумлением взглянул на нее.
– Будет нескромностью с моей стороны спросить, каким образом вами приобретен этот опыт? – произнес он мягко.
– Я расскажу вам это, – отвечала Стелла. – Я не знакома с богословскими тонкостями и не могу решать ученые вопросы, но знаю одно: благодаря усердной и благомыслящей католичке мой отец умер преждевременно и мне пришлось расстаться с единственной сестрой, которую я горячо любила. Я вижу, вам неприятно выслушивать это, и вы, вероятно, думаете, что я преувеличиваю?
– Мне весьма тяжело слушать вас, мистрис Ромейн, но пока я еще не имел возможности составить себе мнение.
– Мою грустную историю можно изложить в нескольких словах, – продолжала Стелла. – Когда моя старшая сестра была еще девочкой, к нам приехала тетка – мамашина сестра. Живя за границей, она вышла там замуж и, как я уже сказала вам, была ревностная католичка. Без нашего ведома она вела религиозные разговоры с сестрой и, влияя главным образом на энтузиазм, составлявший одну из черт ее характера, обратила ее. Впоследствии были пущены в ход другие убеждения, о которых я ничего не знаю. Сестра объявила о своем решении уйти в монастырь. Так как она была несовершеннолетней, то отцу стоило бы только употребить свой авторитет для предотвращения этого. Но она была его любимицей, у него не хватило духа удержать ее силой – он мог только испытать все средства, которыми любящий и добрый отец мог склонить ее остаться дома. Даже по прошествии многих лет я не могу спокойно говорить об этом. Она настаивала на своем и была тверда, как камень. Когда тетку попросили вступиться, она назвала ее бессердечное упрямство «призванием». Сопротивление любящего отца истощилось. С того дня, когда она уехала от нас, он ближе и ближе продвигался к могиле. Я постараюсь относиться к ней справедливо. Она не только никогда не сожалела о своем поступлении в монастырь – она так погрузилась в исполнение своих религиозных обязанностей, что даже не имела ни малейшего желания видеть мать или меня. Мать скоро потеряла терпение. В последний раз, когда я посещала ее в монастыре, я была одна. Больше я не пойду туда. Она не могла скрыть своего чувства облегчения, когда я стала прощаться. Вот и все, что я могу рассказать. После всего увиденного и перечувствованного мною, мистер Пенроз, никакие убеждения не подействуют на меня. Я не имею права предполагать, чтобы мое счастье могло иметь для вас какое-нибудь значение, но я, может быть, могу попросить вас как джентльмена сказать мне правду. Вы приехали к нам с намерением обратить мужа в католичество?
Пенроз признался в истине, не колеблясь.
– Я не могу разделять вашего взгляда на стремление вашей сестры к благочестивой жизни, – сказал он, – но я могу и буду отвечать вам откровенно: с той минуты, как я впервые познакомился с вашим мужем, я стремился всей душой перевести его в католичество…
Стелла отшатнулась от него, будто он ужалил ее, и в немом отчаянии всплеснула руками.
– Но как христианин, я обязан поступать с другими так же, как желал бы, чтобы поступали со мной, – продолжал он.
Она внезапно обернулась к нему, ее прекрасное лицо сияло надеждой, и дрожащей рукой она схватила его за руку.
– Говорите яснее! – воскликнула она.
Он повиновался ей.
– Счастье жены моего друга священно для меня ради него, мистрис Ромейн. Будьте ангелом хранителем в жизни вашего мужа. Я оставляю намерение обратить его.
Он поднял ее руку и почтительно поднес ее к губам. Но, связав себя обещанием, которое было священно для него, даже эта честная и возвышенная душа содрогнулась под ужасным влиянием обета священника. Уходя, он сказал себе:
– Господи, отпусти мне, если я согрешил.
III. Винтерфильд возвращается
Отец Бенвель дважды заходил в гостиницу Дервейна и дважды получал ответ, что там ничего не знают о Винтерфильде. На третий раз его настойчивость была вознаграждена. От мистера Винтерфильда пришло письмо, в котором он сообщал, что приедет с пятичасовым поездом.
Было половина четвертого. Отец Бенвель решил дождаться возвращения своего друга.
Он нервничал и, казалось, так спешил передать бумаги, вверенные ему содержателем приюта, что и мысли не возникало, будто отец Бенвель мог распечатать пакет, просмотреть бумаги, а затем прибегнуть к подделке печати, чтобы скрыть нарушение.
Вновь запечатанный пакет хранился в кармане его длинной черной рясы. Его последующие поступки зависели в некоторой степени от того, как поступит Винтерфильд, прочтя исповедь несчастной женщины, бывшей некогда его женой.
Покажет ли он письмо Стелле, увидевшись с ней тайно, чтобы доказать, что она жестоко оскорбила его? И желательно ли – если только представится возможность – все так подстроить, чтобы Ромейн мог невидимо присутствовать при этом свидании и сам узнать всю правду? В другом же случае – если Винтерфильд не захочет сообщать Стелле исповедь – патеру самому придется взять это на себя и сделать необходимые сообщения.
Размышляя таким образом, отец Бенвель медленно ходил взад и вперед по комнате, глядя по сторонам своими спокойно-наблюдательными глазами. Столик в углу был завален письмами, ожидавшими возвращения Винтерфильда. Всегда готовый собрать какие бы то ни было справки, он взглянул на адреса на конвертах.
Почерки, как всегда, были весьма различные. Но на всех письмах, за исключением трех, были
