Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов
– Вроде.
– Ставь мотоцикл. Пойдём. Места хватит.
– Я сейчас…
– Пойдём! Выпьют всё! – захохотал Мякиш.
Песенка про кота закончилась. В шатре зашумели. Выскочил на середину взбалмошный мужик, начал выталкивать ненатанцевавшихся, заманивать их за столы, магнитофон зашёлся в новой мелодии. Это была не песня, над столом поплыл танец. Вернее, вальс.
– Во! Совсем опоздали! – Мякиш обернулся к шатру. – Выход молодых! Вальс!
– Этого я и ждал! – крикнул Порохов в ухо Мякишеву, завёл мотоцикл и рванул на нём в середину шатра.
Аргентум, приподнявшись наполовину и спьяну пошатываясь, склонился над невестой, когда мотоцикл, фыркая, описал вираж перед столом и застыл на ковре. Порохов сдвинул шлем на затылок, упёрся в испуганные вспыхнувшие глаза невесты и громко сказал:
– Приглашаю!
– Ты? – Ксения, оттолкнув жениха, вскочила, вся побледнев, словно только этого и ждала.
– Иди ко мне! – громкий голос Порохова услышали все в шатре и онемели.
Взвизгнула, выронив рюмку, мадам Бовари. Аргентум повернулся к Порохову, развёл, ничего не понимая, руки в стороны, улыбнулся тупо, узнавая, двинулся из-за стола к нему навстречу обнимать:
– Наконец-то… Порох… А мы не ждали…
Но его опередила невеста. Оттолкнув всё от себя, так, что порушилась ваза с цветами, посыпались, покатились по столу яблоки, загремели рюмки с посудой, она выбежала из-за стола и бросилась к протянутой ей руке Порохова. Мгновение – и гости проводили умчавшийся мотоцикл изумлёнными глазами.
Из огня да в полымя
Сообщение дежурного о внезапном появлении подполковника Сараскина было полной неожиданностью. Панова заволновалась и, пока торопилась по коридору, перебирала в уме все прегрешения подопечного отделения, которые могли стать причиной неприятного визита. В том, что визит нового начальника следственного отдела управления радости не принесёт, она не сомневалась. Большие люди вдруг так запросто ни с того ни с сего кресло своё не покидают. С прежним шефом Анищенко Иваном Сидоровичем ещё чего не шло: притёрлась, привыкла, знала, что спросит, лишь только тот рот открывал. А как новый? Что он? Как это у классика: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно…»[19]
По правде сказать, когда-то они вместе заканчивали институт. Но сколько лет прошло! Дорожки разошлись. Теперь увидишь – и не узнать. Лучше помалкивать о знакомстве. Кто она и кто он? Решит – набивается…
В провинции все ещё помнили полковника Анищенко. Сидорыч был лыс, мудр и ужасно авторитетен. Рассказывали, будто к нему прислушивался сам Макс.
Сменивший его новый никогда в милиции не работал. Появился внезапно, выяснилось, что генерал выклянчил его из областного суда, где тот дослужился до зама. Вроде уговорил чем-то. Сплетники злословили: зарплатой и погонами; в милиции, действительно, получали больше. Сведущие знали – новичка на переход принудил обком. Политика партии – укреплять народную и доблестную. Называли чуть ли ни Боронина. Это выглядело более правдоподобным.
С Анищенко жилось спокойнее. Поездки в районы бывший предпочитал кабинету. Его хорошо изучили, знали все повадки и привычки, увлечения и слабости. К приезду готовились заранее, он придерживался плана посещения районов, с которым знакомил в начале года. Некоторые планировали свои отпуска. Аккуратным был Сидорыч, не нарушал традиций, знал – себе дороже.
Приезжая, перетряхивал сейфы подчинённых, сам читал уголовные дела, вникал, тут же писал указания, разносил за волокиту; головомойкой, как правило, и заканчивалось, если не шло дальше нарушения сроков, мелких промашек. Случалось, пускал в ход матерщину, но тоже по-свойски, по-семейному, сор из избы не выносил. И его уважали.
Новый вообще никуда не ездил. В облсуде было не принято; пока вникал – не хватало времени, а потом сам привык, и это стало обычным.
Панова вошла в кабинет и обмякла: зря напрягалась, приезжий вёл вежливую беседу с полковником Грековым, громами и молниями не пахло и после совсем уже деликатного кивка гостя, она присела напротив. Заскочил Фомкин, зам по оперативной работе, как всегда, куда-то спешащий; начальника «уголовки» на месте не оказалось, дежурный отрапортовал, что тот в районной прокуратуре с утра на совещании по вчерашнему убийству. Можно было бы и начинать, но Сараскин не торопился, слушал Грекова. Панова совсем успокоилась: даже если и по их душам прибыло начальство, беда невелика, раз позволяет себе улыбаться. А за столом так оно и было: Греков вспоминал Анищенко и рассыпался о его достоинствах. «Это он правильно делает, – подумала Панова, – о прошлом следует с восторгом, чтобы новое понимало: стоит ли быть хуже?»
Когда с воспоминаниями покончили, Греков заикнулся о визите в райком партии. Этот атрибут входил в обязательную программу каждого областного визитёра, однако подполковник представляться партийному руководству отказался, после чего Греков даже носом повёл в сторону от изумления и, не смолчав, опять напомнил Анищенко, заметив, что тот традиции чтил. Завелась про себя и Панова: гость и тут выпендривается – новая метла по-новому заметает! А ведь лишь ленивый не пнул судью! И Гоголь, и Островский, и Антон Палыч!.. И пузат у них судья, и скуп, и блудлив. А этот? Словно задумал рейтинг изменить. Молод, умён, красив! И форма новенькая к лицу, сидит, как в кино на белогвардейском офицерике. Ещё бы усики… Красавчик, а не мент! У Пановой, кажется, помутнело в глазах от ярости.
– А знаете? – Сараскин обвёл взглядом Грекова и Фомкина с Пановой. – Иван Сидорович здесь у вас и прокурором района работал.
– Не может быть! – подскочил Фомкин. – В нашем районе?
– Да, – улыбнулся Сараскин. – Сам не знал, пока он не рассказал. Мы с ним давно дружим.
– А вы, значит, из судей к нам? – Пановой всё-таки не стерпелось.
– А я из них, – перевёл на неё голубые добрые глаза подполковник.
– А как же с десятой заповедью? – не удержалась она, и тут же ёкнуло внутри: «Дёрнул же меня чёрт! Вечно выскакиваю с заморочками, будто больше всех надо, а потом каюсь…»
– Вы о чём, Екатерина Михайловна? – Недоумевая, Греков поднял брови.
– Екатерина Михайловна к верности долгу призывает, – улыбнулся опять Сараскин. – В Средневековье судьям полагалось хранить верность своему сеньору; десятая заповедь – важнейшая из всех добродетелей, кою обязаны судьи блюсти.
– А-а, – понимающе закивал полковник.
– Так я не изменил заповеди, любезная Екатерина Михайловна. – Сараскин всё-таки отыскал глаза Пановой своими. – Сеньор у нас один – закон. Ему и служим. А у вас в отделении некоторые следователи, к сожалению, об этом забывать начинают.
«Вот! Нарвалась от большого ума! – корила себя Панова. – И чего полезла?…»
– Молодёжь нас вчера с выездом подкузьмила! – хлопнул по столу ладонью Греков, не сдержавшись. – Один в городе задержался с фотографиями, второй не готов оказался.
– С убийствами так нельзя, – согласился Сараскин, –
