Филип Гуден - Маска ночи
Входная дверь была открыта. В это утро я уже ушел от опасности. Теперь я готовился подвергнуться ей снова.
Я крепче сжал шпагу Джека и толкнул дверь. В противоположной стороне пустого коридора стоял человек. На нем был плащ и придававший ему сходство с птицей капюшон, к которому я уже привык. Мое сердце часто билось, от бега, страха и волнения. – Здесь никого нет, – сказал человек. – Ни вдовы, ни детей. Они все забрали.
Я сглотнул и ответил:
– Должно быть, они знали, что ты появишься.
– Закрой дверь. Черт побери, как здесь холодно!
Мне показалось, что он задрожал.
– Возможно, ты болен, – сказал я. – Как доктор Бодкин.
– Закрой дверь.
– Если ты снимешь свой капюшон.
Одной рукой он стянул с себя головной убор. Другой он сжимал тонкую белую трость, которой тыкал и ощупывал мертвых.
Я толчком закрыл дверь. В коридоре было довольно темно – единственным источником света была комната сбоку. Мне, впрочем, не требовалось яркого освещения, чтобы опознать Эндрю Пирмана, подмастерья доктора Ферна. Его лицо, теперь без маски, не изменилось. Оно по-прежнему выглядело так, будто его скоблили и царапали.
– Я доверил доктору Бодкину разобраться с тобой, – сказал Пирман.
– Он был занят другими делами. Кроме того, он сказал мне, что он не убийца.
– Надо было самому закончить работу.
– Зачем ты поменял туфли доктора Ферна после представления? – спросил я и посмотрел вниз на его ноги. На нем были те самые простые башмаки, которые я в последний раз видел на Ферне, выходившем на сцену играть брата Лоренцо.
Пирман был смышлен. Он не стал разыгрывать неведение, притворяясь, что не знает, о ком или о чем я говорю. Он, видимо, понял, что либо я, либо он (или же мы оба) уже почти пришли к развязке.
– Потому что он надел мои. У нас примерно один размер. Он одолжил их у меня, потому что они больше подходили для… Кого он играл?
– Монаха. Я высказал кое-какое замечание о его обуви, даже и не думал, что он прислушается к нему. Но почему ты снова поменял башмаки, когда твой хозяин был уже мертв?
– Потому что это были мои башмаки, говорю тебе. Простой подмастерье не может иметь нарядные туфли с серебряными пряжками.
– Верно, – сказал я. – Так же, как актер не может носить оружие.
Я приметил, что на Пирмане были туфли его хозяина, пока он стоял в смятении возле запертой комнаты во дворе таверны. Приметил, но по-настоящему не осознал. Когда я в следующий раз обратил внимание на эти башмаки, они снова были на ногах доктора.
– В том, чтобы взять туфли мертвеца, нет преступления, – сказал Пирман, – особенно если это твои собственные туфли.
– Не преступление, отнюдь, но это тебе и в голову не должно было прийти.
– Почему нет? – спросил Пирман.
– Ты был совершенно растерян. Настолько потерял рассудок от горя, что не мог и подумать обменяться туфлями с покойником, кому бы они ни принадлежали. Ну как же, я сам слышал, как ты стонал и звал доктора по имени.
– Он тогда еще не был мертв, – сказал Пирман. – Поэтому я и кричал, чтобы перекрыть его стоны.
Затаив дыхание, я ждал продолжения.
– Он должен был уже умереть, но не умер.
– Что ты сделал с ним?
– Заколол его, пока ты бегал за помощью.
– Не понимаю, – сказал я, скребя затылок в замешательстве – отчасти истинном, отчасти притворном. Только бы он продолжал говорить…
– Все очень просто, Ревилл. Мой хозяин был очень близок к тому, чтобы открыть мои тайные труды, мою работу по сбору трупов для доктора Бодкина.
– И твою собственную работу для себя.
– Я имею право на некоторую прибыль.
– Оставим это в стороне. Расскажи мне, почему доктор Ферн должен был умереть.
– Мы разговаривали до начала вашей пьесы. Он уверял меня, что почти раскрыл ужасный заговор, кощунственное дело, в котором был замешан Ральф Бодкин. Он верил, что тот, другой, резал трупы. Все мы были в опасности. Я вынужден был действовать без промедления. Не думаю, что доктор Ферн вообще подозревал меня, хотя он смотрел на меня как-то по-особому. Ну, тем легче мне было сделать то, что я сделал.
Я вспомнил краткий разговор между Ферном и Пирманом, свидетелем которого оказался во дворе таверны. Мне припомнилось нахмуренное выражение лица этого обычно веселого человека и эти его слова: Лекари могут заниматься куда худшими делами, поверьте мне. Намного худшими.
– Что ты сделал?
– Я был уже в этой каморке. Я зазвал его внутрь, как будто хотел поделиться каким-то секретом, закрыл дверь и предложил ему выпить.
– Предложил?
– Зажал ему ноздри, пока его рот не раскрылся, затем влил ему свое зелье. Моя рука сильнее его. Держал его, пока он не перестал бороться, потом отпустил, и он упал на пол. Я вышел и запер за собой дверь.
– Я был там, сидел на скамье со своей больной ногой. Я не видел тебя.
– Ты дремал. Но я увидел вас, мастер Ревилл, и это подало мне идею.
– Ты хотел, чтобы я был там, когда ты обнаружишь, что он мертв – в этой запертой комнате. Тогда не возникло бы сомнения в том, что доктор Ферн убил себя сам и был один все это время.
– Не убил себя, – сказал ученик доктора, – но умер естественной смертью. Яд не оставил бы следов.
– Конечно, – сказал я. – Кто может сказать, как умер человек? Тела не разрезают и не копаются в них. Это не дозволено законами Бога и человека.
Пирман ухмыльнулся без тени юмора.
– И все-таки тебе нужен был свидетель даже для этой «естественной» смерти. Поэтому ты… дай подумать…
Мой мозг лихорадочно работал.
– Ты вернулся, якобы совершенно обезумев, желая знать, где твой хозяин. Это было хорошо сыграно. Тебе бы на сцене выступать.
– Актерство – низкое занятие, – сказал Пирман.
– Потом эта пантомима рядом с запертой комнатой, когда ты притворялся, будто видишь что-то внутри, весь исходил потом и настойчиво требовал проникнуть внутрь. Ты убедил меня, что что-то было не так. Потом ты выломал доску – и…
Теперь я ясно все видел.
– Ключ. В замке изнутри не было ключа. Он был в твоей руке йсе это время. Когда я дотянулся, чтобы достать его, – ты заявил, что твоя рука слишком коротка, – ключ был скользким. И металл был теплым. Неудивительно, ведь за секунду до этого ты сжимал его в своей липкой ладони.
– Да, я сам его туда засунул, – сказал Пирман, не то гордо, не то неохотно, как фокусник, объясняющий свой трюк. – Я просунул внутрь руку и вставил ключ в замок.
– Ловкость рук. Простой фокус.
Я чувствовал смутное разочарование. Нелепо в моем-то теперешнем положении, но это было так.
– Фокус, но он сработал.
– Не совсем, впрочем, потому что ты обнаружил, что твой хозяин еще жив – в то время как должен был уже скончаться. Вот почему ты был так поражен. Ты не был убит горем, но был в смятении – оттого, что тебя могут разоблачить. Я знал, что это не была игра, это нельзя подделать.
– Я вернулся слишком скоро, – сказал Пирман. – Яд в конце концов подействовал бы. Я знаю свои снадобья. Я был учеником доктора.
– Но ты уже не мог ждать, пока он подействует. Ты сам навлек на себя эту беду. Через считаные мгновения снаружи собралась бы целая толпа, а доктор Ферн все еще дышал, еще стонал, даже пока ты ползал вокруг него.
– Бог знает, что он мог рассказать.
– Он мог бы обвинить своего ученика перед своим последним вздохом.
– Поэтому я всадил ему нож в сердце. А затем вокруг собралась толпа.
Тут мы остановились, как бы переводя дух.
– А Анжелика Рут? Чем она заслужила смерть? Чем она тебя обидела? Хорошо ли ты поживился на Кэтс-стрит?
Пирман ничего не ответил.
– Ты заурядный вор, Пирман, – сказал я.
Он поднял свою трость, а я – шпагу Джека. Мы простояли так некоторое время. Затем, будто по взаимному согласию, опустили свое оружие.
– Я не вор. Я лишь беру то, что мне причитается за сбор тел.
– Причитается?
– От Ральфа Бодкина столько-то за тело, при условии, что о них не станет известно… Ну а то, что я забираю чужое добро, – кто будет протестовать? Все равно в доме уже ничего не осталось. Надо было лучше думать, чем доверить его жене Хоби. Ее муж был вором.
– Вором, – повторил я (и вспомнил то утро, когда увидал возле «Таверны» Джона Хоби, поносимого Джейн Давенант; тогда я еще подумал: интересно, что в той коробке, которую он снял, точнее, уронил с телеги. Награбленное в чумных домах, скорее всего, для продажи скупщику краденого).
– Да, Хоби был вор, и его жена не лучше. Она сбежала со своими отродьями и моей добычей.
– Все-таки зачем было убивать госпожу Рут? – не унимался я. – Уж конечно, она не умерла только из-за серебряной солонки?
– Как и ты, она начала подозревать меня.
– Я не подозревал тебя.
Это была правда.
– Ты всегда смотрел на меня… как-то по-особенному.
– Как доктор Ферн?
– Я могу читать по глазам. Не то чтобы ты мог причинить мне большой вред, ибо в этом обличье я неуязвим.
Он показал на свой костюм.
